—with mortal pangs / — страданиями смертных

Член Нандора ощущается в руке Гильермо приятной тяжестью и впечатляет размерами не меньше, чем в его самых безумных фантазиях. Член красиво стоит, он немного длиннее его собственного, но толщина его настолько больше, что наводит на мысль о вселенской несправедливости. Гильермо мягко поглаживает большим пальцем упругую красную головку, и она увлажняется первыми каплями смазки. Внезапно он понимает отчаянное желание и разочарование Нандора, когда тот стоял перед ним на коленях и получил отказ. — Давай так, — говорит Нандор, отвлекая внимание Гильермо от логистических расчетов о смене позиции. Он заменяет руку Гильермо на члене своей, делает несколько неторопливых поглаживаний, другой рукой притягивая Гильермо к себе так, что их члены прижимаются друг к другу. Когда пальцы Нандора обхватывают оба члена, Гильермо дрожит от предвкушения. Нандор начинает двигать рукой, и Гильермо стонет, его бедра непроизвольно вздрагивают и трутся о жесткое тело вампира. Он чувствует, как на него накатывает удовольствие, волна за волной, по мере того, как Нандор ускоряет движения. Теряя над собой контроль, Гильермо тянется и прижимается слабеющими губами к его губам. Каждый стон Нандора, который он ловит ртом, посылает волну возбуждения, и она обжигает вены, наполняет все тело, скручивается спиралью в животе. Нандор хрипло шепчет ему в губы какую-то бессмыслицу, нежные и глупые слова, от которых сжимается сердце. — Как же хорошо с тобой, — выдыхает Нандор, и Гильермо целует его, будто пытаясь впитать в свою кожу этот шепот и навсегда оставить в глубине сознания. Он чувствует, что они оба уже на пределе, и начинает отчаянно двигать бедрами, тяжело выдыхая воздух открытым ртом с каждым толчком в тугую влажную жару. Первым кончает Гильермо — Нандор делает что-то потрясающее своими умелыми пальцами и одновременно кусает его за нижнюю губу, и оргазм с такой силой накрывает, что он с громким стоном впивается ногтями в плечи вампира и старается не думать о том, как потом убирать всю эту сперму. — Как хорошо, — шепот Нандора едва слышен из-за звона в ушах и хлюпающих звуков от движения руки, его член все еще стоит, прижатый к уже мягкому члену Гильермо, и у Гильермо от мучительного переизбытка ощущений поджимаются пальцы ног. — Спасибо, — говорит он расслабленно, пытаясь вернуть себе ясность мыслей. Гильермо принимается лениво целовать Нандора везде, куда может дотянуться. Жесткая борода обжигает губы, когда он проходится ртом вниз от подбородка к шее. Он нежно целует Нандора в шею и кусает. Не настолько сильно, чтобы прокусить кожу, но Нандор вскрикивает, его рука отчаянно сжимается на их членах и ускоряет движение. Тогда Гильермо кусает снова. Нандор кончает с протяжным стоном, уткнувшись лицом в волосы Гильермо. Он тяжело дышит и делает еще несколько толчков бедрами, пока капает сперма, и Гильермо чувствует, что снова возбуждается. Он мог бы продолжить, если бы не был таким удовлетворенным и уставшим до дрожи в коленях. Он утыкается лицом в мокрый от пота изгиб шеи Нандора, заставляя себя делать глубокие вдохи, чтобы хоть как-то успокоить колотящееся сердце. Свободная рука Нандора обнимает его, успокаивающе поглаживая по спине. Сложно сказать, сколько времени проходит, пока они обнимаются: смешивают дыхание, скользят руками по телам друг друга, а пот и сперма постепенно высыхают на коже. Гильермо кажется, что проходит целая жизнь, а не несколько минут, когда Нандор отстраняется. Вся одежда перепачкана, и Нандор смущенно улыбается, на что Гильермо только фыркает. — Это все ты, — обвиняет он, выпрямляя спину и морщась от боли в ушибленных ребрах. — Так же, как и ты, — шипит Нандор. Гильермо закатывает глаза и тянется достать свежее полотенце, не желая пререкаться. Уловив его намерение, Нандор быстро наклоняется и включает воду, чтобы он мог намочить его. Когда из крана начинает бежать