***
В самом начале своей карьеры фамильяра, для Гильермо ритуал подготовки Нандора ко сну был самой смущающей обязанностью из всех. Затем ему пришлось отмывать кровь и другие жидкости, расчленять тела ножовкой, избавляться от трупов. Он заманивал в ловушку девственников, что было весьма болезненно, потому что они так напоминали ему его самого; будто он смотрелся в черное зеркало, которое отдавал в жертву вместо себя. После всей крови, грязи и мертвых тел, ежедневный ритуал переодевания Нандора в ночную сорочку для Гильермо стал одним из самых приятных бонусов его добровольного рабства. И вовсе не из-за того, что его господин был красив до одури. Хотя, чего врать, это существенно облегчало вообще все. В начале Гильермо был слишком напуган, чтобы даже поднять взгляд на Нандора; его пальцы неловко теребили одежду, а глаза не отрывались от пола. Он, казалось, мог по памяти нарисовать узор на деревянном полу комнаты Нандора, проводя так много времени, смущенно уставившись вниз. Его уверенность постепенно росла: с каждым пройденным ежедневным ритуалом Гильермо действовал немного смелее, пока не позволил себе любоваться, не таясь. Его сердце неизменно подскакивало в груди, когда пальцы скользили по твердым мышцам Нандора. Каждое прикосновение казалось последним, каждое случайное касание ногтем – последней каплей, из-за которой Нандор вполне мог впасть в бешенство. Ведь Нандор был чудовищем. «И остается чудовищем», – напоминает себе Гильермо. И всегда будет. Вся проблема в том, что Нандор не такое уж чудовищное чудовище. С точки зрения Гильермо. Худшее в Нандоре ему до безобразия легко оправдать: у многих людей свои пищевые пристрастия, а Нандор просто пристрастился к человеческой крови. Затхлый запах смерти в доме легко устраняется с помощью освежителей воздуха и ароматических свечей в стеклянных подсвечниках, закупленных на рождественской распродаже. Для Гильермо проще притворяться, будто в его странных жизненных обстоятельствах есть хоть какая-то доля нормальности, фокусироваться на мелочах, прежде чем общая картина окончательно сведет с ума. – Ты очень хорошо выполняешь обязанности фамильяра, – однажды сказал ему Нандор, на втором месяце его фамильярства. Залившись краской от такой похвалы, Гильермо потупил взгляд в пол, изо всех сил стараясь не заулыбаться во весь рот и унять бешено колотящееся сердце. – Ты на удивление легко адаптировался. – Спасибо, господин, – сдержанно ответил Гильермо, как и подобает идеальному фамильяру, которым он так стремился стать. Он добавил бы, что человек ко всему привыкает, а адаптация – его, Гильермо, конек, но вряд ли Нандору было интересно это слушать. Теперь же он меньше старается контролировать, что и когда говорить своему господину, опасно балансируя на грани между почтением и панибратством. Что бы он не сказал, в худшем случае он может услышать пару резких выражений или увидеть по-детски надутые губы Нандора. Гильермо задается вопросом: это минувшие века настолько смягчили воинственную натуру его повелителя, или же даже в свою бытность грозного полководца Нандор предпочитал словесную перепалку рукоприкладству, когда поднимать меч было не к месту. Найти общий язык с адским созданьем ночи оказалось удивительно легко. Сегодняшний ритуал на рассвете не отличается от множества предыдущих, когда Гильермо укладывает своего господина спать. Обычно Нандор раздевается и сбрасывает одежду на стул. Если бы она была испачкана или испорчена, он кинул бы ее прямо на пол. Гильермо стоит возле гроба, ожидая, когда нужна будет его помощь. Комната залита золотистым мягким светом от множества свечей, наполнена привычными звуками – шипением и потрескиванием фитильков. Свечи пахнут имбирными пряниками, их приторно сладкий аромат стоит в воздухе. Временами Гильермо задается вопросом, вызывают ли подобные запахи чувство голода у его господина теперь, когда он не питается человеческой пищей. На какое-то мгновение он задумывается, не спросить ли об этом прямо сейчас. Нандор подходит к нему, смотрит выжидающе, и Гильермо снимает со сгиба своего локтя свежую ночную сорочку, раскладывает ее на крышке открытого гроба. Стоя напротив вампира так близко, Гильермо отмечает, что макушкой едва дотягивается до ключиц Нандора, и хотя такая разница в росте когда-то его ужасала, теперь он воспринимает эту высоту как неотъемлемую часть своего повелителя. Конечно, Нандор