Тридцать шесть и шесть

Бакуго никогда не любил рекламные акции, не любил ходить на благотворительные вечера, под руку с коллегами стоять и улыбаться для фото, ненавидел изнурительные светские беседы с людьми, которых не знал. Его собственное агентство нечасто заставляло его делать что-либо на благотворительность, нечасто заставляло участвовать в акциях. — Мы хотим, чтоб ты поехал в благотворительный фонд, — робко сообщает на совещании Киришима. — Нет! — раздается с другого конца стола. Его ужасно возбуждает вид его парня в костюме (именно за этим он ввел строгий дресс-код), поэтому Бакуго даже не поднимает на него взгляд. Остальные члены собрания знают, что сейчас будет. Киришима складывает бумаги ровной стопочкой и ударяет ими об стол. — Ты ведешь себя безрассудно! Ты хочешь, чтоб твой рейтинг упал?! — Киришима говорит громко, что за другим концом стола, герой номер один — Динамайт — вздрагивает, но сам Эйджиро выглядит спокойным и сосредоточенным. — Чтобы какой-то Деку занял твое место? Все восемь оставшихся членов заседания делали вид, что смотрят куда угодно, только не на Бакуго и Киришиму. — Может, в детский дом хотя бы? — улыбнулся Киришима, терпеливо собирая разбросанные документы. — Куда угодно, лишь бы отстал! — Отлично. Во вторник поедешь туда, — Киришима поднялся со своего места. Бакуго не понимал, на что он соглашается. Десяток или даже больше детей облепили его со всех сторон и задавали бесконечные вопросы, липли к нему и старались ухватиться за него покрепче. Воспитатели попросили детей рассесться по низким стульчикам в полукруг, и Кацуки решил, что, наверное, они успокоятся, если он каждого возьмёт и отнесет на место. Он рассадил всех по местам. Сам сел на пол в позу лотоса и оглядел детей. Киришима сказал, что было бы неплохо рассказать им сказку, которую Эйджиро накануне заставил его прочитать перед сном. Бакуго начинает рассказ, и смотрит, как внимательно больше дюжины пар глаз смотрят на него и внемлют. Где-то позади детей стоял какой-то мужик, который фоткал их. В тишине слышался только затвор фотоаппарата и ровный, спокойный голос Кацуки, рассказывающий какую-то простую сказку. Почему-то дети ни разу не пытались сорваться с места и подбежать к нему. Он по очереди каждому ребенку заглядывает в глаза, скользит по ним взглядом и улыбается. Ему кажется, что в компании настолько преданных слушателей он ещё никогда не был и не осознавал своей значимости ни для этих детей, ни для общества. Он герой номер один. Он задает темп следующему поколению. Бакуго встречается взглядом с черными, нефтяными глазами с таким ненормальным блеском, что невольно на пару секунд затыкается. Эта девочка с блондинистыми волосами выглядела как идеальный симбиоз его самого и Киришимы, как будто они где-то когда-то ее заделали и забыли о ее существовании. Она смотрела недовольно-влюбленно, как и все дети могут в таком возрасте — на вид, Бакуго сказал бы, ей года три. На бейдже миленькие иероглифы не казались чем-то важным. Он переводит взгляд на другого ребенка, и она тут же начинает топать ногой, сидя на стуле, Бакуго возвращается к ней и смотрит, как она успокаивается. Он продолжает рассказ и больше не обращает внимание на обделенного ребенка, который получил его взгляда даже больше чем нужно. Встреча заканчивается слезами нескольких детей и обещанием воспитателей, что Динамайт еще вернется, и сам Бакуго вспоминает, что также ему говорила его мать, что они еще вернутся в место, где он завидел красивые коллекционные карты с Всемогущим, но так и не возвращались. Рычит про себя, но ненавидит врать, ненавидит, когда у детей крадут надежды — и сообщает, что в следующем месяце он приедет еще раз. «И пусть сообщат это детям, в обязательном порядке!» — фыркает