Лунный кот

      Когда на небо обрушилась темень со светящимися крошками звёзд, что казались раздробленным стеклом от бутылки «Буратино», Айгуль привела Марата в дом бабушки и дедушки.              Весь вечер они разговаривали, прогуливаясь вокруг озера. Айгуль больше не ощущала некий вакуум безысходности, когда он обнимал её, ведя по узкой тропинке около озера. Маратик даже не задумывался о том, что стоит отстранится от неё, дать передышать, отдохнуть от его мягких прикосновений на своей коже, да и сама Ахмерова не отстранялась от него, наоборот теснясь ближе. Кипяток облизывал ей все внутренние стенки, пока она вспоминала о тех четырёх месяцах, что пережила здесь. С Маратом это ощущение совершенно исчезло.              Он как будто подстёгивал в ней ту последнюю частичку надежды, на которую ей грезилось упираться в моменты, когда одиночество вновь разъединяло рёбра, отыскивая нужные, самые чувствительные точки в грудной клетке, чтобы умертвить в ней всё, что могло спасти внутренний хрупкий девичий мир.              Нет, она не чувствовала себя изгоем.              В новой школе было вполне приятно учиться. Деревенские подростки были очень хорошими и сразу же сдружились с ней. Но Айгуль понадобилось больше месяца собрать в себе силу духа, чтобы не вздрагивать каждый раз, когда новые одноклассники расспрашивали, почему она приехала именно сюда, какого жить там в Казани.              Невозможно там жить!              И девчонкам не советую ездить туда!              Вместо нормальных парней там «пацаны», что поджидают тебя на каждом повороте, готовясь изнасиловать и потом пустить по кругу, распространяя слух: «Какая же ты грязная шлюха, перед всеми ноги раздвинула и не стыдишься даже. Шалава малолетняя!»              Шалава малолетняя…              Ма-ло-ле-тняя ша-ла-ва.              Шалава…              Малолетняя…              Тебе нужно принадлежать лишь одному, ходить только с ним и спать только с ним. Иначе автоматически будешь целую вечность тащиться с этим грязным пятном.              Марат всегда пытался держать её рядом с собой. Даже когда привёл первый раз на дискотеку, предупредил, чтобы никуда не уходила — а то украдут ещё.              Оттого что знал, какие ублюдки водятся в группировках. Они могли насиловать, избивать и грабить девушек. В общем, делать самые-самые гнусные вещи, от которых при одном упоминании окончательно нервы уже опалялись от ужаса происходящего. Они несомненно родились не в то время. Может быть позже, когда-нибудь группировки исчезнут с лица земли, и всё наладиться. Никто не будет кричать тебе вслед, что ты грязная шлюха, лишь потому что тебя изнасиловали, а ты даже отбиться не могла из-за неравномерности физических сил.              Пацаны всегда думали, что если они сильнее, то значит им можно всё.              С этим Коликом у них не было ничего такого, что можно было бы назвать «сексом». Он просто безжалостно надругался над ней, разорвав колготки и быстро стянув нижнее хлопковое бельё. Она чувствовала лишь боль. Не было того наслаждения, о котором лепетали одиннадцатиклассницы, что уже успели побывать в постели с группировщиками, конечно же, по своей воле. Айгуль отчётливо помнила, как всё жгло и саднило меж ног, и даже горячая ванна не помогла, когда мать уложила девчонку в неё, чтобы унять боль. Это было еще тогда, когда она была на стороне своей дочери, а не на стороне мнения общества и злобного отца.              Айгуль, по какой-то причине, всё равно считала себя девственницей. Ничего не было. Колик просто причинил ей боль. Это-был-не-секс. Ни черта подобного. Всего лишь надругательство. Такое с каждой второй происходило в Казани, поэтому она имела полное право считать себя чистой, если таковой её считал Марат.              — Не сберечь, не сберечь розы, слёзы, слёзы на цветах, он не придёт, — тихонько напевала она свою полюбившуюся песню, а Суворов сидел с ней за одним столом и слушал так, будто перед ним пела сама Ветлицкая, а не почти пятнадцатилетняя девчонка, у которой, как не странно, всё равно была едва уловимая аллюзия на слух. — Лунный, лунный, лунный кот, свет из лужи пьёт и пьёт.              Она почти доделала очередной венок из ромашек, продолжая услаждать Марату барабанные перепонки своим нежным пением.              — Всё темней… в моём окне…              Дрожь почти не была осязаема. Она её не чувствовала ни морально, ни физически, отталкивая от себя упорством и гордостью, о которой другие девочки могли только завидовать.              Последние спетые строчки связывали ассоциации с её неудавшейся попыткой самоубийства. Ахмерова стояла на балконе, воздух избивал её холодом, наказывая за такие грешные действия, но у неё не было другой альтернативы — только в окно и с песней. Да, только песня была бы замогильной, а окно оказалось бы её единственным спасением.              