Я приду туда, где ты

      Чонсу никогда не жалуется на свою жизнь, да и нет у него на это особых причин — по всеобщему мнению Ким Чонсу не кто иной, как сын маминой подруги.       В раннем детстве проблем с родителями у него не наблюдается, и растёт он в полной семье с хорошим достатком в атмосфере любви и взаимопонимания возможно одним из самых счастливых детей Кореи. Все родственники не перестают восхищаться им, а сам он лучится искренностью и добротой ко всему живому, и мир отвечает ему тем же.       В семь лет Чонсу хочет стать знаменитым на весь мир пианистом и щенка, посмотрев крутившуюся в то время по телевизору комедию про собаку по кличке Бетховен, и что ж, мечтать не вредно: родители сразу отдают его в музыкальную школу, но щенка не покупают — у папы аллергия. У Чонсу же обнаруживаются очень хорошие вокальные данные, и преподаватели музыкальной школы вцепляются в него, в его способности с откровенной жадностью. Многочисленные бабушки-дедушки и тёти-дяди ходят почти на каждый концерт, а семейные альбомы забиты его фотографиями.       В одиннадцать он бросает всё это дело, что нелегко из-за настойчивых упрашиваний преподавателей остаться, и переходит в среднюю школу. Там записывается вокалистом в местную музыкальную группу, но и она не оправдывает его ожиданий, поэтому через полгода Чонсу снова стаёт просто Чонсу с кучей свободного времени после уроков. Родители почти не расстраиваются и начинают активнее таскать его на семейные праздники и пикники по выходным, где родственники всё вздыхают и говорят об упущенных шансах в музыкальной сфере. Чонсу, честно, хочется выбросить или спрятать подальше это электронное пианино, стоящее в гостиной, после каждой просьбы приходящих к ним гостей что-нибудь сыграть.       В четырнадцать Чонсу не расстаётся с наушниками, является уже второй год подряд старостой класса, а по результатам тестов находится на целом пятом месте в рейтинге. Родители всё так же продолжают не чаять в нём души, одноклассники зовут позависать вместе с ними в компьютерном клубе, а учителя лишний раз не забывают ставить Чонсу и его ответственность другим ученикам в пример. Кажется, желать уже нечего — настоящая счастливая жизнь, вот только Чонсу стесняется своего роста, будучи самым высоким мальчиком в параллели, и ощущает себя непривычно-неловко в резко подросшем теле, совершенно не знает, как реагировать на комплименты девочек по поводу его мягких щёк и пухлых губ.       Чонсу пятнадцать, он всё ещё староста класса и самый высокий мальчик в параллели. Он с безысходной усталостью разглядывает себя в зеркале, не зная как избавиться от подростковых высыпаний на лице, атаковавших его особенно яро из-за стресса перед предстоящими экзаменами. Помимо роста Чонсу теперь стесняется своей чуть кривоватой улыбки, которую он разглядел на каком-то случайном фото, и уверен — она уродлива так, что лучше и совсем не улыбаться. Он садится на диету, не переставая думать о том, что у него слишком мягкое и милое лицо, а детская пухлость никак не сходит с щёк. Чонсу чувствует себя немного неуютно в компании сверстников, когда задыхается в мужской раздевалке перед физкультурой от дезедорантов, лёгкого шлейфа сигарет и грубых разговоров про девочек. Он не прекращает сравнивать себя с другими мальчиками из их класса и непременно замечает, что их тела гораздо подкачаннее и рельефнее чем у него. Чонсу кажется, что за одноклассниками он поспевает только своим ростом, поэтому решает записаться в баскетбольную команду: может хоть тело перестанет быть таким мягким и щуплым, потому что в тренажёрный зал совсем не тянет.       Чонсу шестнадцать, он всё ещё не выносит мужские раздевалки и тренажёрные залы, но теперь он гораздо атлетичнее. Его чуть не назначают капитаном баскетбольной команды, но Чонсу уже едва волочит ноги, когда приходит вечером домой, так что сил на ещё одну такую немалую ответственность просто не остаётся. Утешением служит тот факт, что его одноклассники начинают бурно расти, и Чонсу теперь не самый высокий в параллели. Ну почти. Единственное, что смущает с новой силой — количество валентинок на четырнадцатое февраля в его шкафчике. И не только валентинок, но и робких признаний за школой, кокетливых предложений сходить куда-нибудь после учёбы. Чонсу до ужаса разбит и смущён: он не хочет отношений, по крайней мере не с теми, кто этого от него жаждет, и в то же время ему так больно им отказывать и разбивать чужие сердца. Он чувствует себя почти злодеем и полным подонком, поэтому углубляется в баскетбол и учёбу сильнее, чтобы иметь обоснованный повод всем отказывать — полное отсутствие времени на отношения. К тому же это последний год в средней школе, итоговые экзамены не за горами, и Чонсу страшится и одновременно с нетерпением ждёт этого — поступления в старшую школу.       Чонсу исполняется семнадцать, он поступает в одну из лучших старших школ своего города и... Его снова избирают старостой в уже новом классе буквально через неделю учёбы. Чёрт. Таскать учебники и кипы бесконечных докладов по просьбе учителей от кабинета к кабинету скучно, но отказывать он совершенно не умеет. Чонсу снова записывается в баскетбольную команду, где чувстует себя более уверенно среди таких же рослых парней как и он, и ещё внимательно изучает школьную музыкальную группу, но не решается записаться: участников клуба не особо много, да и вообще не кажется, что эта идея выгорит.       В старшей школе Чонсу честно нравится первый месяц, когда он с полным счастьем в глазах и с розовыми очками спит по четыре часа в день, посещает дополнительные занятия почти по всем предметам, не пропускает ни одной тренировки по баскетболу и даже встаёт специально пораньше, чтобы бегать по утрам, однако... Очевидно его энергии и юношеского максимализма хватает только на один месяц, а после Чонсу слишком устаёт, чтобы жить и наслаждаться всеми прелестями молодости и старшей школы. Он смотрел много дорам про старшеклассников, но в реальности почему-то всё не так: Чонсу не знакомится романтично-случайным образом с красивой девочкой, помогая донести ей стопку листовок или поднять рассыпавшиеся по полу вещи, он не влюбляется до беспамятства, не сбегает из дома, чтобы оторваться с друзьями. Чонсу даже проводит день святого валентина в совершенном одиночестве без какого-либо предвкушения и веры в чудо. Нет, он не грубиян и хорошо ладит с новым классом. Он даже соглашается иногда на предложения одноклассниц сняться в каком-то очередном их тиктоке с танцем, и в шкафчике его периодически появляются конвертики со сладковатым отпечатком духов на бумаге, девичьи улыбки и взгляды не перестают по пятницам складываться в приглашения прогуляться на выходных. Вот только у Чонсу как-то затухает его ярое горящее сердце — он не позволял себе отношений раньше, потому что считал, что ещё не дорос до этого, но теперь... Теперь, будучи в старшей школе, на которую он возлагал столько надежд, его жизнь почему-то не вовсе романтическая дорама, а всё из-за того, что Чонсу сам какой-то никудышный, и вообще: главный герой из него отстойный. Возможно он слишком привередливый, избалованный чужим вниманием, а может с Чонсу что-то не так, раз ни от одного признания его сердце не бьётся, и нет бабочек в животе, только примесь острой вины и сожаления. Чонсу хочет, очень хочет быть влюблённым и испытать на себе все радости юношества и старшей школы, но отчего-то не выходит. Может быть это и вправду что-то с самим Чонсу, а не с другими? Может Чонсу какой-то неправильный? Может быть он больной?..       