Кацуки, уходя. Киришима дома старательно порхает на кухне, жарит мясо, пока Бакуго валяется на диване и смотрит в потолок. Они купили этот огромный дом в том году, обжили его, но он все еще казался пустым, потому что они бывали дома редко. Эйджиро зовет его ужинать, и Бакуго садится, опускает ноги, ловит ими тапки, надевая их неправильно, и шаркает на кухню, подтягивая домашние штаны, об которые запнулся и чуть не разбил нос около дивана. — Как прошел день? — сетует Киришима, чувствуя себя виноватым, что заставил Кацуки переться в детский дом. — Нормально, на удивление, — Бакуго вилкой пытается поймать горошек. — Да… Орут пиздец, я ахуел. Эйджиро отпил из стакана любимую Pepsi и замолчал. Кацуки рассказывал о том, что они с детьми делали, как они не могли отлипнуть от него, но ни слова не упоминал о той девочке, имя которой не запомнил. — Слушай… — и Бакуго знает, что за этим тихим томным «слушай» последует. Очередная долбежка мозгов про возраст или иные хочухи Киришимы. — Нам уже по двадцать восемь… — Блять, мы обсуждали это сто раз, вроде как. Какого хера ты тогда за меня вышел, взял мою фамилию, зная, что я никогда не меняю свое мнение? — рыкнул Кацуки. — Я думал, может, до твоей забитой карьерой башки дойдет когда-нибудь, и ты меня поймёшь! — За тринадцать лет не допер и сейчас не можешь? Я могу сдохнуть в любой момент, в любой день на работе! Кто тогда останется? Все ляжет на твои плечи? А если ты? Я не хочу, чтобы ты потом пожалел о необдуманном решении, — Бакуго сильнее сжимает вилку и продолжает есть. — Тринадцать лет! Действительно, мог бы и смириться, да? Может тогда разведемся нахер и все? — Эйджиро отодвинул тарелку и взял свой стакан, встал и пошел в гостиную. — Не говори вещей, о которых пожалеешь, — кинул Бакуго следом. — Ты слишком много на себя берешь. Киришима ходит обиженный неделю. Бакуго понемногу привыкает вставать по утрам один, просыпаться на диване и не видеть Эйджиро до прихода в офис для отметки в ведомости. Почти привыкает с тяжелому взгляду из-под документов. Почти привыкает к одиночеству в холодные ночи, но Киришима перестает злиться уже на восьмой день, очень осторожно и тихо зовет его спать рядом и Бакуго аккуратно залезает уже будто бы в чужую постель. Киришима обнимает его поперёк груди, утыкается ему в плечо, и Бакуго наконец может спокойно спать, пока на ухо не раздается: — Ну, пожалуйста! Нам же уже двадцать восемь… Как только Бакуго открывает рот — он снова выигрывает себе недельную подписку на ночевку на диване. Киришима потихоньку остывает к этой теме, и через неделю Бакуго снова лежит на своей ортопедической подушке, и Киришима снова обнимает его, крепко-крепко прижимаясь к нему и не давая ни шанса на побег. Снова спрашивает, и Бакуго просто закрывает глаза. В лучшем случае подумает, что отрубился, в худшем — что сдох от таких вопросов. — Я же знаю, что ты не спишь, — Киришима аккуратно подлезает под резинку пижамных штанов Кацуки. — Отстань, я не хочу, — Бакуго разворачивается спиной к Эйджиро. — А что ты две недели делал? — шепчет недовольно Киришима. — Я вот терпел. — Скоро монахом станешь, молодец, — Кацуки терпеливо ерзает под одеялом, устраиваясь поудобнее. — Ахереть, — Киришима ложится на спину и жмурится, досадно выдыхает и цыкает. — Может… Пососешь? — Я сказал же нет, — Бакуго закрывает глаза. Уже довольно поздно, а завтра на работу, он не хочет хлебать кофе и посадить себе желудок им. Тем более за сотни ночных дежурств он стал толерантен к кофеину. — Ты что, блять, животное? Киришима разворачивается к Кацуки спиной, шепча, что он больше не хочет с ним разговаривать, что он ему надоел и вообще у Эйджиро есть полное право искать секс на стороне в случае если родной муж не хочет ему помогать. Бакуго ахуевше распахивает