Но мать…              Блин, она всё испортила. Зашла не вовремя. Вышвырнула с балкона и почему-то истерично разрыдалась, крепко обнимая дочь.              — Вот и всё, — разрисовывая на собственном лице беспечную радость, произнесла Айгуль и аккуратно нацепила венок на голову Марата.              У него было такое странное выражение лица, словно он устал, а она доставала его своим девчачьим бредом.              — Я же не девчонка, — сказал Марат, но не снял венок, посчитав, что ему наоборот это начинало нравится — что Айгуль так сильно желала провести с ним как можно больше времени до возвращения бабушки с дедушкой.              Они не разговаривали. Ахмерова продолжала петь, пока с любовью плела для него этот венок.              Ему это, блять, понравилось.              Ему понравился этот венок, ему понравилось то, как Айгуль отреагировала на его слова про «девчонку». Ему понравилось то, как она сделала ему комплимент…              Стоп… комплимент?              — Я видела, как парни носят венки, — почти промурчала она, — более того, ты в нём выглядишь… привлекательнее что ли? — задумчиво добавила девчонка. — В этом нет ничего постыдного, Марат, тебе даже идёт.              Да, это точно был комплимент.              Суворов растянул губы в улыбке и поправил свой венок, усаживаясь на табуретке поудобнее.              — Ну чё, хозяйка, когда трапезничать будем? — полюбопытствовал он, уже минут десять ощущая чудовищное клокотание в желудке.              И именно в тот момент дверь громко захлопнулась, предупреждая о том, что их уединению пришла апогея.              Марат закаменел, потеряв нить дыхания. Словно он наступил на мину, и теперь ему категорически не стоило делать какие-либо движения. В противном случае — взорвётся. И умрут они с Айгуль вместе, как долбаные Ромео и Джульетта, если не считать её бабушки с дедушкой.              Она тревожно закусила нижнюю губу, уронив голову. Её подбородок практически соприкасался с грудью, и Марат понятия не имел, что именно могло вызвать у неё такую реакцию.              Когда бабушка с дедушкой вошли в кухню, Айгуль незаметно кивнула в их сторону, намекая, чтобы он встал и представился первым, как и полагалось. Маратик мысленно заехал себе по морде и вскочил с табуретки, подходя к дедушке.              — Здрасьте, Марат, — протянув руку, представился он и вежливо улыбнулся.              Дедушка протянул руку в ответ и пожал её.              — Дамир Геннадьевич, — в ответ представился он и искоса посмотрел на внучку.              — Дед, это тот самый Марат, о котором я вам рассказывала, — поддала голос Ахмерова и попыталась натужно улыбнуться.              — Суворов, если не ошибаюсь? — уточнил Дамир Геннадьевич.              Маратик молча кивнул, не замечая в дедушке Айгуль ни капли вражды или ненависти, какая была у её родителей.              Да и в бабушке он ничего подобного не заметил, когда протянул ей ладонь.              — Надежда Васильевна.              Она радушно пожала ему руку.              Суворов даже не знал, по какой линии они бабушка и дедушка: по материнской или отцовской? Но шестое чувство подсказывало, что по материнской, потому что в Надежде Васильевне он различил грубые черты матери Айгуль.              Но грубыми, по всей видимости, были только черты.              Мать отталкивала его своей «дурной» энергетикой, а в бабушке этого вообще не ощущалась. Она смотрела на него по-доброму, зная, что для Айгуль он не опасен.              — Это что ж получается, ты только недавно приехал? — искренне полюбопытствовал дедушка, положив трёхлитровую банку с коровьим молоком, что держал всё это в руках на кухонный стол.              — Недавно, — подтвердили Айгуль и Марат синхронно и переглянулись, одарив друг друга мимолётными улыбками.              — И что же вы всё это время делали? — спросила бабушка, убирая банку с молоком в холодильник.              Девчонка заметно стушевалась после заданного вопроса, чувствуя в нём подозрительные посылы.              — Гуляли вокруг озера, я Марату местности показывала, — нерешительно проговорила Ахмерова, ковыряя ногтём новую скатерть на столе.              Он присел на табуретку, на которой уже сидел ранее и сглотнул густую слюну, что должна была по идее уничтожить сухость в горле, но, казалось, что его сейчас даже несколько бутылок воды не спасли бы.              — Ты посмотри на них, два сапога пара, — рассмеялся Дамир Геннадьевич, и морщинки от улыбки выложились возле глаз и губ, — оба в венках, и лица одинаковые — будто нашкодничали уже.              — Ну не смущай их ещё больше, — осадила его бабушка. — Вы не проголодались, голубки? — поинтересовалась она уже у Айгуль и Марата.              — Да, Марат вообще целый день ничего не ел, — ответила Айгуль за двоих.              — Айгуль, — шёпотом прошипел Суворов.              Она под столом сжала его ладонь, намекая, чтобы он не продолжал говорить то, что хотел ей высказать.              — Так что вы молчите? Сейчас погрею вам супчика, или картошку с котлетами если хотите.              Дамир Геннадиевич сел возле Айгуль, наблюдая, как «голубки» моментально оробели, когда Надежда Васильевна начала предлагать им целое меню.              Маратик не знал куда себя деть, когда перед ним и Айгуль поставили тарелки с картошкой и котлетой. Он уже успел позабыть какой вкус имеет котлета — сто лет их не ел. А тут сразу видно, что самодельная. Бабушка даже проболталась, что это Айгуль слепила их ещё вчера.              Суворов готов был съесть всё приготовленное её руками. Потому что это и вправду было вкусно.              Чёрт тебя подери… У него желудок даже пришёл в восторг, требуя добавки, когда он слопал всю тарелку за пару минут.              — Спасибо, всё было очень вкусно, — любезно поблагодарил парень бабушку Айгуль, за что получил от неё ещё одну добродушную улыбку.              — На здоровье, сынок, — сказала она, забирая у него пустую тарелку. — Я сейчас чайник поставлю, а вы можете идти с Айгуль в гостиную телевизор посмотреть.              Тук. Тук. Тук.              Сердцебиение, словно гонг, отбивалось в его голове тяжёлыми импульсами. Ахмерова взяла тарелку с недоеденным ужином и направилась вместе с Маратом прямо по коридору в гостиную.              Тук. Тук. Тук.              У него голова могла растрескаться, как скорлупа, от такого агрессивного ритма сердца, что вибрировал в висках, а в ушах бушевали струи крови. Он поймал руку девушки и слегка сжал её, ощущая на внутренней стороне собственной ладони липкую испарину.              Ему удалось пережить первое знакомство с бабушкой и дедушкой.              И, кажется, ты им понравился…              Да, точно, понравился!              — Ты им понравился. — Даже Айгуль подтвердила это.              Марат молча опустился на диван, прослеживая за тем, как девчонка положила тарелку на стол, стоящий в углу комнаты, а сама начала переключать каналы на телевизоре, ища подходящий.              — О, мультики идут, — возликовала она, как будто только это и могло сделать её самой счастливой.              Он вспоминал, как впервые пришёл к ней домой, как смотрел с ней мультик — вроде «Чертёнок номер 13». Суворов помнил, как пытался сделать первые шаги, едва обнимая её, пока не пришёл ублюдок-отец. Этот момент навсегда забился в его памяти, словно прячась там от более уродливых воспоминаний, которые хотелось высечь из головы.              Теперь же Айгуль сидела точно также рядом с ним, ела картошку с котлетой, а мультик назывался «Трое из Простоквашино».              — Марат.              Девичий локоть ударил его прямо в рёбра. Не сильно, но это вывело парня из мыслей.              — Чё?              — Иди бабушке помоги воду принести, она только что ушла, — почти шёпотом сказала Айгуль.              — А, ща. — Он тут же вскочил и полетел к двери. — Надежда Васильевна, давайте помогу!              Айгуль невольно улыбнулась, доедая свой ужин, и не заметила, как в комнату зашёл дедушка, присел рядом с ней и деловито положил ногу на ногу. Взгляд его был хитроватым, как и лёгкая улыбка, что слишком сильно озаботила девочку.              — Дед, ты чего? — спросила она, прожёвывая последний кусок котлеты.              — Хватай его, пока есть такой шанс! — заговорщически произнёс он, и Ахмерова услышала в его голосе намёк на то, так называемое, «сватовство».              — Кого? — сделав невинный вид, недоумевала Айгуль.              Дед недовольно сморщил губы, обречённо мотая головой.              — Марата, кого же ещё? — проговорил он. — Хороший парень, сам приехал к тебе. И заметь, ему всё равно на то, что было в прошлом. А самое главное, вижу, что любит он тебя!              — Ты так его рекламируешь, я даже задумалась над твоим заманчивым предложением, — тихо рассмеялась девушка, зная, что дедушка действительно прав насчёт Маратика. — У нас с ним всё очень сложно, на самом деле. Мы весь вечер провели вместе, а он ни на шаг от меня не отошёл.              — Ну вот, тебе нельзя упускать такой шанс, — чинно изрёк дедушка и поцеловал внучку в лоб, вновь растянув губы хитрой ухмылке. — Пусть остаётся у нас сколько захочет, но с одним условием, Айгуль, и ты знаешь с каким.              — Да-да, знаю, спасибо, дедушка, — пролепетала осчастливившая Ахмерова и обняла своего деда за шею.       