С наступлением лета Чонсу не может смотреть в окно на школьный двор, сидя на очередных дополнительных по английскому или корейской литературе, ведь почти каждый раз его взгляд улавливает очередную счастливую парочку, непременно вышедшею из дорам или подросткового сериала про любовь. Он вздыхает и не ощущает себя главным героем собственной жизни — дай бог каким-нибудь второстепенным персонажем, если вообще не массовкой. Быть может именно поэтому Чонсу спонтанно соглашается на очередное предложение девочки из параллельного класса погулять вместе после школы.       Хваёнг.       Хваёнг как нельзя лучше подходит её имя — она нежный ребёнок весны с прекрасной расцветающей часто улыбкой на губах. Хваёнг идеальна во всём и точь-в-точь героиня какой-то популярной дорамы: милая, скромная и в то же время весёлая, очень нежная. Она как и Чонсу обожает английский и литературу, и может часами обсуждать с ним героев корейской классики, в шутку называя их всех полными дураками, злиться на глупые поступки влюблённых героинь. Она слушает с ним по дороге из школы EXO, Twice и Джастина Бибера, когда они делят одни наушники на двоих и Чонсу провожает её до дома. Вместе с ней не так одиноко сидеть на дополнительных, и приятно, когда после матчей по баскетболу, она с нетерпением ждёт его у раздевалки, чтобы поздравить с победой или утешить при поражении. Все в команде начинают подшучивать, что Чонсу пропал, и он вправду почти убеждён, что вот она — влюблённость.       Хваёнг самая что ни на есть идеальная девушка, когда они после двух недель общения начинают встречаться, и Чонсу впервые чувствует себя так, как надо, думает, что он достиг всего того, что хотел в старшей школе. Однако червяк сомнения не перестаёт гложить его душу: он ведь вовсе не хотел изначально встречаться с Хваёнг? Она была ему как близкая подруга со схожими интересами, но Чонсу не смог ей отказать, когда Хваёнг вдруг замерла и поцеловала его, краснея, в щёку во дворе своего дома. Он не хочет причинять ей боль ни единым своим словом или поступком, поэтому решает, что всё пока идёт так, как надо, и продолжает плыть по течению дальше: провожает каждый день Хваёнг до дома, ходит с ней по воскресеньям на милые свидания, а когда родители начинают любопытничать и допытываться, с какой это девочкой Чонсу так хорошо общается, он приводит её в дом на семейный ужин. Все остаются в полном восторге: мама Чонсу видит в Хваёнг не иначе как идеальную невестку, которая тоже интересуется кулинарией, и вот они уже сидят на кухне и увлечённо делятся рецептами, пока Чонсу... А что, собственно, Чонсу? Он сидит чуть в стороне, допивая чай, и думает, что поторопился — его вдруг пугает мысль о том, чтобы жениться на Хваёнг. Она замечательная, прекрасная и самая лучшая девушка, но... Чёрт. Чонсу сам себе не может объяснить, что его так страшит и отталкивает. Он не какой-то подонок, чтобы считать их отношения несерьёзными и менять девушек, как перчатки, однако мысль о том, чтобы навсегда связать свою жизнь с Хваёнг, противоречит всему его естеству. Может и вправду это с ним самим что-то не так? Может стоит просто немного подождать и всё пройдёт?       Чонсу переходит во второй класс старшей школы, отпраздновав восемнадцатилетие, и Хваёнг дарит ему парную подвеску в виде половинки сердца, показывая такую же висящую на своей шее. Чонсу восемнадцать, он всё ещё староста своего класса, бесконечно сидит на диетах, является правой рукой для половины учительского состава и в этом году всё-таки становится капитаном школьной команды по баскетболу. Хваёнг всё ещё самая идеальная на свете девушка, и они празднуют первую годовщину отношений походом на какую-то романтическую комедию, во время которой она впервые целует его в губы. Чонсу чувствует себя немного неуютно, и есть какая-то неправильность во всём этом, которую он пытается подавить всю оставшуюся часть фильма, а при втором поцелуе и вовсе прячет это чувство поглубже, пытаясь забыть о нём. При выходе из кинотеатра он понимает, что совсем не помнит сюжета, и болезненно шипит, чувствуя кровь на языке: прокусил губу и даже не заметил.       Хваёнг и вправду лучшая — она отличница и староста в своём классе, однако видя, как Чонсу загоняется под тяжестью всей ответственности, фактически забирает часть его обязанностей и сама подсчитывает результаты и выводит рейтинг класса Чонсу. Именно она готовит ему речь, которую он произносит на приветствии первогодок в начале учебного года, а потом поддерживает желание Чонсу вступить в музыкальную школьную группу. И Чонсу безмерно ей благодарен за такую поддержку, однако в то же время он чувствует себя паршиво: будто бы он не может дать Хваёнг в отношениях того же, что даёт она ему.       В музыкальной школьной группе, на самом деле, не особо много участников и похоже последние пару лет она медленно загибалась. Неудивительно, что при появлении Чонсу преподавать музыки заметно оживляется, нагружает его листовками и отправляет агитировать первогодок вступить в их клуб как председателя студсовета, в должность которого Чонсу тоже пришлось вступить с этого года по просьбе завуча.       И Чонсу правда ходит с этими листовками как неприкаянный, искренне хочет привлечь в школьную группу больше участников, поэтому честно расклеивает листовки на досках объявлений и даже проходится по классам первогодок, рассказывая про деятельность музыкального клуба. И это работает: около двадцати человек приходят на первое клубное занятие, но далеко не все им подходят. Ощущение, что половине из них медведь наступил на ухо — так говорить грубо и некрасиво, но Чонсу по-другому уже и не может, после того как в течение всего клубного занятия ему приходится слушать вокал и игру на инструментах каждого заявившегося, а потом распределить их на группы по способностям. Из всех людей всего у троих есть способности и настоящий потенциал, а к концу второго часа две трети заявившихся и вовсе теряют интерес к происходящему.       Чонсу готов выть от усталости и ему нестерпимо хочется принять что-нибудь от головной боли, когда в дверь неожиданно стучатся, и все тут же оборачиваются на вошедшего. Чонсу уже надеется, что это Хваёнг пришла его поддержать и утешить, однако в клубную комнату проникает чуть запыхавшийся парень, вроде бы кто-то из первогодок. У него немного отросшие тёмные волосы, ослабленный на шее галстук и гитарный чехол за спиной. А ещё горящие жизнью глаза. Он откидывает чёлку со лба и улыбается:       — Извините, я кажется немного припозднился, — в голосе звучит извинение вместе с лёгкой шуткой, и кто-то из первогодок хихикает. Парень тем временем быстро оценивает ситуацию, а потом смотрит на списки в руках Чонсу и на самого Чонсу, прежде чем устроиться на стул перед ним. — Ещё раз извиняюсь, я забегал за гитарой домой.       — Мы могли бы дать и школьную гитару, — бормочет Чонсу, пряча взгляд в списки.       — Это другое, своя гитара всё равно роднее и лучше, — парень внимательно следит за Чонсу, а потом спохватывается: — Я Квак Джисок.       — Угу, — Чонсу находит его в самом конце списка и отмечает, прежде чем поднять взгляд и встретиться с большими глазами Джисока: — Я вижу ты гитарист. Можешь, пожалуйста, что-нибудь сыграть: что угодно, — этой просьбой он озадачивает всех заявившихся, но на самом деле прекрасно обошёлся бы и без всевозможных каверов от каждого второго, на вышедшею недавно попсовую песню.       