огромный, как и полагается чудовищу, широкоплечий; крепкие мышцы перекатываются под гладкой прохладной кожей. Его руки такие большие, что им бы больше подошли звериные когти, чем перстни и тщательно ухоженные ногти. Гильермо принимается развязывать воротник на рубашке Нандора, открывая бледную шею и острые выступы ключиц. Он подхватывает ткань ниже и тянет вверх неспеша, сантиметр за сантиметром, пока Нандор не поднимает руки, милостиво помогая стянуть рубашку через голову. Вид полураздетого Нандора завораживает. Его черные волосы падают на плечи тяжелой волной, и Гильермо не может оторвать взгляда от обнажившейся кожи, покрытой бесчисленными шрамами. Иногда Гильермо осмеливался расспрашивать о былых ранениях своего господина. Временами и сам Нандор был не против похвастаться. Когда у них случались разногласия, и Нандора начинало тяготить затянувшееся напряженное молчание между ними, он первым начинал разговор. Вместо извинений делился историями о своем смертном прошлом: о ранах, полученных не на полях сражений, а о тех, которые оставляли озлобившиеся бывшие жены и неблагодарные дети, неудавшиеся покушения и политические заговоры. В любом случае, его извинения всегда принимались. Гильермо смотрит на небольшой бледный шрам между вторым и третьим ребром, то место, в которое много столетий назад вонзился меч дерзкого воина, предателя, захотевшего прибрать к рукам власть Нандора. Лезвие едва не пробило легкое. Если бы Нандор отреагировал на мгновение позже, отбивая удар, то погиб на какой-нибудь давно забытой равнине в степях, а его тело было бы утрачено для истории навсегда, как и тела воинов, павших в той битве. И они бы никогда не встретились. Гильермо спокойно проживал бы свою жизнь, будучи уверенным, что вампиры – всего лишь волнующий воображение миф, не более. Теперь же, зная всю правду, он не смог бы отказаться от этого знания ни за что на свете. Гильермо берет приготовленную ночную сорочку и подает ее Нандору. Тот молча принимает, набрасывает на себя одним движением. Он начинает натягивать рукава, когда вдруг тишину нарушает его низкий недовольный возглас. – Гильермо, – говорит Нандор, крайне возмущенный, – это что такое? Гильермо поднимает взгляд, и мурашки бегут по его спине. Нандор держит перед собой сорочку и хмуро смотрит на нее, оскорбленный до глубины души. Гильермо, спотыкаясь, подходит ближе, чтобы взять ее, отчаянно ломая голову над тем, что же он мог сделать на этот раз не так. Белье было свежевыстиранное, он в этом уверен, поэтому не понимает, почему… «Бля», – он хлопает глазами, глядя на белье, уныло повисшее в руках Нандора, как какое-то маленькое депрессивное привидение. Он видит сорочку из белого льна с пышными рукавами, роскошным воротником и низким вырезом. И видит также пятна крови: яркие и свежие. Гильермо даже не нужно проверять, чтобы удостовериться в своей догадке, но он все равно смотрит на свою предательскую руку и видит, как из ранки от бумаги снова сочится кровь. «Черт», – думает Гильермо. – Черт, – повторяет он вслух, – извините, господин, я… – Я же говорил тебе убрать эти пятна, почему ты не убрал? Ужасно невежливо не выполнять мои простейшие приказы, Гильермо, – отчитывает Нандор. – Если я не могу доверить тебе такую простую задачу, как я доверю тебе что-то сложнее? «А вот сейчас обидно было», – думает Гильермо. – Это моя, господин, – говорит вслух. – Кровь, в смысле. Я порезался бумагой, и, видимо, сейчас задел рану. Извините, я принесу вам свежую. Он протягивает руки к сорочке, почти уверенный, что Нандор сейчас по-детски раздраженно швырнет ее ему. Но тот замирает на несколько биений сердца Гильермо. Потом еще на несколько. Затем становится очевидно, что Нандор вообще не собирается двигаться, и поэтому они оба неподвижно стоят в свете свечей. Два идиота застыли на месте из-за нескольких капель крови, которые пролились по самой глупой причине из всех возможных. – Это твоя? – спрашивает Нандор так тихо, что Гильермо приходится напрячься, чтобы расслышать слова сквозь грохот своего сердца. Нандор поднимает руку, в другой все еще сжимая сорочку за воротник, и проводит большим пальцем по пятнам. Гильермо теряет дар речи от смущения, когда кончик пальца окрашивается красным. – И это с тобой сделал листок бумаги? – спрашивает Нандор, все еще уставившись на кончик пальца. Звучит с укором, и Гильермо делает длинный выдох, чтобы успокоиться. – Как