***

      Маратик затащил в дом последние два ведра воды и поставил на деревянный пол, сразу же усевшись на табуретку. Если бы он знал, что ему придётся в темноте накачивать воду — в жизни не согласился бы. Но так он только думал, ведь ему надо было как-то нарабатывать перед бабушкой и дедушкой Айгуль превосходное мнение о себе.              Пока Суворов тащил первые два ведра с водой, умудрился потерять венок где-то в огороде. Айгуль наверное расстроится, но обязательно сплетёт ему новый завтра или послезавтра. У них было всё лето впереди, но Маратик уже подозревал, что будет относится с жадностью к каждому дню, чтобы время не летело так быстро, чтобы ему не пришлось уезжать отсюда обратно в Казань.              — Ой, спасибо тебе, Маратик, — благодарила его Надежда Васильевна, подавая стакан воды.              Вроде скоро ночь уже, а жара до сих пор стояла каторжная.              — Не за что.              Марат тяжело дышал, заглатывая в себя воду с особой ненасытностью.              Нет, при иных обстоятельств он бы не согласился жить в деревне, даже если ему бы прижали дуло пистолета к виску. Здесь хоть и пахнет иначе, жизнь здесь проще, но вот эта вот постоянная беготня за водой, за коровьим молоком, который оказывается в здешних магазинах не продавался, за курами нужно следить, яйца собирать. В общем и целом, Маратик не стал бы здесь жить, если бы не Айгуль.       

***

      Ему постелили на диване в гостиной, там же спала и Айгуль — только на кровати.              По телевизору шла «Бриллиантовая рука», и они, сидя на диване, смотрели этот фильм, практически обнимаясь, потому что дистанции между их телами не было совершенно. Марат положил руку на спинку дивана, едва приобнимая её ссутулившие плечики, и косо взглянул на неё, чтобы убедиться, что он делал всё правильно.              Макушка Айгуль прижалась к его щеке, и Марат обнял её намного увереннее, тесня ещё ближе к своему телу. В пижаме стало слишком жарко, но он не акцентировал на этом своё внимание. Её тело было таким тёплым, и пахло от неё чистотой и ромашками. Она обогревала всё его замороженное нутро как обогреватель — самый дорогой и самый мощный. Суворов только сейчас понял, что не до конца отошёл от состояния аффекта. Он продолжал думать, что рядом с ней сидел её призрак и прижимался к нему по-родному, к своему любимому мальчишке, что всегда ходил с разбитыми напрочь костяшками и ранами на привлекательном лице.              Маратик внемлет, как сладко Айгуленька вздыхает. Так, сука, сладко, что стало ещё жарче. Он прислушивался, как самый любопытный ребёнок, к её дыханию, ощущая насколько же она живая. Айгуль никогда не лежала в лепёшку размазанная на асфальте, её никогда не хранили — только пустой холодный гроб. Она сидела здесь, с ним, и так наивно льнула ближе, чтобы согреть сильнее, чтобы все льдинки в его антарктической душе растаяли.              Ахмерова плела почти каждый день ромашковый венец и надевала себе на голову, выглядя как самое ангельское и самое дьявольское искушение. Ему мечталось до вибрации под кожей пальцев ласкать её кожу, едва тронутую бронзой загара. Это было какое-то грёбаное наваждение. Словно похоть. Однако на неё даже и намёка не было, когда Суворов кидал сегодня кристально-влюблённые взгляды на свою Айгуленьку, что пела «Лунный кот» и плела ему почти похожий ромашковый венец.              Может быть, так просто казалось?              Никакой грязной похоти. Только самая вычищенная до идеального блеска любовь.              Марата что-то слишком укололо, когда вспомнились собственные слова:              «Шуруй в свою школу. Тут таких Айгулей пол города».              До ебанутости наивный мальчишка, что крикнул это из-за какой-то сраной обиды.              А после «смерти» Айгуль он встретил ещё одну девчонку с таким же именем, как только перевёлся в новую школу. Но это была нихрена не та Айгуль, которую он хотел бы тогда видеть перед собой. Девчонка была настоящей прилипалой: постоянно лезла к нему, выкорёживалась в бессмысленных попытках флиртовать с ним. Вот тогда Маратик и не выдержал, когда она позвала его к себе домой, чтобы тот подтянул алгебру. Потому что грёбаная училка заставила.              В четырнадцать нельзя такое вытворять.              Они слишком юны для этого.              Но вместо учебников у них была уютная девичья постель, а вместо уравнений — соприкосновения тел, громкие женские стоны и грубые, почти агрессивные толчки.              Если бы не стечения обстоятельств, это можно было бы назвать изнасилованием.              