Джисок кивает, достаёт гитару из чехла, поудобнее устраивается и начинает наигрывать что-то неуловимо знакомое. Определённо нечто из бесконечного плейлиста Чонсу, вот только сейчас его внимание заостряется на другом:       — Ты электро-гитарист, — выдыхает он, наблюдая за цепкими движениями чужих пальцев. Джисок коротко улыбается и продолжает, и тут до Чонсу наконец-то доходит: — Это DAY6! Love me or Leave me. Ты тоже их слушаешь? Я думал, что все про них уже как пару лет забыли! — усталость как рукой снимает с лица Чонсу и он оживляется: в конце концов речь заходит про одну из его любимых групп, которую он часто слушал по дороге домой до того, как начал встречаться с Хваёнг — она отчего-то не жаловала её. А сейчас... Сейчас что-то взрывается внутри Чонсу, покалывает, щекочет изнутри.       — Подожди-подожди, а вот эту узнаешь, — Джисок быстро обрывается, перестраиваясь на новые аккорды, гораздо веселее предыдущих. Все в кабинете с удовольствием слушают его игру, отвлёкшись от своих дел. Чонсу улыбается:       — I`m serious, — и ему слишком нравится эта песня, но при этом она совсем непопулярная, чтобы Джисок с гитарой, играющий её прямо сейчас перед Чонсу, был правдой.       — Если ты ещё и Джастина Бибера слушаешь... — начинает Джисок, откидывая лезущую в глаза чёлку, и смотря на Чонсу с таким обожанием.       — Знаю, — Чонсу лучится чистым весельем, сдерживая улыбку и чуть прикусывая нижнюю губу, подпирает подбородок ладонью. Он чувствует это: эмоции, почти переплескивающиеся через край его сдержанности и приличия.       — Боже, я женюсь на тебе, — Джисок сокрушённо качает головой, игриво щурясь. Среди первогодок проносится смешок, и даже преподаватель музыки не сдерживает улыбки. А Чонсу... А что Чонсу? Он проникается Джисоком на каком-то подсознательном, быть может молекулярном уровне, всё в нём бурлит от неожиданного возбуждения и радости, и хочется, очень хочется сжать Джисока в сильных объятиях. Однако Чонсу сдерживает свой ураган эмоций, хихикнув в ладонь и зачисляя его в музыкальную группу.       — Я старше, и ты даже не знаешь моего имени, — глаза Чонсу по-доброму смеются, превращаясь в полумесяцы.       — Это никогда не было проблемой, — Джисок запинается на секунду, опустив взгляд на бейджик на чужой груди, — Чонсу-хён.       Они улыбаются друг другу, и все присутствующие чувствуют пробежавший между ними разряд, затихая.       В тот день Хваёнг пишет ему, что идёт гулять с подругами, и Чонсу даже как-то спокойнее выдыхает, внутри чувствуя себя полным ублюдком, когда дорогу до дома делит теперь вместе с Джисоком, и их разговор ни на секунду не смолкает. Чонсу ощущает это: страстное желание узнать всё о другом, вцепиться в него, обнять и никуда больше не отпускать по крайней мере ближайшую неделю точно. И Чонсу впервые огорчается, когда они доходят до его дома всего за пятнадцать минут и так при этом пытаясь неимоверно растянуть короткий путь. Неудивительно, что прощаются они у его дверей ещё полчаса, пока Ким-старшая не выглядывает в окно, спрашивая, почему Чонсу никак не заходит, скоро так и стемнятся может. Они смеются, и Чонсу чуть не утаскивает Джисока к себе домой.       С тех пор Джисок становится неотъемлемой частью его жизни, и именно тем человеком, общением с которым, кажется, никак нельзя насытиться. Джисок... Ну, он совершенно особенный, и нельзя было понять, то ли он вышел из тупой комедии, то ли из подростковой мелодрамы. Джисок очень разный, переливается вокруг Чонсу смехом на разный лад, издаёт смешные звуки, заполняет собой всё пространство, но никогда не переходит границ. Джисок кружит Чонсу голову, когда на обеденной перемене почти со звонком влетает в его класс и тянет в пустынный по обыкновению кабинет музыкального клуба. Там Чонсу ест, а Джисок сидит на полу с неподключенной электрогитарой и наигрывает каждый раз что-то разное, а жёсткие струны бряцают, впиваются в его подушечки пальцев. Чонсу замечает это ещё в их первую встречу: ладонь у Джисока меньше, но при этом она гораздо грубее, мазолистее. Ему не нравится представлять, сколько слоёв нежной кожи болезненно слезло с чужих пальцев, прежде чем они так загрубели.       Ещё Чонсу замечает, что на обеденной перемене Джисок почти не ест: он не сидит на диетах, ему в основном просто лень. Чонсу его подкармливает, потому что, судя по словам Джисока, у того непереносимость лактозы и уже как минимум гастрит, если не язва желудка. Такими темпами он может и исчезнуть куда-нибудь из жизни Чонсу, например, в больницу на месяц с обострением.       Вообще, в начале их общения Чонсу тешил надежду, что, быть может, Джисок запишется на дополнительные по тем же предметам, и они будут ходить вместе, но того мало интересует литература и языки: однажды он целый час рассказывал Чонсу про какое-то физическое явление, успевая при этом втянуть в разговор немного химии с астрономией. Всё это для Чонсу кажется неимоверно сложным и непонятным даже с чужими объяснениями, но он любит слушать увлечённого Джисока: тот как-то ещё больше расцветает, когда говорит про любимые предметы. Джисок и сам не дурак: первые разы замечает с запозданием и тушуется, когда видит в глазах Чонсу непонимание, но он пробует и находит тему, любимую обоими — звёзды. С тех пор Чонсу берёт с Джисока обещание, что тот как-нибудь останется у него с ночёвкой в летние каникулы, и с наступлением темноты они выйдут во двор дома Чонсу, постелят на траву плед, улягутся и будут искать созвездия. Чонсу этого жаждет. Очень.       Как и ожидалось, разделять общение с Джисоком и Хваёнг не получается. Они оба занимают почти всё свободное время Чонсу в школе, и не могут не пересекаться. Неожиданно для себя он понимает, что раньше у него никого и не было кроме Хваёнг: ни друзей, ни приятелей, только товарищи в виде сокомандников и одноклассников, которые никогда не обижались на отказ Чонсу сходить с ними в компьютерный клуб, а потом и вовсе перестали это предлагать — зачем, если у него есть Хваёнг, и он как самый лучший на свете парень дарит всё своё свободное время ей одной? Чонсу уверен, что Джисок всё поймёт и обижаться не станет, если он откажет ему пару раз ради Хваёнг, но дело в том, что Чонсу сам не хочет этого делать.       Они начинают часто зависать втроём, однако Чонсу опять грызёт совесть: вдруг Джисок чувствует себя третьим колесом с ними? По этой причине, когда они все вместе, он старается и с Хваёнг вести себя по-дружески, а не как парочка. Её это поначалу сбивает с толку, но когда Джисок рядом, грустить почти не получается: он кишит смешными историями из средней школы и даже показывает, как однажды ради выступления школьной группы ему пришлось учиться играть на гитаре, закинув её себе на спину. Хваёнг едва сдерживает смех, а Чонсу улыбается, щурясь — Джисок буквально лучится этой своей особой энергией.       Чонсу думает, что у него очень хорошо получается совмещать двух важных людей в своей жизни одновременно, однако вскоре что-то идёт не так — именно Чонсу начинает чувствовать себя третьим лишним. Он не может так громко беззастенчиво смеяться как Джисок, ходить на грани приличия и забивать на общественное мнение, не умеет быть привлекательным как Хваёнг, когда улыбается, и быстро учится игре на гитаре по забавным мастер-классам от Джисока. Чонсу немного болезненно смотреть на их общение и оставаться в стороне, порой не догонять ход их мыслей и шутки. Возможность того, что Хваёнг влюблена в Джисока, не так сильно его пугает, как то, что это может быть в обратном направлении: у Чонсу каждый раз что-то в груди покалывает, когда он видит взгляды Джисока, направленные на Хваёнг. И когда Чонсу ловит себя на этой мысли, внутри что-то обрывается. Это кажется неправильным, но вовсе не взгляды Джисока и Хваёнг, а чувства Чонсу. Может и вправду это с одним Чонсу что-то не так? Может быть он просто?..       