же это печально, Гильермо. – Порезы от бумаги – обычное дело, – сглотнув комок в горле, возмущается Гильермо. – Каждый может так порезаться. – Я – нет, – воинственно отвечает Нандор. – Может быть, когда вы были смертным, – возражает Гильермо, понижая тон голоса. – Никогда, – отрезает Нандор, – это был бы ужасный позор, если бы бумага пролила мою кровь. – Вы были смертным давным-давно, – не отступает Гильермо, хотя бы для того, чтобы насладиться тем, как ощетинивается Нандор. Его глаза сужаются, образуя морщинки. Плечи приподнимаются, как шерсть кошки, которая вот-вот зашипит и бросится на обидчика. – Я никогда не был повержен бумагой! – огрызается он. – Конечно, господин, никогда, – смягчается Гильермо. Нандор удовлетворенно хмыкает, довольный, что спор прекращен. Он опускает взгляд на свой испачканный палец, и внезапно его зрачки расширяются, затапливая карий цвет радужки сплошным черным. От ужаса желудок Гильермо делает кульбит, и он старается не шелохнуться, чтобы не привлечь внимания. Сердце бьется оглушительным набатом в висок, в горло, в нежную кожу запястья; это приказ – бей или беги. Но он ни за что не сможет биться с Нандором, поэтому ему нужно бежать, ему срочно нужно... Прежде чем он успевает пошевелиться, Нандор медленно поднимает руку и осторожно подносит палец ко рту. На мгновение появляется розовый язык, когда он слизывает кровь. Оцепенев окончательно, Гильермо видит, как сверкают кончики белоснежных клыков. Клыки Нандора длинные и узкие, напоминают зубы змеи или лезвия кинжалов. А у Надьи клыки широкие и короткие, как у дикого зверя, будто созданные разрывать плоть. У Ласло они изогнутые на концах, чтобы удерживать добычу. Клыки Нандора – самое эффективное оружие, чтобы убить одним ударом. И впервые с их первой встречи Гильермо понимает, насколько легко Нандор может вонзиться в его горло прямо сейчас. – Господин? – хрипит он в ужасе. Только что Нандор попробовал его кровь на вкус. Ему досталась самая малость, мизерная доза. Но этого достаточно, чтобы оценить всю вкусовую гамму. «Сука», – почти вырывается вслух у Гильермо. Он осознает, что для Нандора в этот момент могла зазвучать та самая нота Слишком-Очевидный-Девственник. Он вспоминает, что избавился от характерного запаха после нескольких экспериментальных сеансов неловкого петтинга со школьной подругой и одного излишне старательного минета в туалете на вечеринке, но блиц-тест крови на вкус – это полная катастрофа. Невозможно не почувствовать главную дегустационную ноту, как и спрятать вкус грецкого ореха в хорошем эспрессо с бурбоном. «Гильермо, – истерически хихикает он про себя, – это легкий аромат геля для душа Axe, насыщенная нотка феты и бальзамического уксуса, а также наркотический оттенок секса без проникновения». Нандор поднимает глаза на него, моргает, будто смахивая наваждение. У него такой взгляд, будто он видит Гильермо впервые, и удивляется появлению в своей комнате какого-то маленького человечка. Одна рука застыла около губ, а ладонь другой сжимается в кулак так, что вены проступают на предплечье. – Впредь не допускай такого никогда, – говорит он резко. – Ступай, разберись со своей раной и больше не проливай кровь на мои одежды. Гильермо не знает, что ответить, пытаясь не замечать вспышку горького разочарования. Какая-то его часть, до ноющей боли в животе, надеялась… На что именно? На похвалу и восторг? На признание Нандора, что его кровь – лучшая из всех, что он когда-либо пробовал? – Мне очень жаль, – бормочет он, не зная, за что на самом деле извиняется. Возможно, чувствует вину за то, что ожидал, как Нандор потеряет над собой контроль, рванет с него одежду прочь и вопьется в горло, как бешеный зверь? Или это вина из-за разочарования, что он так не сделал? – Ступай, Гильермо, – приказывает Нандор. Гильермо не в состоянии спорить, и у него нет желания оставаться в этой ставшей ужасно душной комнате ни секунды. Он разворачивается на пятках, не глядя, бросая через плечо «спокойной ночи, господин» и кидается к двери. Его сердце (или это гнев?) застревает в горле, пока он торопливо идет по освещенному свечами коридору, будто за ним черти гонятся. Пульс грохочет в ушах, как морской прибой, но на мгновение Гильермо почти уверен, что слышал, как Нандор тоже пожелал ему спокойной ночи.Глава 1. Порез бумагой
27 декабря 2023 г. в 03:27
По особняку разносится бой старинных курантов.