И чем он тогда бы отличался от Колика?              Та ничем. Только возрастом.              Марат трахал ту девчонку с ненавистью. Он ненавидел её за то, у них с Айгуль были одинаковые только имена. Вместо светло-русых волос были каштановые, вместо аквамариновых глаз были серые — почти пустые, вместо пухлых губ были практически тонкие и бесформенные, постоянно растянутые в самодовольной ухмылке. Та девчонка больше походила на ведьму, и Суворов сто раз пожалел, что начал тогда этот хренов фарс, после которого она ещё долго не могла отлипнуть от него, как суккуб.              Её хлебом не корми, дай только повод — и она позовёт тебя трахаться. После уроков, по вечерам, даже рано утром перед школой, чего, конечно же, не было. Марат предпочитал в шесть утра спать, сладко пуская на подушку слюни, а не совокупляться. Тем более, этот секс не приносил ему ни капли удовольствия. Сплошная пустота. Сплошной холод, грубые фрикции и эта ведьма, думая, что она заменит ему настоящую Айгуль, без этих ебучих изъянов и похоти в почти пятнадцатилетнем возрасте.              Марат, уступив своим намерениям, чмокнул Айгуль в округлую скулу, взглянув лишь на миг на её реакцию. Она едва приподняла уголок губ, однозначно стремясь подавить польщённую улыбку.              — Как хорошо, что ты приехал, — облегчённо вздохнула Айгуль и свила их пальцы в замок, обнимая его руку слишком собственнически, словно не хотя никогда отпускать её.              Пожалуй, это был хороший знак. Ей было хорошо рядом с ним, она сама ластилась к нему и не отталкивала, как предполагалось с самого начала.              Айгуль просто осознала, что глупо винить во всех своих бедах того, кто сам пытался распетляться из собственных, да и к тому же заниматься и её жизненным запарами. Суворов стоил того, чтобы его любили, потому как сам множественное количество раз пытался разжевать и без того простые объяснения, что она заслуживала, чтобы её любили, безотносительно грязная она теперь или нет.              — Ты такой хороший оказывается… — прошелестела Ахмерова прямо над его ухом, слегка касаясь его своими пухлыми губами. — Я всегда считала тебя грубияном, невоспитанным гопником… А ты вон какой оказался.              — Если ты пыталась оскорбить меня, то у тебя это получилось, — он прищурился, а голос стал настолько глухим, что Айгуль едва разбирала его слова, что вкоренялись под её кожу, оставляя там свои семена, чтобы на этом месте выросло какое-нибудь растение.              Это растение определённо называлось «саркастические останки».              — Нет, вообще ни разу, — нахмурилась она, но выглядело это не злобно… а по-милому?              Тоже самое происходило бы, если кролик решился бы сделать устрашающий вид при хищнике.              — Спать хочется, — зевнула Айгуль спустя какое-то время, когда фильм уже заканчивался.              Марат отвёл её к постели, не желая отрывать от девчонки своих рук, хлопотливо укрыл одеялом, когда её щека коснулась мягкой материи подушки, и уселся рядом на краешек кровати.              — Не умирай больше, прошу, — это было сказано какой-то молитвой из несуществующей религии.              Он промолвил это так, словно ему не было дела — уснула она или нет. Просто насрать. Айгуль должна была слышать его просьбу. Она обязана её выполнить, иначе самоубийство станет для него единственной альтернативой — также как и у неё несколько месяцев назад, когда травля проедала все переплетения тонких струн нерв и разбивала в крошку единственный оплот, за который следовало тогда держаться. Она крошила последний прах в её мозг расколовшим стеклом. Мозг кровоточил от того, как осколки впивались в извилины, и, вероятно, это и стало причиной тех мыслей про окно, смерть и ад.              Самоубийцы всегда попадают в ад.              Их зажаривают там как шашлык злобные чёрты. А потом сжирают, распространяя по всему аду пропаганду про каннибализм.              Чёрты — не люди. Человеческой сущности не место в их морали.              — Не умру, — вышептала девчонка, с колоссальным трудом разлепляя собственные губы, на которых ощущалась солёная текстура внезапных слёз.              Марат аккуратно прислонился головой к её груди, сжимая ладонями кольца рёбер. Он прислушивался к каждому беспокойному удару сердца об такие хрупкие кости и замкнул веки в попытках не сойти с ума, когда её нежная ладонь опустилась на его макушку, поглаживая слегка отросшие тёмные волосы.              — Я пойду вслед за тобой.       