В начале июля у них проходят промежуточные экзамены. Чонсу снова не спит ночами, и он даже не может пропускать тренировки по баскетболу, потому что в летние каникулы у них будет важная игра с одной из лучших команд старшеклассников в их районе. Хваёнг тоже с головой погружается в подготовку к экзаменам, а вот Джисок по прежнему кажется расслабленно-весёлым. Он старается лишний раз теперь не отвлекать Чонсу и даже не зовёт его на обеденной перемене в музыкальный класс, а Чонсу выть от этого охота, однако он только сжимает зубы и продолжает прорешивать возможные задачи.       За пару дней до летних каникул вывешивают списки с рейтингом учеников по результатам промежуточных экзаменов.       Они втроём пытаются протиснуться сквозь толпу поближе, а ведь ещё даже не начался первый урок. Чонсу выдыхает, обнаружив себя на седьмом месте от начала — что-то совсем не меняется со временем, в конце концов он никогда не претендовал на то, чтобы быть самым умным и всестороннеразвитым учеником старшей школы, да и учителя больше всего ценили в нём именно ответственность и исполнительность.       — Я девятая, — облегчённо выдыхает Хваёнг, наконец найдя себя в списках, и радостно ловит ладонь Чонсу, сжимая её в своей. Она как и Чонсу никогда не была сильна в точных науках и для неё это лучший результат за все годы обучения в старшей школе, она много трудилась. Чонсу улыбается Хваёнг и мягко ловит её за плечо, когда кто-то из высоченных третьегодок чуть не сносит девушку, пытаясь подойти ближе.       Джисок справа от него молчит, и Чонсу начинает беспокоиться: он никогда не пытался узнать, как у Джисока обстоят дела с учёбой, да и тот ни разу не жаловался на оценки. Чонсу пробегается взглядом по середине списка, но там почти нет первогодок, которые в основном располагаются ближе к концу, что обыденно — они ещё не успели как следует освоиться со всей учебной нагрузкой и требованиями. Однако Чонсу не находит Джисока среди имён первогодок, и, слава богу, на последних местах его тоже нет.       — А ты где? — осторожно интересуется он, следя, чтобы и Джисока никуда не унесла толпа любопытных — тот ростом едва ли выше Хваёнг.       — Вот я, второй на этот раз, — Джисок отмирает и тычет пальцем вверх в самое начало списка, и Чонсу задыхается, когда видит знакомое имя сразу после имени одного из третьегодок, прослывшего в школе за полного ботана, никогда не отрывающегося от учебников.       — Джисок-и, я и не знала, что ты такой умный, — Хваёнг восхищённо выдыхает, и Чонсу полностью разделяет её чувства. Конечно, он не считал никогда Джисока дураком, особенно после всех его разговоров про физику и космос, но и не подозревал, что тот может оказаться одним из лучших учеников их школы.       — Маму расстраивать не хочу, — отшучивается Джисок, а потом тянет их прочь из толпы. — Чонсу, когда, ты там говоришь, у тебя игра против другой старшей школы? — переводит тему, замерев и заглядывая Чонсу прямо в глаза.       — Э... Двадцатого числа, если я не ошибаюсь, — Чонсу проверяет заметки в телефоне, и кивает в подтверждение.       — Я приду, — тут же выпаливает Джисок и взбудораженно хватает его за ладонь. — Надеюсь ты не против, если я приду в футболке своего собственного дизайна с надписью на всю грудь «Я люблю Ким Чонсу»?       — Меня не будет, я приезжаю с Чеджу только на следуюший день! — одновременно сокрушается Хваёнг и даже от отчаяния топает ногой. Грудь Чонсу наполняют противоречивые, неправильные чувства, и он отгоняет их, пытаясь утешить Хваёнг:       — Я тебе позвоню сразу, как только игра закончится.       — Не переживай, Хваёнг-нуна, даже если он этого не сделает, я запишу на видео всю игру и отправлю тебе. Могу даже подарить тебе свою дизайнерскую футболку, только не плачь, ладно? — Джисок похлопывает её утешающе по плечу, и она улыбается на его шутку. Чонсу снова ощущает болезненное покалывание в груди и хочется разворотить грудную клетку, вырвать больной сгусток голыми руками, лишь бы не ощущать эту неправильность.       Выход чувств он находит в баскетбольных тренировках на летних каникулах, и даже тренер отмечает его рвение и старательность, прося Чонсу немного поберечь себя для игры — никто не хочет, чтобы он получил травму так не вовремя.       На последнюю тренировку в вечер перед игрой приходит Джисок, разлёгшись на неудобных пластиковых трибунах и поглядывая на Чонсу. Был уже поздний вечер, и общая тренировка закончилась десять минут назад: сокомандники принимали душ и медленно расходились, один он остался, чтобы отработать трёхочковые броски в кольцо, которые всегда были его слабым местом.       Появление Джисока приносит с собой всколыхнувшуюся смесь чувств в груди Чонсу: приятную неожиданность с примесью смятения — он вспотевший, уставший, на голове у него чёрт знает что, а лицо некрасиво раскраснелось.       — Слушай, я конечно не мастер спорта, но в начальной школе почти успешно занимался бейсболом, — Джисоку надоедает лежать на трибунах, и он встаёт, переходя линию, и, оказываясь на поле, подходит к замершему Чонсу.       — Боже, что я ещё о тебе не знаю, — Чонсу качает головой, и утирает пот с висков, пытаясь привести дыхание в порядок. Но когда Джисок рядом, это почему-то никак у него не выходит. Никогда.       — На первом году начальной школы я занимался балетом, а в средней школе почти собрал компьютер собственного производства, потому что у мамы не было денег, чтобы купить такой, — Джисок подходит к нему на расстоянии вытянутой руки, чуть улыбнувшись, а потом неожиданно уводит баскетбольный мяч из рук Чонсу. Он довольно уверенно ведёт его до ближайшего кольца. Остановившись, прицеливается и закидывает, попадая в кольцо. — Один ноль в мою пользу, Чонсу. А теперь угадай, в чём я солгал.       И Чонсу принимает его вызов.       То, что Джисок один раз забросил в кольцо, мало что значит. Чонсу всё равно явно превосходит его в навыках игры, вот только он устал после почти трёхчасовой активной тренировки, ноги его ослабли от напряжения, пот пропитал почти всю футболку, а Джисок напротив полон сил и свеж и... Что ж, Чонсу, честно признаться, никогда не догадывался, что Джисок может быть таким быстрым.       — Я больше верю в компьютер, чем в балет, но от тебя можно ожидать что угодно, — запыхаясь, отвечает Чонсу, перехватывая ускользнувший из-под рук Джисока мяч, ведя его пару метров, а потом останавливается, целится секунду и кидает. Если он попадёт, это будет трёхочковый...       Ни о чём больше Чонсу не успевает подумать, когда не успевший притормозить Джисок на всём ходу врезается в его спину. Джисок не такой уж и тяжёлый, чтобы снести его, но Чонсу и без того едва держался на ногах, так что он совершенно обессиленный падает, и Джисок за ним следом валится сверху. Подниматься с пола уже не хочется и не можется, Чонсу даже не против чужого веса на себе. Его волнует лишь одно:       — Мяч попал, нет?       — Не хочу тебя расстраивать, но я не видел, — голос чуть задыхается. Чонсу приоткрывает глаза и видит перед собой близко-близко Джисока, откидывающего со взмокшего лба чёлку. Чужие губы чуть приоткрыты, капелька пота стекает по шее и закатывается под ворот футболки.       — Чёрт, — Чонсу устало ругается и трёт глаза. Джисока перекатывается с него на пол и ложится рядом на спину. Совершенно по-дурацки хихикает:       — Ух ты, Ким Чонсу ругается. Я позвоню твоей маме и всё ей расскажу.       Он смеётся ещё заразительнее, когда Чонсу одними губами посылает его, устало пихая в плечо, и не может не улыбаться.       — Кстати про правду... Всё-таки балет или компьютер, а? Я ночью спать не буду, если не узнаю.       — Правда... — Джисок делает паузу, выдохнув и окончательно приводя дыхание в норму. — Правда в том, что я не лгал. Хочешь верь, хочешь нет, но оба факта чистая правда.       Чонсу тихо фыркает: он другого и не ожидал. Негромко зовёт:       — Джисок.       — А?       — Ты удивительный.       Джисок ничего не отвечает, и Чонсу вдруг становится страшно. Он не чувствует неправильности в этих словах, ведь они самая что ни на есть правда, но всё равно — страшно и неуютно. Возможно Чонсу просто не умеет выражаться словами.       Джисок тем временем переворачивается на бок, подпирая голову одной рукой и внимательно смотрит на него, прежде чем нарушить тишину:       — Хочешь расписаться в ЗАГСе с самым сексуальным парнем Кореи? Знаешь, я бы тоже не устоял перед собой, — и придурошно играет бровями.       Чонсу пытается сдержать смех, закрывая лицо руками. Невероятный. Он до безумия благодарен Джисоку за то, что тот дал рассеяться его откровенным словам в шутке и забыться. Что подал руку, помогая подняться, а потом дождался, чтобы пойти вместе домой. Благодарен за то, что тот уже почти в одиннадцатом часу ночи проводил его до дома, живя при этом в противоположной стороне. Что успокоил начавшее зарождаться перед завтрашней игрой волнение, помог выпустить напряжение.       Перед выходом на поле на следующий день Чонсу потрясывает. Он нервно разминает коченеющие мышцы, и мысленно даёт себе подзатыльник — он капитан команды всё-таки.       Джисок уже с полчаса сидит у них в раздевалке, и вправду придя в футболке с надписью «Я люблю Ким Чонсу». Поднимает он настроение просто нереально и даёт выплеснуть, снять напряжение в громких острых шутках, которые трещат от нервов на языке, всё срываются с губ их баскетбольной команды, а холодок всё бежит по спине, забирается под футболку страхом и адреналином, так что усидеть на месте просто невозможно.       За пять минут до матча они всё-таки выгоняют Джисока на трибуны, и все резко становится серьёзными — они должны победить.

***

      — Я снял! — Джисок подскакивает к Чонсу, едва унимая разрывающие его чувства и никак не решаясь. Чонсу обнимает его первым: он потный, с горячей кровью, бегущей по венам, но Джисок не против.       Победа разливается невероятным чувством по телу, отдаётся пульсацией и совершенно пустой головой, набитой счастьем, и всё благодаря трёхочковому Чонсу — он едва верит в это. Шквал эмоций накалён до предела, сердце стучит так, что Чонсу оглох и слышит лишь собственное сорванное дыхание, а близость Джисок нисколько не помогает — только еще больше всё сладко поджимается внутри. Он ошеломлён.       — Слушай, — Чонсу отстраняет от себя Джисока, чуть смущённо заглядывая ему в глаза, — Хочешь ко мне на ночёвку сегодня? Мы как-то договаривались весной, помнишь?       — Хочу, — Джисок облизывает пересохшие губы, а потом его снова разрывает: — Ты в конце так забросил! Я уж думал, что не попадёт, честно... А ты! Ты!       Чонсу не может не улыбаться, когда вся команда взбудораженно гудит и бесконечно хвалит его, так что становится даже неловко. Его мама тоже здесь, и она сквозь трибуны болельщиков проталкивается к нему, чтобы крепко обнять, а потом чуть пожаловаться, что Чонсу потный — ничего необычного.       — Мама, слушай, можно у нас сегодня один мой друг переночует? — он решает, что сейчас лучшее время это спросить, пока ещё в силах отпихиваться от всех рук, тянущих его праздновать победу.       — Ты про того мальчика, да? — мама кивает в сторону Джисока, который шутит с членами баскетбольной команды и показывает им, как танцевать победный танец. Чонсу, признаться честно, ещё не знакомил Джисока со своими родителями, только упоминал о нём, но он уверен, что всё пройдёт хорошо. — Конечно, пускай ночует, только не шумите ночью сильно, я же вас знаю! Под утро, наверно, спать только ляжете!       Чонсу посмеивается, попутно отказываясь от предложения матери подвезти его до дома: игра проходила в другой старшей школе, расположенной довольно далеко от их, но не хотелось сейчас оставлять команду.       Джисок дожидается его на улице, когда уже все болельщики разошлись и летнее солнце клонилось к закату, окатывая всё тёплыми красками. Джисок сидит на ступеньке широкого школьного крыльца и зависает в какой-то головоломке на телефоне. Спортивные шорты чуть оголяют его колени в мелких синяках и ссадинах, пыльные кеды надеты прямо на голую ступню, а длинные шнурки от них обмотаны вокруг лодыжек и там завязаны на узел, волосы у лица собраны в маленький неряшливый хвост. У его ног на ступеньках лежит велосипед, поблескивающий металлом, и Джисок оборачивается, щурясь на солнце, когда Чонсу его окликает.       — Я сейчас заеду к себе домой за вещами, а потом сразу к тебе. Хочешь со мной? — Джисок встаёт на ноги, отряхивая шорты и поднимая за руль велосипед. — Я честно хорошо с ним управляюсь.       Чонсу в нерешительности замирает на первой ступеньке крыльца: он хотел поддержать свою команду и пойти со всеми до их школы, чтобы потом уже там каждый разбрёлся в нужном направлении, но предложение Джисока очень прельщало. На крыльцо вслед за ним высыпалась вся команда, громко хохоча и болтая.       — Я... Это...       — Иди уже, Чонсу-хён, мы до дома и сами дойти сможем — не потеряемся! — кто-то из сокомандников подталкивает его в спину, и Чонсу машинально делает несколько шагов, чтобы удержать равновесие. Оказывается рядом с улыбающимся Джисоком, смущённо смотрит на него, прежде чем оглянуться на довольных своей выходкой подростков. Никакого уважения к капитану команды.       — Хорошо. Я только боюсь, что тебе будет тяжело везти меня, а я тут ещё и со спортивной сумкой с вещами...       — Чонсу-хён, — Джисок прерывает его, дразня, и устраивается поудобнее на велосипеде, опираясь одной ногой на асфальт. — Я не хрустальный, не сломаюсь. К тому же помнишь — балет. У меня сильные ноги, как-нибудь уж нас довезу.       Чонсу вздыхает, видя, что его возражения пропустили мимо ушей, и устраивается за Джисоком, опираясь руками позади себя для стабильности — в конце концов если они не врежутся ни в какой столб и не упадут в ближайшую канаву, так и вправду будет быстрее.       Джисок начинает крутить педали, выравнивая руль, и стартует он конечно тяжеловато, но, когда они наконец набирают скорость, становится легко — благо нигде в горку ехать не надо.       Закат отбрасывает длинные тени на всё, и бликует алым на светлых стенах. Волосы Чонсу чуть треплет ветер от скорости, а кожу покалывает летним жаром солнца: он прикрывает глаза, наслаждаясь лёгким скрипом педалей и колёс, и впервые чувствует себя самым настоящим главным героем дорамы про старшеклассников. Когда они выезжают на ровную дорогу, Джисок расслабляется, оставляя на руле только одну руку, и явно наслаждается поездкой не меньше — на душе удивительно спокойно и тепло, в голове ни единой тяжёлой мысли, вообще ничего. Чонсу приходится от неожиданности схватиться за чужой бок и прижаться ближе, когда их настигает резкий поворот. Он думает, что Джисок завернул так круто специально, но не возражает, всю остальную дорогу прижимаясь щекой к плечу — безопаснее.       