горячая вода, Гильермо отжимает полотенце и начинает вытирать их обоих осторожными движениями. Он почти не смущен этим процессом, как обычно в своем посторгазменном блаженстве (нет, приступах посткоитальной тревоги), и полагает, что это из-за Нандора. Они знали друг друга так близко на протяжении многих лет, и Нандор может принять и эту уязвимость, будто это было почти неизбежно. Словно целое десятилетие было всего лишь мучительной подготовкой к такому результату. Когда их кожа становится относительно чистой, Гильермо бросает полотенце в таз с пропитанным кровью полотенцем и слезает со стойки. Он натягивает джинсы и лениво думает, что рубашку можно будет забрать и как-нибудь потом. Нандор уже успевает застегнуть штаны, его бледная кожа освещена ярким электрическим светом, подчеркивающим участки кожи с навечно застывшими шрамами – и засосом, который оставил ему Гильермо на горле - и Гильермо так отчаянно хочется поцеловать каждый ее дюйм. Но он бросает взгляд в окно и видит, что небо посветлело, а это значит, что очень близко рассвет. — Нам пора уложить тебя спать, — с сожалением говорит Гильермо. Нандор не оглядывается на окно и вздыхает. Его взгляд по-прежнему прикован к Гильермо, а пальцы рук он крепко сжимает перед собой. — Что… — говорит Гильермо. — Я…— одновременно с ним произносит Нандор. Они оба замолкают, пристально глядя друг на друга. Каждый из них ждет, что другой продолжит, и оба хмурятся, когда оказывается, что никто не собирается говорить. В конце концов, Нандор окидывает его решительным взглядом, царственно расправляет плечи и торжественно произносит: —Ты мне очень дорог. — Я знаю, — отвечает Гильермо, потому что он должен быть дураком, чтобы сомневаться в том, что Нандор относится к нему лучше, чем ко всем своим фамильярам вместе взятым. По крайней мере, он всегда был для него самым лучшим. — Я не хочу, чтобы это стало преградой между нами, — невозмутимо продолжает Нандор, — мне очень понравилось. Я бы не отказался повторить. Если ты пожелаешь. «Если ты пожелаешь», — эти слова эхом звучат в голове Гильермо, и он чувствует, что готов истерически рассмеяться, если бы не другая мысль. — Я люблю тебя, — говорит он. И он очень удивляется, что такие сложные слова, достаточно тяжелые, чтобы разрушать королевства и человеческие жизни, звучат настолько легко и просто. Нет ни напряжения, ни тревоги, ни страха. Есть только эти простые слова, произнести которые так же естественно, как дышать, и Нандор нежно смотрит на него в ответ. — Я знаю, — отвечает он. Гильермо может только кивнуть в ответ, потому что, конечно, он должен знать. Кто бы не догадался на месте Нандора, что его любит Гильермо? Эта любовь настолько очевидна и сильна, что слова должны были показаться почти скучным утверждением. Гильермо — фамильяр, потомок Ван Хельсинга, и он влюблен в Нандора. Любовь проросла в нем настолько глубоко, как и его проклятое родовое наследство. Тем не менее, признание его чувства вызывает теплоту в груди, и он не в состоянии сдержать широкую радостную улыбку. —Я очень дорожу тобой, — говорит Нандор, — мое милое и благородное сердце. Он наклоняется и целует Гильермо в губы. Каждое движение его губ нежное и мягкое, почти невинное. — Так что же, — шепчет Гильермо, зная, что он услышит, — это значит, что ты наконец сделаешь меня вампиром? Нандор фыркает, отстраняясь от него. — Ты, маленький сукин сын, — ворчит он, пряча улыбку и касаясь всё ещё нежно его плеч, — являешься на мою личную вечеринку без приглашения, убиваешь всех моих гостей, а затем имеешь наглость просить сделать тебя вампиром. Я не могу в это поверить, такая дерзость! Ты должен мне еще как минимум пять лет службы в качестве искупления, прежде чем я снова об этом подумаю. Честно говоря, Гильермо не знает, какой альтернативы он ожидал. Поэтому он с довольной улыбкой тянется и целует Нандора в уголок губ. — С этим я справлюсь, — говорит он.