***

      Они взяли странную привычку всегда ходить куда-то и делать что-то вместе. Да, именно вместе. Айгуль не могла так легко отпустить Марата, а Марат не мог так легко отпустить Айгуль. Они гуляли вместе, ходили вместе в ближайший магазин, помогали бабушке и дедушке вместе.              Делали всё, что только можно, одновременно контактируя друг с другом. Когда Айгуль готовила, Маратик сидел за столом и наблюдал за ней с одним и тем же взглядом, буквально заявляющем о: «Я твой самый верный воздыхатель. Твой единственный. И хрен ты меня прогонишь.». Ему нравилось с интересом прослеживать за каждым её движением, шагом. О, а больше всего нравилось лицезреть то, как его милая, теперь уже кроткая, невинная Айгуль начинала медленно облизывать свои пальчики, даже не смотря в его сторону. Особенно когда готовила что-то сладкое.              Утром Марат любил перед завтраком приводить себя в тонус. В основном он подтягивался на турнике, стоящем во дворе, доводя свои мышцы в плечах до выдохлого состояния. Парень не жалел себя, когда дело доходило до подобного типа деятельности. Ему было необходимо во что-то вымещать свои эмоции, накопившиеся как какие-то монетки в копилке. И этот метод был здравым по его мнению.              Лучше так, чем зырить на свою девушку, как на свежее мясо.              Это происходило уже не в первый день. Им что-то двигало, когда Маратик, крепко зажав губами оранжевый фильтр сигареты, контролировал каждый её шаг, каждое ни по чём неповинное движение.              На днях он вытащил из сумки спизженный батин коньяк и выпил его, пока все спали, кроме Айгуль, что ждала его дома. Чтобы не наделать шуму и не разбудить бабушку с дедушкой, она встретила его в коридоре и помогла дойти до дивана. На следующее утро девочка не упоминала о его пьяном состоянии и очень позднем приходе домой, но периодически бросала укоризненные взгляды, пока его башка дробилась так, словно туда вдалбливали болты огромным молотком. Маратик старался делать вид, что всё с ним было отлично — «просто голова болит от жары» — на что Ахмерова пускала смешки.       

***

      Она постоянно наблюдала за ним, когда он чем-то занимался.              В основном Марат любил подтягиваться на старом турнике во дворе. Айгуль сидела на деревянной скамейке, делая вид, что читает литературу, что задали на лето, а сама исподлобья следила за ним. Он всегда предпочитал снимать футболку, когда подтягивался, оставаясь в одних шортах, и это, скорее, и было особой приманкой для неё. Как бесплатный сыр, как крючок, на который постоянно клюют безмозглые рыбы, когда дедушка ходил на рыбалку рано утром, а потом возвращался к завтраку с целым уловом.              В этом же не было ничего постыдного, да? Маратик не был против того, чтобы она смотрела на него, но для Айгуль было в новинку ощущать на себе какой-то странный поток эмоций, что двигался по венам, прожёвывая клеточку за клеточкой. Ей нравилось пялиться на него с приоткрытым ртом. Голубые глаза прослеживали, казалось, за каждой испаринкой, что стекала по его загорелой коже от плеч к груди, от груди к животу, к животу прямо под шорты, прячась там. Она сглатывала каждый раз, не зная, как ей отвести от него взгляда.              Марат был худощавым, но жилистым. После тренировки он всегда подходил к ней и жадно пил воду из банки, а она заворожённо смотрела, не разрывая зрительного контакта, когда он смотрел в ответ, делая большие глотки.              