***
— Твои представления о покаянии — это, конечно, нечто, — Люциус опирается на борт справа от него. Эд разжимает руки, и тюк с его старой одеждой бомбочкой падает в воду. Небо светлое, но солнце встало сразу в облако — день обещает быть пасмурным и влажным. — Рубище, кошачий колокольчик. А что там с флагелляцией? Стид уже знает, что его ждёт? Эд поднимает глаза и видит, что это не тот Люциус. Этот носит красный пиджак и совсем не носит бороду. Он наглый и не боится Эда, да и с чего бы? Его же не существует. Эд думает, что его представления о покаянии не лучше и не хуже других. Можно уйти в монахи, можно жить простой жизнью — фермера, рыбака, нищего. Не высовываться, не гневить судьбу, раз позволила ускользнуть от пиратской пенсии. Эд думает, что всё это его проклятый сон, поэтому он будет каяться так, как считает нужным. Всё равно это покаяние не ведёт к прощению — он не представляет, что может сделать, чтобы кто-то здесь действительно его простил. — Ну раз ты не представляешь, то мы и не простим — это же твой чёртов сон, — Люциус подходит ближе, вторгается в его личное пространство. — Но зачем все эти попытки динамить Стида, если ты всё равно отдался ему по первому же запросу? Эд не слушает его, он сервирует завтрак. В целом он и так знает ответы. Он не мог сразу кинуться Стиду в объятия, потому что это значило бы, что он принял его возвращение, что не зол и не обижен. Но если он готов так быстро это сделать, то значит он.. не страдал? Зря мучил всех? Как будто степень и срок его обиды должны соответствовать глубине нанесённой раны. Иначе окажется, что она была недостаточно глубока, и его жестокость совсем ничем не оправдана. — Но ты не злишься. Ты даже не обижен, чтобы речь вообще шла о прощении. Поэтому твой Стид такой активный. Не думаю, что настоящий был бы способен на что-то подобное. Эд опять чувствует жжение в глазах и в груди. На самом деле оно всегда с ним, едва слышно зудит на границе восприятия, но иногда размещается прямо в фокусе — как сейчас. Он почти не смотрит на Люциуса, хотя тот стоит прямо перед ним. Он не думает, что готов в полной мере почувствовать всё, что он может почувствовать про него. Это как рана, которую нанёс себе сам в порыве самоистязания, и потом боишься посмотреть, насколько всё плохо. Он молча берёт поднос и спускается в каюту.***
У него на плече сидит чайка, касается клювом ушной раковины. — Вот ты и убил его, — говорит она, — теперь твоё прошлое не убьёт твоё настоящее. Только будущему позволено сделать это. Руки Эда в крови. Иззи лежит на палубе и не шевелится — ещё более маленький, чем обычно. Остальные застыли вокруг статистами, их глаза смотрят только на Иззи, в них боль и скорбь. Эд не существует для них сейчас. Даже для Стида — тот баюкает Иззи как ребёнка и плачет. Сам Эд не знает, что он чувствует. Это должно быть облегчение, ведь та его часть, которую всегда представлял Иззи, наконец, мертва, но он ощущает только опустошенность. Иззи сказал, что команда его семья, но это не правда. Эд чужой им, но вот сам Иззи — нет. Это он — часть корабля, его приняли, его любят, ему готовы многое простить. Отказываясь от Иззи, Эд теряет связь с ними. Он не уверен, что сможет восстановить этот контакт уже будучи тем собой, которым он пытается быть. Зато Стиду с этой стороны теперь ничего не угрожает. Он сможет построить отношения с кем-то милым, потому что жёсткая его часть съежилась на палубе и не дышит. Эд пытается понять, какое отношение к этому имеет реальный Иззи. Может ли быть так, что он калечил его, потому что тоже в какой-то степени считал воплощением тьмы в своей жизни? Бедный Из, слишком близко подобрался к нему, слишком долго был рядом. Он смотрит, как Стид обнимает этот жалкий кровавый обмылок, и внутренне трепещет. Ведь это тоже его часть, пусть та, от которой он отказался. Он хочет, чтобы Стид не отказывался? Хочет от него полного принятия, хотя сам не готов на это по отношению к себе? — Конечно. Ты хочешь, чтобы тебя любили там, где ты сам не можешь себя любить, — чайка всё ещё здесь, и её голос всё так же не