Этот звук могут издавать только древние напольные часы в библиотеке, он будто просачивается сквозь каждую трещину в старых, обветшалых стенах. Двенадцать монотонных ударов. Наступает полночь – начало нового дня.
Для Гильермо это означает еще одну дату в дневнике, ничтожный штрих, из которых складывается его бесконечная ночная жизнь. Каждая из маленьких черточек, которые он выводит угольком на стене во время боя курантов, однажды станет разменной монетой. Это доказательство его преданного служения: многие наполненные заботами и трудами дни, которые приведут к осуществлению его цели – стать ночным созданьем. Наверняка, это произойдет уже скоро, ведь если считать новую черточку, сегодняшняя ночь будет тысяча семьсот второй.
«Господи Иисусе», – мысленно произносит Гильермо (не вслух, ни в коем случае не вслух) – так долго он еще нигде не работал.
Здесь он дольше, чем на всех своих первых работах после окончания школы, включая период в пекарне «Panera Bread», где ему посчастливилось дважды стать работником месяца за целый выматывающий год работы. Если бы он тогда решил поступить в колледж, вместо того, чтобы таскаться за Нандором, как несчастная собачонка, к настоящему времени, вероятно, уже получил бы диплом.
«Какой диплом? – думает он, – тебя нигде не научили бы, как правильно сжигать человеческие волосы и растворять зубы в гидрофторной кислоте». С его сообразительностью, Гильермо, вероятно, теперь смог бы легко сделать карьеру в криминалистике. Ему хорошо известно, где добрая половина местных убийц спрятала бы труп, он даже пользовался советами кое-кого из них на двухмесячных курсах для фамильяров. Все эти лайфхаки для тех, у кого бедная фантазия. Теперь же, постоянно имея дело со сверхъестественными тварями, Гильермо мечтает о гораздо большем.
Со вздохом смирения он готовится к своей повседневной рутине. Во всяком случае, это такая же работа, как и любая другая. Без разницы, что таскать – трупы или ящики с выпечкой, энергии тратится приблизительно столько же. Разве что в «Panera Bread» немного приятнее пахло: чуть меньше тухлятиной, чуть больше ванилью и корицей.
Пройдет еще несколько часов, прежде чем обитатели особняка очнутся ото сна, предчувствуя время охоты. После своей дневной спячки они всегда с опаской выбираются из гробов, будто ожидая, что солнце вот-вот испепелит их до тла. Несмотря на то, что если быть внимательным и следить за временем, можно легко избежать смертельной опасности, что таится в рассветных лучах, все они по-прежнему панически боятся солнца. Оно для них как хищник в засаде, как тот самый древний монстр, которым пугали детей с незапамятных времен. Вроде того чудовища, каким стал каждый из них.
Вроде того чудовища (скрестим пальцы на удачу), каким вскоре он тоже станет.
Гильермо проводит большую часть ночи, вытирая несуществующую пыль. В первые месяцы своего служения он выдраивал особняк от толстого налета грязи, выбивал ковры и вычищал плинтусы зубной щеткой. Вначале это было ужасно, казалось, что теперь эта бесконечная уборка станет его единственной реальностью. Но потом все стало намного проще. Он вычистил въевшуюся за столетия грязь, и после этого дом стало заметно легче поддерживать в чистоте. Иногда обитатели устраивали беспорядок, но ничего такого, с чем бы Гильермо не справился с помощью резиновых перчаток и бутылки пятновыводителя, приложив немного усилий.
И, честно говоря, его это совсем не напрягало.
День за днем проходила его служба, и Гильермо просто был рад, что ему есть чем заняться. Ему казалось, что он слетит с катушек, если серьезно задумается о нюансах своей новой жизни.
Возможно, что Гильермо сейчас уже чуточку не в своем уме, но любой смертный, который знаком не понаслышке со всем разнообразием существующих чудовищ, как минимум чувак со странностями. По мнению Гильермо, припадки истерии гораздо хуже диссоциативного расстройства личности, так что он вполне удовлетворен состоянием своей психики, всем спасибо за внимание.