Ахмерова удивлялась этому чувству. Ей никогда не были интересны парни, но он… Он всё портил. Несомненно.              Ей нельзя было любить и… хотеть кого-то. Она запретила себе, как только приехала сюда. Любовь приносила болезненные плоды. Айгуль с удовольствием поглощала её ядовитые ягоды, а после страдала от мучительной консеквенции. Теперь она поставила табу и сама же гадила на свои принципы ради Маратика, который вернулся к ней, несмотря ни на что.              Когда поздно вечером он самый последний по очереди пошёл в баню, она подождала, когда пройдёт хотя бы минут десять, прежде чем вошла к нему и стянула с себя полотенце, которое сразу упало к её ногам.              — Айгуль, ты чё сдурела чтоли?! — воскликнул Марат, прикрываясь, а девчонка лишь улыбнулась, нарочно приближаясь. — Оденься!              Суворов отводил голову, боясь случайно задеть глазами её наготу и, нащупав на скамейке своё полотенце, обернул его вокруг бёдер.              — Неужто я тебе так противна? — улыбка её дрогнула, растворившись в отчаяние.              Ей почему-то сильно захотелось заплакать от того, как упрямо Марат не глядел в её сторону. Она приблизилась к нему почти вплотную, взгляд её впирался в впалую щёку. Айгуль пыталась добиться от него ответного взгляда, чтобы он посмотрел на неё и понял, что она ему доверяет.              — Ты всё-таки считаешь меня грязной, да? — всхлипнула Ахмерова, не выдержав такого давления от этих уродливых, несчастных эмоций. — Ну, конечно, над бедной Айгуль надругались, теперь на неё даже смотреть невозможно.              — Я не считаю тебя грязной, просто… — Марат вывел эти слова слишком резко и также резко запнулся, напряжённо вздохнув и зажмурив глаза в раздумьях, — блин, я просто не хочу сделать тебе больно, ясно? Я боюсь, что стану как он…              Не надо прилагать усилий, чтобы понять кого Суворов подразумевал под «он».              — Ты не должна мне ничего доказывать, — заверил Суворов, наконец повернув к ней голову.              Его взгляд лишь на секунду пробежался по её обнажённому телу, пока не остановился на подрагивающих губах. Она плакала, только потому что думала, что он считал её грязной.              Глупенькая…              Маратик внезапно улыбнулся и приблизился ещё ближе к ней. Так близко, что их тела соприкоснулись. Он чувствовал каждую её клеточку, каждую испарину, выступившую на коже из-за высокой температуры в парной. Его пальцы неуверенно коснулись её талии, проведя невидимую полосу до самой бедренной косточки, возбуждая мурашки опушить кожу, а дрожь со скоростью гепарда тут же пробежалась по всему её телу.              Слёзы моментально исчезли, точно их и не был, и Айгуль снова подняла на него свои глаза, откликаясь на его касания. Она прикоснулась к его плечу, находя в этом скорее точку опоры, и носом мазнула его скулу, когда ладонь Марата полностью опустилась на талию сталью, сжимая пальцы на коже не сильно, но вызывая некий дискомфорт.              — Айгуля… — выдохнул он её имя с такой ласковой интонацией, что всё в глазах померкла, и девчонка начала прижиматься к нему, как слепой котёнок. — Не надо тебе этого. Иди, пока дед не застал нас здесь вдвоём.              Айгуль отпрянула от него, взглянув в его карие глаза и кивнула, не имея никакого желания спорить с ним.       