похож на чаячий — так могла бы говорить большая кошка или змея, — но на самом деле ты не сможешь пойти дальше, если не возьмёшь с собой всего себя. Но весь он опасен. Эд смотрит на Иззи. Тот не выглядит опасным, он выглядит изменившимся, покалеченным и мёртвым. И все вокруг так зримо любят его. — Ты не можешь отринуть часть себя, но ты можешь трансформировать её, заставить старые схемы служить новым целям. Эд думает, во что он мог бы трансформировать Иззи, и понимает, что это не нужно. Само то, что тьму в нём, его страшное прошлое, воплощает Израэль Хэндс — его старший помощник, правая рука и самый близкий человек, показывает, что всё уже произошло. Его опыт это его щит и поддержка. Учитель и опора для того светлого, чем он может стать и с кем он может быть. Эд поднимает глаза и встречается взглядом со Стидом. Мир движется вокруг них, пока они смотрят друг на друга, и Эд чувствует боль, сладость и комок в горле. — Ну что, дорогой, пойдём прогуляемся, — говорит Стид, и они идут. Они оказываются на берегу и идут по кромке прибоя. Песок плотный и не проваливается под их босыми ногами — ведь это сон Эда, и уж об этом он может позаботиться. Он почти не смотрит вперёд — только на Стида, на его светлое лицо, и волосы, и грудь в вырезе рубашки. Стид выглядит как настоящий пират — это то, что тёмная сторона Эда могла бы ему дать. Чёрная Борода защищал бы его, Джентльмен-пират бы вырос под крылом его мрачной славы, не хлебнув тяжёлой матросской работы, не познав горечи поражения. Эд бы больше не делал ничего из того, что считает по настоящему плохим, но память о том, что он может, хранила бы их обоих. Он думает, что не стал бы создавать новую личность, которая бы понравилась Стиду, он был бы честен с ним. С ним и с собой. — Ты понимаешь, да? — Стид грустно улыбается. Он не трогает Эда, хотя так естественно было бы взяться за руки — коснуться чужой ладони и переплести пальцы. Он идёт рядом, но ощущается бесконечно далёким. Эд понимает. Там, в реальности, в которой он лежит с пробитой башкой в луже собственного дерьма, Стида нет рядом. Он.. где-то. В каперской академии, в Бриджтауне — ужинает со своей славной женой и их чудесными детишками. Это его выбор, и всё, что Эд может, это найти его и аккуратно поговорить. Он же решил, что попробует. Внутренности скручивает совсем невыносимо. Рыдание похоже на кашель, но всё так же беззвучно. Он мог бы остаться здесь, о да. Жить в своей фантазии, продолжить галлюцинировать, пока не сдохнет от истощения. Время сна бежит быстрее — здесь пройдут годы, прежде чем это произойдёт. Возможно, всё его путешествие заняло пространство между двумя вдохами. Эд смотрит на горизонт. Он бледно-розовый, а небо над ним синее в черноту и уже покрыто звёздными точками. Лицо Стида в темноте видно всё так же чётко. Разум Эда такой активный, он может моделировать столько людей, воспроизводить нюансы их мимики, их голоса и образ мысли. Он может создавать рисунок неба, с академической точностью соответствующий погодным условиям. Он может переодеть всех своих знакомых пиратов в форму британского флота. Может наделить чайку кошачьим голосом. Его галлюцинация чертовски реальна, потому что это он, так работает его голова. Но от этого она не перестаёт быть иллюзией. Затянувшейся беседой с самим собой. Эд хочет заглянуть за горизонт. Любопытство в нём вновь приподнимает голову, и это ощущается как появление аппетита в конце болезни — как шаг к выздоровлению. — Тебе стоит ещё кое-что увидеть, любовь моя, — голос Стида ласковый и грустный, Эд заранее не хочет смотреть. Пока они шли, небо окончательно потемнело и уже начало светлеть с другого бока. Вдалеке он видит силуэт причала и фигуру человека на нём. Они подходят сбоку — в реальности там уже была вода, но сейчас они идут по влажному песку. Джунгли кажутся очень далёкими, а настил причала бесконечно длинным, словно кто-то хотел дотянуть его до Сент-Патрика или Скарборо. Эд из прошлого сидит на самом краю. Его поседевшая шевелюра на месте, но лицо другое — совсем молодое. Ещё и года не прошло с тех пор, как умер его