Когда Джисок забегает к себе домой, чтобы собрать вещи, Чонсу звонит Хваёнг. Он отчего-то не чувствует в себе горящего желания этого сделать — только обязанность.       — Чонсу, ты такой молодец я так горжусь тобой, боже, ты просто лучший! — Чонсу улыбается, когда слышит её радостные визги и звук воздушного поцелуя. — У меня для тебя будет подарок, когда я вернусь, только это секрет! Он тебе точно понравится, — голос Хваёнг переливается игривыми интонациями, которые очень напоминают кокетливые поддразнивания Джисока, и Чонсу окончательно смущается, особенно когда видит, что сам Джисок, уже переодевшись в более домашние вещи, выходит из дома с сумкой через плечо, останавливаясь рядом.       — Это Хваёнг? — негромко интересуется он, снова устраиваясь за рулём, и отталкиваясь от земли, когда видит, что Чонсу тоже готов продолжить поездку. — Передай мне её на пару секунд, пожалуйста.       — Нет, ты же за рулём! — Чонсу пугается и честно немного опасается за свою жизнь: в конце концов солнце уже закатилось за горизонт и сумерки неумолимо опускались на улицы, ещё хранившие тепло. И ладно бы по велодорожкам никто не ходил, но они постоянно натыкались на какого-нибудь прохожего, которому почему-то не хватало тротуара.       — Но я же не пьян! — Джисок театрально возражает и принимает телефон от Чонсу. — Ало, это Джисок. Чонсу наверно опять ничего не сказал, но я не могу молчать и скрывать от тебя правду: это именно он сделал финальный бросок! Да! Я о том же и говорю! — Джисок зажимает телефон между ухом и плечом, ловко объезжая какого-то пешехода, гуляющего по велодорожке. Чонсу чувствует себя почти обиженным. — Ладно, я плохо в сумерках вижу, поэтому отключаюсь, Чонсу меня и без того прибьёт. Видео я тебе скину, как только приеду, ладно-ладно, пока!       Чонсу несильно ударяет его в плечо, и Джисок преувеличенно болезненно шипит, возвращая ему телефон.       — Ты дурак.       — Нет ты.       И как тут не улыбаться?       Добравшись до дома Чонсу, они слазят с велосипеда, заходя в небольшой внутренний дворик, Джисок громко и выразительно жалуется на ноющие мышцы ног, при этом игриво усмехаясь, так что Чонсу даже не может ругаться на него больше.       Джисок очень вежливо себя ведёт с родителями Чонсу и не отказывается, когда они предлагают им поужинать всем вместе. Чонсу ест и украдкой поглядывает на Джисока: тот не очень много разговаривает и даже кажется слегка смущён, неловко улыбаясь, когда Ким-старшая называет его красивым. Он теребит рукав своей свободной рубашки поверх футболки, пока рассказывает про учёбу и свою семью, состоящую только из матери и бабушки. Родители Чонсу посмеиваются над лёгкой растерянностью Джисока, просят рассказать его про свои хобби. И тогда... Чонсу бы не удивился, если бы Джисок прямо сейчас достал откуда-нибудь из-под стола гитару, однако тот только задыхается, не зная с чего начать, а потом поворачивается к Чонсу, и спрашивает, нет ли у него гитары.       — Вроде бы у папы где-то была его старая гитара со времён молодости, — Чонсу ступорится и поворачивается к родителям. Вот пианино у него есть, а насчёт гитары он вообще не уверен...       — Точно где-то была, — Ким-старший спохватывается и уходит в комнату. Мама Чонсу тут же с восторгом поворачивается к Джисоку:       — Может быть ты ещё и поёшь? Не поверишь: Чонсу в детстве ходил в музыкальную школу и так пел, так пел! А сейчас перестал, даже не знаю почему, — мама шутливо огорчается.       — Нет, петь я точно не пою, голоса нет. Я только битбоксить могу, но этого сейчас делать точно не буду, — Джисок посмеивается и явно чувствует себя чуть свободнее, а потом пихает Чонсу в бок: — Почему я не знал, что ты помимо игры на пианино ещё и поёшь?       — Я давно этим не занимался и обычно репетирую в одиночку, не люблю когда кто-то мешает, — Чонсу врёт: он просто не уверен в своём голосе, в своих силах и в себе в целом — комплексы, они такие.       Через минуту появляется Ким-старший, осторожно передавая явно не новую гитару Джисоку. Они все перемещаются в гостиную, Джисок отказывается присесть, перекидывая ремень через плечо и быстро настривая гитару — выглядит полностью в своей стихии. А потом он вытягивает с хитрой улыбкой Чонсу с дивана, заставляя встать рядом с собой:       — Чонсу мне говорил, что любит песни Марка Ронсона, так что он сегодня мне будет аккомпанировать, потому что петь я не умею.       Родители Чонсу в восторге от предстоящего представления, сам же Чонсу в полном ужасе, хотя, кажется, кого боятся: всего-то собственная семья да Джисок — явно не сторонние люди, которые засмеют, поэтому он успокаивает себя. Ну не получится где-то спеть, плевать. Ему должно быть всё равно.       Джисок начинает с тяжёлых басистых аккордов, чуть постукивая ногой в такт, и Чонсу мгновенно узнаёт «Uptown Funk» — одна из любимейших им песен где-то прошлым летом. Чонсу чуть мнётся, откашливаясь, и подхватывает, щелчком пальцев отбивая весёлый мотивчик. Ловит радостный взгляд Джисока, а потом вдруг заряжается его буйной энергией.       Джисок присоединяется к нему на припеве, и врал он всё — петь умеет. Да, может не совсем стабильно, но Чонсу знает как это сложно играть и петь одновременно, не сбивая дыхания, тем более со всеми этими пружинящими энергичными движениями Джисока, и Чонсу улыбается, повторяя его взбудораженные прыжки и используя свой голос на всю силу, меняя высоту и срывая глотку от неожиданно охватившего веселья. Вообще со стороны Джисока это было жестоко — начинать играть ту песню, в которой есть маты, хотя в конце концов это же любимая песня Чонсу, что поделать. Чонсу радуется, что его родители мало что смыслят в английском и заменяет брань какой-то бессмыслицой, главное, чтобы в рифму: Джисок к этому времени уже замолкает, сосредоточившись на гитаре, но всё равно бросает на него искрящийся взгляд, а Чонсу нравится. Нравится ловить взгляды Джисока, его голос в песне, грубые ладони в своих.       Под конец песни Чонсу радуется, что они живут в частном доме и под ними нет соседей, иначе те бы им за такие прыжки под вечер точно нажаловались. Родители Чонсу в восторге заходятся бурными аплодисментами, а Ким-старший даже пытается свистнуть. Джисок, как самый настоящий артист, откидывает чёлку со лба, выдыхает и кланяется, и Чонсу повторяет следом за ним. Пот выступил на висках, они оба запыхались, но нельзя отрицать, что было весело, очень. Чонсу хотел бы повторить такое ещё ни один раз.       Мама Чонсу всё никак не перестаёт их нахваливать и обнимать, убеждая, что у обоих явно есть талант, прежде чем они наконец умудряются от неё отвязаться, и хихикая, поднимаются наверх в комнату Чонсу. Джисока там восхищает почти всё, и он так и не расстаётся с гитарой, когда они ближе к полуночи обсудив все последние музыкальные релизы любимых групп, тихо спускаются и выходят во внутренний дворик, чтобы не будить уже спящих родителей. Оба падают в мягкую траву и смотрят на звёзды: Джисок долго-долго показывает Чонсу созвездия, переплетая их пальцы, и, честно, из Чонсу просто отвратительный слушатель — из всего того часа на прохладной траве он только запоминает, каким может быть чуть хрипловатый шёпот Джисока, как тот может неосознанно оглаживать подушечкой большого пальца тыльную сторону ладони Чонсу, как звёзды горят не на небе, а в его глазах.       