***

      Этим же вечером Марат сидел в халате, сшитым из вафельного хлопка, который дала ему Надежда Васильевна. Он понятия не имел кому принадлежала эта вещь, но ему было глубоко фиолетово на это — все мысли только и перенимала Айгуль. На улице было вполне хорошая погода, и после баньки было отлично посидеть на скамейке и покурить, пока никто из взрослых не видит.              Если бы она не решилась бы зайти к нему и так фривольно снять полотенце, то сейчас в нём не бурлило бы это подозрительное чувство. Суворов чуть было не воспользовался её телом прямо в парной на полоке.       Пиздец. Это реально такой пиздец.              Нахуя она это сделала?              Только лишь предвкусила его и потом же убежала по одному лишь его требованию. Выходит… Айгуль действительно собиралась сделать это вместе с ним? Но зачем? Почему именно сейчас, когда они ещё слишком юны, а старые рубцы от той треклятой ситуации до сих пор не могут зарубцеваться?              Даже не докурив, Суворов выбросил бычок и зашёл обратно в дом, втихаря жуя ёлочные иголки, чтобы прогнать подозрительные запахи, исходящие от него.              — Ты не проголодался, Маратка? — в очередной раз за день, спросила Надежда Васильевна.              — Не, спасибо, — отказался он, не чувствуя голода вообще.              — Смотрю всё на тебя, худющий… больше кушать тебе надо!              — Наверно, — пожал плечами, стараясь сделать максимально уставший вид.              Уже через несколько минут он лежал на диване и смотрел телевизор, пока Айгуленька читала книжку. На ней был практически такой же халат, как и на нём, манящие ножки свисали с кровати, пока она упиралась спиной о стену, на которой висел ковёр. Маратик незаметно подсматривал за ней — то как менялись её эмоции от прочитанного, то как она едва заметно двигала пухлыми губами, беззвучно читая каждую строчку, то как её пальчики сжимали форзац. Блять, она решила окончательно сделать всё возможное, чтобы у неё съехала крыша.              Парень медленно встал с дивана и подошёл к её расправленной постели, опустился на бок в полулежащее положение и попытался уловить каждое движение её губ, которые продолжали приглушённо зачитывать каждую строчку.              — Дуешься на меня что ли? — он в открытую пустил смешок.              Ахмерова удостоила его своим взглядом лишь на один миг и снова продолжила читать.              — Да ладно тебе, харэ обижаться.              — Я не обижаюсь, — наконец произнесла Айгуль, но её голос словно привык к беззвучности, и поэтому звуки проглатывались обратно в глотку.              Его губы замерли на её губах, когда он специально придвинулся ближе и прикоснулся к ним, смакуя вкус. Марат облизнул искусанную нижнюю губу девушки, положив ладони на её щёки и настойчиво придвинул ту ближе к себе, избавляясь от дискомфорта в дистанции. Поцелуй становился напористым, практически требующим, чтобы она наконец ответила ему, а не сидела в шокирующем состоянии и не внимала, что вообще происходит.              Наверное только через минуту ей удалось придти в себя и неуверенно ответить на такой необычный поцелуй. Маратик ещё никогда её так не целовал. В этот раз он вкладывал всё своё желание, которое она успела воспалить в нём, словно нажимая на ноющую рану, чтобы боль стала острее.              Он отстранился лишь тогда, когда захлопнулась входная дверь. Это означало, что дедушка вернулся домой, и теперь, пока они с бабушкой не уснут, им придётся делать вид, что у них абсолютно платонические отношения.              Никаких поцелуев, никаких желаний, никаких запретных прикосновений.       

***

      В голове всё гудело от того, как громко тикали настенные часы в абсолютной тишине комнаты. Марат ворочался в поисках сна, запутываясь в тонком летнем одеяле. Ему свербило в груди зарычать от досады, но нельзя было побеспокоить Айгуль, что уже наверняка погрузилась в сон, всё ещё держа на него обиду.              Он представлял как обнимает её, как она ёжится в его руках, но не сопротивляется, позволяя ему трогать себя.              Сука.              Вот серьёзно говорят, что любому терпению есть конец.              Марат встал со своего спального места и бесшумно подобрался к её кровати. Девчонка спала, отвернувшись к стене, поэтому он без труда уселся на край постели и эфемерно коснулся ладонью её воздушных волос, сдерживая мурчание, которое норовилось вырваться из него.              — Маленькая моя, — прошептал Суворов так тихо, насколько мог.              С её стороны донеся шумный выдох, и она медленно повернулась на спину, раскрывая глаза.              Значит, не спала — притворялась.              Айгуль сомкнула пальцы на его запястье и дёрнула на себя, безмолвно намекая, чтобы он забирался к ней под одеяло. Парень сначала заколебался, размышляя, правильно ли будет после сегодняшнего ложиться рядом с ней, но всё равно подчинился, когда притягательная улыбка пленила её губы.              Она подвинулась ближе к стенке, оставляя ему пространство, и заботливо укрыла его одеялом также, как и он её, когда только приехал сюда.              Положив голову на его грудь, Ахмерова довольно ухмыльнулась, но Маратик даже не заметил этого, потому что был слишком сосредоточен на собственных рассуждениях. Она чмокнула его в подбородок своими нежными губами, медленно добираясь до губ мокрой дорожкой, и слилась с ним в поцелуе, положив собственную ладонь на его щёку. Его руки цепко захватили её тело, что так наивно прижималось к нему и сразу же углубил только начавший поцелуй, не жалея её губ.              Это, определённо, было ненормально. Он не должен был делать так, чтобы это безумие имело возможность расти.              Но Марат не выдержал, как и Айгуленька, разорвавшая поцелуй лишь для того, чтобы заглянуть в его глаза, в которых утопалось острое желание, и пробормотать тихим, нерешительным голосом:              — Давай попробуем?