глаза, но молчит, лишь цедит негромкое «ладно» и кривит губы. Киришима продолжает: — Я вообще-то думал, что супруги это про взаимовыручку, про помощь друг другу. Бакуго молчит, громко вздыхает и старается уснуть под его бубнеж. Киришима в такие периоды их отношений — когда они оба не хотят идти на компромиссы — просто невыносим. Он даже не говорил ему, что в расписании на следующий месяц надо внести детский дом. Он будет злиться, что ему придётся все двигать. На утро Эйджиро упрашивает остаться Бакуго подольше в постели, говорит «начальство не опаздывает, оно задерживается». Кацуки немного, но согласен — он валяется до последнего, тянет затекшее тело и шею, откидывает одеяло, а Эйджиро старается не уснуть снова. — Иди в душ первый, — шепчет Бакуго, включая прикроватную лампу. — Хорошо, сейчас! — Киришима потягивается, пищит, хрустит спиной и хватается за поясницу. Прошлой зимой он ее застудил на заданиях, как всегда не надев утепленные брюки «потому что неудобно», и теперь она его периодически беспокоила. Эйджиро скрывается в их личной ванной комнате, которую они отгрохали на случай, если вдруг в их доме появится малышня. Малышни в доме появляться не планировало, и другие ванные просто стали гостевыми. Бакуго садится в постели, слышит звук воды и расслабляется. Еще пару минут. Когда он слышит, что электрическая бритва стихает, вода в умывальнике сменяется шелестом душевой лейки, Бакуго встает, берет из шкафа аккуратно сложенное оранжевое махровое полотенце и идет в ванную, кидает его на сушитель — он обожал обтираться горячими тряпками. Аккуратно отодвигает шторку. Киришима сразу замечает его присутствие, но не прекращает мыться. — Что делаешь? — улыбается Бакуго. — Отстань, — Киришима дергает шторку. — Заколебал, — рычит Кацуки, но точно знает, как исправить ситуацию. Он сбрасывает одежду, снова отодвигает шторку и прыгает под прохладную воду, чуть не поскальзывается на гладкой эмали, и Киришима хватает его за плечо, крепко сжимает, чтобы не упал. Потом оправдывать публике его фонари придется именно ему. — И чего ты хотел этим добиться? — хмуро говорит Эйджиро и хочет вылезти из ванной. — Нам уже скоро выходить, поторопись. — Ладно, — Бакуго переключает на тропический душ и встает на колени. — Я надеюсь, ты его помыл. Кацуки под шквалом мелких капель стоит на коленях, плотно притянув к себе киришимины бедра, что ему почти некуда отстраняться. Смотрит на хмурого Эйджиро, который глядит на него так, будто Бакуго убил человек сто, не меньше. В сущности, возможно, это и было правдой. Киришима берет мягкий член в руку и водит им по расслабленным губам Кацуки. Бакуго дразняще лижет крайнюю плоть, кончиком языка забирается под нее, и Киришима начинает возбуждаться. Бакуго берет в рот, аккуратно посасывая и языком дразня головку — рот нужно открывать все шире по мере наступления эрекции. Кацуки помогает себе рукой у основания, мнет яички и надавливает за ними — когда Эйджиро сильно возбуждается, там можно нащупать простату. Киришима держит его мокрые волосы, и Бакуго перестает контролировать ситуацию. За тринадцать лет Кацуки более чем привык к размеру Киришимы, но такие неожиданные толчки в горло воспринимает в штыки, давится, кашляет и другой рукой сжимает его бедро, стараясь отстраниться. Эйджиро лишь набирает скорость, и Бакуго неосознанно нагревает ладони, оставляет на киришимином бедре сияющий ожог. Кацуки знает, что не сможет сдвинуть с места Киришиму в таком положении, а боль он может терпеть бесконечно долго. Киришима отпускает его волосы, и Бакуго отшатывается, чувствуя, как душ смывает его слезы, стекшие на подбородок слюни сплевывает в ванную. Киришима додрачивает ему на лицо, дрожит всем телом, наконец кончая, вязкие капли неохотно смываются тропической