Чуть замерзая, Чонсу жмётся ближе и уже в полусне спрашивает, когда чужой голос затихает:       — Джисок, чем ты хочешь заняться, когда повзрослеешь? Тебе нельзя в науку с таким характером: там тебя выгонять из лаборатории с пробирками в первый же день.       — Вот какого ты обо мне мнения, — Джисок негромко фыркает и чуть сильнее сжимает ладонь Чонсу. — Не знаю, не решил, у меня есть ещё два года на это, как-нибудь определюсь. Сейчас я просто хочу веселиться с друзьями, дурачиться и много-много играть на гитаре, писать песни. Потом такая возможность вряд ли представиться, надо жить по максимуму прямо сейчас — мне так мама говорит.       — А что она ещё говорит? — Чонсу зевает и закрывает глаза, укутавшись чужим теплом: он очень устал за сегодняшний день.       — Что я дурак, раз считаю, что всё будет в порядке, если просто молчать.       Чонсу хихикает на грани мягкой, убаюкивающей дрёмы:       — Мне уже нравится твоя мама.       — Ага, я тоже её люблю. Она многое сделала, чтобы я вырос таким.       — Джисок, а о чём... О чём ты молчишь? Ты можешь мне рассказать — я могила. Честно-честно, — и это самая настоящая правда: он едва ли хоть что-то вспомнит из этого их разговора на утро.       — О чём? — Джисок делает паузу, и Чонсу на гарни сознания улавливает налёт какой-то самуничтожающей усмешки в его голосе. — О том, что...       И чернота.       Чонсу не помнит, что было дальше — он проваливается в сон от мягкого голоса Джисока. Ему хорошо и спокойно, он бы честно лежал так целую вечность, убаюканный чужим размеренным дыханием и мирным тембром — почти как в детстве ощущение полной беззаботности и счастья.       Просыпается же Чонсу от ярких, бьющих в лицо солнечных лучей — летом светает особенно ярко. Он щурится, сонно моргая и приподнимаясь на локтях. Они на заднем дворике дома Чонсу там же, где вчера и лежали. Под ними слава богу плед, и хотя тело ноет от жёсткости земли, одежда хотя бы не зелёная от травы. Чонсу обнаруживает под собой пару подушек из своей комнаты, а ноги укрыты тёплым пледом. Он оглядывается — Джисок спит рядом совсем без одеяла, свернувшись в позе эмбриона, жмёт колени ближе к груди и обнимает одну из подушек. Летние дни, конечно, пышут жаром, а ночи довольно тёплые, но рассветы прохладные и сырые от росы: Джисок явно замёрз, и неудивительно с его-то шортами да футболкой с лёгкой рубашкой.       Чонсу тут укрывает его пледом и подкладывает больше подушек, а потом нащупывает поблизости свой мобильник и проверяет время.       Пять утра.       Спать отчего-то уже не особо хочется.       Он проверяет сообщение в их баскетбольном чате, где ребята поскидывали кучу смешных фоток, которые сделали, пока все вместе возвращались вчера домой. Чонсу улыбается и ставит сердечко под каждым фото, зевая. Он убирает телефон в карман домашних штанов и проводит ладонью по влажной траве, замечая, что плед под ними в некоторых местах промок.       Нет, наверно, лучше всё-таки Джисока так не оставлять, а то мало ли: тут такая сырость и прохлада от земли, ещё подхватит чего-нибудь, прослойка из тонкого пледа всё же не особо спасает.       Но будить его так не хочется. Джисок спит как ребёнок: крепко и беззаботно, доверчиво обнимая подушку во сне. Чонсу думает, что Джисок, наверно, не такой уж и тяжёлый и он сможет его поднять: тот ростом почти с Хваёнг, а та очень лёгкая. Может Джисок даже не проснётся: родители ведь как-то переносят своих спящих детей до кровати.       Он осторожно убирает все лишние подушки и одеяла от Джисока, открывая его кажущуюся особенно маленькой фигуру, свернувшуюся калачиком. Чонсу аккуратно подкладывает руки под чужие плечи и колени, стараясь максимально плавно поднять Джисок.       Чёрт.       Он значительно тяжелее Хваёнг, хотя этого и следовало ожидать: Джисок самый что ни на есть парень, каким бы низким он не был. Чонсу выдыхает, но всё-таки удерживает его на руках, медленно направляясь в дом — жёсткие баскетбольные тренировки всё же дают знать о себе неслабой мускулатурой и выносливостью.       Чонсу каким-то образом поднимается с Джисоком на руках на второй этаж, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы вздохнуть, а потом наконец укладывает его на собственную кровать, без сил сползая на пол. Чонсу вспотел и на висках выступила испарина, лицо раскраснелось, но он сам этого захотел и остался доволен собственными усилиями.       Отлежавшись, Чонсу возвращается во двор и собирает все их вещи, занося в дом, а плед сразу кидает в стирку. Время доходит до шести утра, и он вдруг снова чувствует себя от всех этих телодвижений уставшим, тем более они вчера заснули довольно поздно. Чонсу возвращается в свою комнату, осторожно устраивается с Джисоком, благо размер кровати позволяет, и, укрыв их обоих одеялом, засыпает.       Джисок в тот день уезжает от них только после полудня: не раньше того, как проснувшись в девять, он обнаруживает себя в чужой постеле с каким-то лохматым парнем (сонным Чонсу) почти в обнимку и тут же начинает выяснять, что произошло. А потом ещё полутра посмеивается, представляя себе, как Чонсу тащил его на второй этаж, и сразу после этого извиняется, утешительно хватая чуть смутившегося Чонсу за руку. Пока Ким-старшая делает им завтрак, только после которого она готова отпустить Джисока домой, Чонсу показывает свою комнату более подробно: Джисок с настоящим интересом осматривает все плакаты на его стене, корочки томиков манги. Они дурачатся, и Чонсу примеряет на Джисока половину своего гардероба, приходя от этого в полный восторг. А потом они случайно натыкаются на его косметичку, и Чонсу вновь неловко, а Джисок только с воодушевлением просит его накрасить.       Таким он и покидает стены дома семейства Ким: с лёгким макияжем глаз, тяжёлым желудком и в старой толстовке Чонсу, потому что все посчитали, что день сегодня ветреный, и он непременно замёрзнет по дороге на своём велосипеде. Джисок так не считал, но отпираться не стал.       Они переписываются ещё полдня, и мама Чонсу даже шутит, что тот точь-в-точь влюблённая школьница. Чонсу фыркает, пишет Джисоку, что ему пора и решает засесть за учёбу — в следующем году его уже ждут итоговые экзамены, и Чонсу очень хочет поступить в хороший университет где-нибудь в столице.       Позаниматься правда толком не получается — приходит Хваёнг с подарками. Она дарит какие-то милые безделушки и кулинарную книгу Ким-старшей, а потом поднимается вместе с Чонсу наверх в его комнату и сразу же падает на кровать, радостно улыбаясь.       — Как отдохнула? — интересуется Чонсу, усаживаясь на кресло рядом с кроватью и видя как искряться озорные огоньки в её глазах, чем-то похожие на джисоковские.       — Отлично, — Хваёнг смеётся, так что сразу понятно, что настроение у неё особенно хорошее. Она приподнимается на локтях и тоже тянет Чонсу на кровать. Тот подчиняется и ложится рядом. — Я посмотрела то видео, которое мне скинул Джисок-и. Ты такой молодец, — это Хваёнг уже выдыхает ему в губы, мягко целуя и зарываясь короткими пальцами ему в волосы, плавно опуская ладонь на затылок Чонсу и заставляя углубить поцелуй. Выдыхает, отрываясь от губ: — Ты не носишь ту подвеску, что я тебе дарила?       