отец, он впервые побрился и идёт устраиваться матросом на торговое судно. Он сидит, обняв колени, в широко раскрытых глазах настороженность. Вот он привстаёт, оглядываясь. — Стид? — спрашивает в темноту далёких джунглей. Под его рукой скрипит доска, и в этот момент раздаётся выстрел. Стоя чуть в стороне, взрослый Эд слышит его отчётливо. Отдалённый глухой звук со стороны берега. Но Эд на причале, кажется, не различает его. По крайней мере он не вскакивает и не идёт на разведку. Вместо этого он съеживается ещё сильнее и будто бы уменьшается в размерах. Подойдя ближе, Эд видит, что так и есть: теперь причальному Эду лет семь. Его глаза полны страха, он смотрит прямо перед собой почти не моргая. Больше он не двигается и не зовёт Стида. Когда окончательно рассветает, он садится в лодку и гребёт, неловко нажимая на вёсла маленькими руками. Эд и Стид идут по причалу рядом с ним, с ним поднимаются на «Месть». По дороге Эд взрослеет, но страх не уходит из его движений. На корабле он зарывается в ворох одежды из тайного гардероба и там молчит. — Это ступор, милый, — шепчет Стид ему на ухо, и настоящему Эду кажется, что он сам в ступоре, оглушен и контужен одновременно. Эд из прошлого строит форт из одеял, забирается в него, пьёт и, наконец, плачет. Потом он много плачет и много пьёт, пишет песню, пытается общаться с командой, но промежутки времени вне каюты становятся всё короче. В конце концов он вообще перестаёт из неё выходить, кроме как по нужде. — Это горе, милый, — голос Стида мягок, — твоя болезнь вернулась, но она сделала это не просто так. Они смотрят, как в каюту входит Иззи. Как пытается привести Эда в чувства, трясёт его, бьёт словами. — Лучше бы ты умер, чем бросил меня, — говорит он, и Эд из прошлого снова становится ребёнком с глазами, полными страха. — Лучше бы я бросил тебя, чем умер, правда же? — Стид улыбается, и настоящий Эд чувствует, как его внутренности разбиваются на миллион осколков. — Конечно, — шепчет он, и Стид повторяет это вместе с ним вслух. Эд из прошлого облачается в доспехи Чёрной Бороды и выходит из каюты, а они остаются здесь — в мягком полумраке задёрнутых штор. — Как я могу вернуться, если тебя нет? — у Эда нет голоса, и Стид озвучивает его слова. Он чувствует толщу воды над головой. Вот оно — то дно, к которому он опускался всё это время. — Дело же не во мне, — Стид рядом, светлый овал лица, кисти рук и улыбка, — всё в тебе, мой хороший. Ты умирал, но ты хочешь жить, и я только показал тебе, как это можно делать. Ты должен справиться и сам. — Но я не хочу. — Хочешь, — Эду кажется, что теперь он озвучивает реплики Стида, но его голоса всё ещё не слышно. — Поплачь, родной, поплачь и выныривай. Я всегда буду с тобой. Они сидят на кровати в спальном алькове. Эд думает, что он точно должен остаться тут. Что мир без Стида не имеет смысла. Что одна мысль об этом так испугала его, что он тут же затолкал её в глубины, о которых и не подозревал. Предпочёл считать себя отвергнутым, брошенным. Так как же он сможет жить теперь? Но какая-то его часть знает — сможет. Будто его горе, то, которого он даже не осознавал, переплавилось, перековалось и стало силой, с которой он может идти вперёд. Чувствовать любопытство. Узнать, жив ли Стид на самом деле. Помочь ему? Его внутренний ребёнок пришёл в ужас от самой идеи гибели Стида и не дал ему-взрослому услышать выстрел. Ему нужно обдумать это, обдумать возможность того, что со Стидом что-то случилось. Тот солдат не решился идти против командования? Часовых сменили? Эд понимает, что крутит варианты, строит планы. Будто он уже решил. Наверное, так оно и есть. Он тянется к Стиду, но не ощущает его прикосновения. И понимает, что их и не было — всегда была память о. У него нет возможности коснуться его даже во сне. Он скрючивается, содрогается и, наконец, рыдает. Звук не идёт из него, упирается, Эду кажется, что он покрыт жёсткой коркой, которая мешает ему двигаться, но под давлением его безмолвного вопля она разбухает, трескается и лопается. Он чувствует, как горячее бежит по его лицу, и открывает глаза.