лейкой, и Эйджиро садится рядом с ним, дрожащей рукой в своей сперме касается члена Бакуго. Кацуки смотрит ему в глаза, ладонями ловит его лицо, приближает к себе, одними губами шепчет «я тебя люблю» и целует его, не давая возможности сбежать, в это время подается чуть вверх — больше не сидит на пятках — и они оба будто бы слипаются в поцелуе. Киришима двигает рукой хаотично быстро, и Бакуго дрожит, жмется к мужу отчаянно, ладони с лица скользят по его кору и прижимают к себе со спины. Кацуки отводит бедра назад, пока Киришима покрывает его шею поцелуями, пока он терпеливо ищет место для укуса, примеряется, не решаясь. Для Бакуго это разрешение кончить. Только Кацуки чувствует на своей коже зубы — отпускает себя, стонет в чужую шею и умоляет не отстраняться, побыть так еще немного, пока душ частыми каплями смывает их семя со дна ванной. Из душа они выбираются разомлевшие и сонные. Если бы вчера не поссорились перед сном, спали бы крепче и больше. Киришима пишет в чат работников, что он опоздает, а у Динамайта поднялась температура после миссий под проливным дождем. Эйджиро обрабатывает ожог — он весь покрылся мелкими-мелкими волдырями и болел. Шрам останется точно. Киришима принимает обезболивающее и переводит агентство в красный режим — сегодня они не принимают вызовов на преступления, не проводят встречи, не выезжают на злодеев. Кацуки шепчет, что пусть Деку хоть раз в жизни поработает в запаре. Они валяются в кровати, смотрят фильм и Бакуго засыпает у него на плече, прижимает его к себе. Киришима аккуратно большим пальцем поглаживает его синяки под глазами и целует влажную макушку. Из груди просился наружу приступ нежности, но Киришима просто попищал и пробурчал, что вот Бакуго ему надоел, манипулятор херов, что пора прекратить вестись на его «а что ты делаешь» и хитрую улыбочку. Бакуго после его шепота хмурит брови и мычит во сне. Киришима замирает, не дышит, пока лицо Кацуки снова не становится милым и спокойным, почти детским. Бакуго дышит ровно и спокойно, хотя его нос после минета был еще немного заложен, и он сопит. Киришима ощущает себя его мамочкой временами — у Бакуго нет сил и времени готовить, так что этим занимается он, посуду тоже моет он. У Кацуки редко случаются приступы уборки, но после второго часа раком по огромному дому, он просто перестает жмотить деньги за клининг и надевает шерстяной пояс, потому что заболела спина ползать на карачках. Стиркой занимается Кацуки — Киришима однажды испортил его коллекционную толстовку с Всемогущим — и не подпускает Эйджиро к прачечной. Киришима отключает телевизор, чтобы не мешать Кацуки спать, и сам не замечает, как засыпает в тепле и под звук любимого дыхания. Киришиме снится рыбный рынок, милая продавщица продает ему несколько камбал и улыбается. Бакуго снятся дети — много детей, и даже во сне у него мелькают недавние ссоры в позитивном ключе. Они орут вокруг него, но он на удивление спокоен и играет с ними. После пробуждения они лениво едят и идут меситься в личный спортзал, который Киришима настоял, чтобы был в их доме. Бакуго весь вечер и ночь не покидает ощущение, что они просто марионетки, не имеющие собственной воли или судьбы. Они оба заточены в четырех стенах, которые с каждым годом сужаются — у них нет ничего, кроме друг друга. На ужин они соображают что-нибудь вместе, и потом Бакуго падает на диван, сидит в инстаграме, листает свой профиль в самый низ и натыкается на фотографию на берегу моря, где они с Киришимой лежат в обнимку друг на друге, Киришима зубасто улыбается, а Кацуки хмуро сидит в солнечных очках. И подпись «я никогда не записывался в ваш ебучий драмкружок, я родился долбаебом». Губы Бакуго плывут в улыбке, это их первый совместный отпуск после Юэй — им по двадцать максимум.