Сейчас Гильермо коротает ночь по намеченному плану: вытирает пыль, натирает все до блеска, мечтательно напевая. Когда он добирается до библиотеки, его взгляд ловит собственное отражение в блестящем латунном маятнике часов. И, чёрт возьми, пугается почти до панической атаки – настолько незнакомо он выглядит; глаза словно тёмные щели, окружённые синяками от недосыпания. Он поспешно отворачивается и машинально протягивает руку к стопке беспорядочно наваленных бумаг на кофейном столике, которая уже стала привычным элементом интерьера.
Просматривая бумаги, Гильермо понимает, что это дело рук Ласло, только он мог так небрежно свалить их на кучу. Надья уверена, что нельзя оставлять документы без присмотра, а Гильермо знает, что лучше ни за что на свете не трогать без личного разрешения то, что принадлежит Надье.
В первые месяцы работы в особняке его шокировало то, насколько древние предметы здесь хранятся. И насколько древними были его обитатели. Нандор, например, пережил осаду Вены, черт его побери. Он был старше круассана, если верить сомнительным историческим источникам. Он жил задолго до появления большей половины привычных явлений для Гильермо, и знал о тысячах вещей, которые появлялись и исчезали еще до рождения его прапрабабушек и прапрадедушек.
С бумагами похожая история – древний пергамент, который рассыпается от малейших прикосновений, валяется вперемешку со счетами за воду и рекламными флаерами местного театрального кружка.
Гильермо пытается разложить все это на кучки хотя бы по столетиям. Еще год назад он бы восхищался старинными документами, трепетно собирая крупицы истории, которые до него были неведомы ни одному человеку в мире. Теперь он обнаруживает, что все эти потрясающие манускрипты больше не вызывают в нем былого интереса.
Дневниковые записи из Уайтчепела перестали восхищать, когда он понял, что все его знания бессмысленны, и только сводят с ума. Да и вообще, кому он мог рассказать, с кем поделиться? Какое это имело значение? У Ласло, ночного охотника на викторианских девственниц, было так мало общего с этим Ласло, который во весь голос орет разгадки во время тв-шоу «Колесо Фортуны». А у Нандора, безжалостного грозного завоевателя, было мало общего с Нандором, который никак не может разобраться в устройстве застежки-липучки.
Только Надья в его представлении осталась неизменной за прошедшие века. Государства переживали расцветы и падения, острова погружались на дно океана, а Надья была вечной, эта потрясающая красотка, после обращения ставшая самым стервозным исчадьем ада.
Напоследок, Колин… и, честно говоря, кто знает, чего ожидать от Колина? Это существо из разряда чудищ, которые, как у Лавкрафта, могут подняться из холодных глубин океана, выбраться на берег клубком тины или выползти из-за темной стороны Луны.
В интересах Гильермо, в общем-то, лучше не задумываться обо всем этом слишком сильно, поэтому он решает воздержаться от дальнейших размышлений. Он начинает складывать вдвое тонкий рекламный буклет с меню местного бара, чтобы добавить его в кучу к прочим, решительно не думая ни о ком, когда палец вдруг пронзает острая боль. Гильермо с шипением отдергивает руку, роняя бумагу на пол.
Он с подозрением смотрит на пульсирующий палец и обнаруживает аккуратный тонкий порез от бумаги, прямо на сгибе. С мрачным восторгом наблюдает, как появляются первые капли крови, а затем небольшой красный ручеек стекает вниз.
«Ох, черт», – мысленно ругается Гильермо.
Никогда до сих пор на этой работе Гильермо не ранился. Единственный подобный случай был, когда он споткнулся во время похода по магазинам и разбил колено. Он тогда залил ногу антисептиком и наклеил около тринадцати пластырей на рану, прежде чем осмелился вернуться домой. И вернулся только из-за страха перед тем, что сделает его господин, если он не вернется. Ссадина на колене быстро затянулась, но от ужаса у Гильермо весь день шевелились волосы на затылке.
Гильермо быстро озирается, чтобы убедиться, что библиотека по-прежнему пуста. Прислушивается – не разносятся ли по дому дикие вопли, или не слышно еще каких-то признаков, что они учуяли запах крови. Не учуяли. Пока что. Гильермо мгновение смотрит на порез, прежде чем пожать плечами и засунуть палец в рот.
На вкус неприятно, рана щиплет, но это самый быстрый выход из ситуации, когда находишься посреди логова вампиров. Облизав палец, Гильермо зажимает порез другой рукой и долго держит, пока не убеждается, что тот больше не кровоточит. Довольный, что отделался легким испугом, он продолжает хлопотать по дому и больше не думает о случившейся неприятности.