Чонсу моргает, касаясь собственной шеи и не ощущая на ней цепочку подвески с половинкой сердца, которую Хваёнг подарила ему на восемнадцатилетие. Он не стал надевать её вчера, чтобы случайно не потерять где-нибудь в раздевалке в чужой школе, а сегодня... А сегодня просто забыл. Чонсу чувствует себя самым ужасным на свете парнем и явно не тем, кого заслуживает Хваёнг.       — Прости, совсем из головы вылетело сегодня, — извиняется чуть смущённо и целует её в лоб. Хваёнг долго не обижается и только тихо хихикает, снова ловя его губы своими. Их обычные лёгкие поцелуи сейчас затягиваются, становятся влажными. Хваёнг ложится на спину и тянет его за плечи, заставляя нависнуть над собой, дыхание её горячее, сбитое, поцелуи всё более беспорядочные. Чонсу чувствует себя странно: какое-то давящее ощущение стекает по стенкам его груди в комок, хочется отстраниться, но мягкий вес чужой руки на затылке не позволяет ему этого сделать и вновь обидеть Хваёнг: он и так уже расстроил её тем, что совсем забыл надеть парную подвеску, так что ничего страшного в том, чтобы ещё немного поцеловаться, нет.       Однако страшно всё-таки становится, когда Хваёнг спустя пару минут наконец убирает ладонь с затылка Чонсу (и он выдыхает), а потом ловит его руку и укладывает себе на бедро гораздо выше колена, чуть задирая юбку. Чонсу замирает на секунду, пытаясь осознать произошедшее, а потом отдёргивает руку как от огня, отстраняясь. Он задыхается, и комок в груди разрастается во что-то панически-самоуничтожающее. Чонсу чувствует, что не может больше, что его всего передёргивает, но в то же время он сейчас сделал нечто очень неправильное, обидел Хваёнг как никогда раньше. В растерянных чувствах Чонсу отползает, садясь и облокачиваясь спиной на стену. Он не знает, как исправить ситуацию, внутри догадываясь, что она непоправимая, и негромко сбивчиво шепчет:       — Прости. Прости-прости-прости, я... Я просто...       Но ему нечего сказать в своё оправдание. Совершенно ничего толкового и стоящего.       — Ничего страшного, — Хваёнг на такой его резкий отказ заливается краской и тоже садится, оправляя спутавшиеся волосы и подол задравшейся юбки. Неловко. Очень. Она робко поглядывает на Чонсу, теребя свою парную подвеску на шее: — Ты... Не хочешь?       — Нет... То есть, ты правда очень привлекательная, но я... Я... Сейчас не самое лучшее время, прости, у меня целый день голова болит, — Чонсу пытается выйти из всей этой ситуации, мучительно запинается и неловко-комканно почти по-детски врёт. Хваёнг шумно выдыхает, и вроде бы верит ему, обратно укладываясь на кровать и пряча лицо в ладонях:       — Прости, я не хотела на тебе давить. Я просто думала, что ты хочешь, мы ведь... Ты... — она обрывается, растирая алые щёки и мотая головой. — В общем, плевать. Я неправильно поступила, ещё раз прости, — и Хваёнг хватает одну из подушек с кровати Чонсу, уткнувшись в неё лицом, чтобы спрятаться от смущения.       Чонсу стыдно за свою реакцию, он тут же пытается её утешить:       — Эй, всё в порядке, правда. Я просто не ожидал такого и немного испугался, — но эти слова лишь отчасти отражают коктейль Молотова в его груди, всю мясорубку, через которую кажется прокрутились внутренности. Чонсу успокаивает Хваёнг, хотя ему самому нисколько не лучше, но ведь не будешь же говорить сейчас об этом ей? Он просто боится, не хочет пока точно и вообще... Чонсу чувствует, что окончательно запутался в себе, и если раньше на это можно было не обращать внимания, то теперь игнорировать проблемы и ощущение неправильности стало сложнее.       — Ещё раз извини, что так полезла, даже не спросив, я поступила как самая настоящая дура, — Хваёнг немного успокаивается, отнимая подушку от лица и отворачивается к стене, натыкаясь в простынях на рубашку. Она считает это странным, ведь для Чонсу не свойственно раскидывать свои вещи, где попало, поэтому Хваёнг хватается за неё, как за возможность наконец сменить тему разговора и не чувствовать себя так плохо: — Чонсу, у тебя тут рубашка... — она садиться, протягивая ему вещь, и в глазах Чонсу лишь первую секунду мелькает непонимание:       — Это не моя, — он принимает рубашку, стряхивая её и замечая, как сильно она помялась, прежде чем начать аккуратно складывать.       — А чья?       — Джисока, — и Чонсу теперь понимает, почему ему показалось, что утром Джисок был слишком легко одет: он просто перед завтраком снял рубашку у него в комнате, а потом они оба совсем забыли про неё.       — Понятно, — Хваёнг выдыхает и тон голоса её меняется на отстранённый, Чонсу вновь тревожится: он не понимает, что сделал не так. Почему это «понятно» прозвучало как окончательная точка в чём-то в голове Хваёнг? Что ей понятно?       Однако Хваёнг больше не особо идёт на разговор, им двоим по-прежнему неуютно, тишина давит, охватывает кольцом напряжения, и она уходит, неловко прощаясь с Чонсу и его родителями. Чонсу не уверен, что хочет видеть её в ближайшие пару дней, но всё равно с нежной улыбкой предлагает проводить до дома. Хваёнг отказывается, и он, как самый ужасный на свете парень, безмерно радуется этому.       Он пытается как-то успокоить грызущее чувство вины и надевает парную подвеску: та как назло ощущается неприятным холодом и тяжестью на шее, но Чонсу терпит. От своих проблем он бежит привычным методом: втыкает наушники в оба уха, ложится на кровать и включает музыку так, чтобы не слышать собственных мыслей — погода за окном под стать его настроению тоже хмуриться и накрапывает летним дождём.       Всё кажется до жути не таким: вовсе не этого Чонсу хотел, когда год назад согласился погулять с Хваёнг, а потом начал с ней встречаться. Он хотел лёгкости, подростковой влюблённости по уши и бабочек в животе, а не постоянного чувства вины, тяжёлого кома в горле и попыток пересилить себя при очередной близости вдвоём. Это не романтично и вовсе не похоже на дораму: быть может Чонсу вовсе и не главный герой, раз его сюжетная линия никак не клеется как следует и только разваливается, трещит по швам, сколько не пытайся следовать ей. Складывается ощущение, что Чонсу пытается вписать себя в ту жизнь, которая совсем не для него — будто старается запихнуть ногу в кроссовки размера на три меньше и у него никак не получается. Будто бы он в чём-то очень сильно обманывает себя, но никак не хочет это признать.       Всё это душит Чонсу, разваливает на части его изнутри и перекрывает путь к кислороду. Он не выдерживает и всё-таки стаскивает со своей шеи парную подвеску, а потом запирается в ванной и долго-долго умывается, трёт с мылом те места, которых касались чужие губы, смывает их ощущение на своей коже и пытается вырвать с корнем это гниющее в нём уже долгое время нечто. Чонсу встречается с самой лучшей и идеальной девушкой в мире точь-в-точь героине из дорам, о которой мечтает каждый, но именно это доводит его до истерики и заставляется сломаться, когда он смотрится в зеркало и видит как уродливо раскраснелось его лицо от грубости, как намокла чёлка, прилипая ко лбу, как он случайно содрал коросту на виске, и струйка крови размазано стекала к скуле.       Он ненавидит: себя или свою жизнь — непонятно, но точно не может злиться на Хваёнг. Она не виновата в том, что Чонсу такой неправильный.       Вода неприятно затекает в рукава толстовки, а телефон пиликает: Джисок присылает фотку самого себя в его толстовке с обещанием, что завтра же её вернёт, хотя она ему и понравилась. Это оказывается последней каплей, когда Чонсу дрожащими руками пишет, что толстовку тот может не возвращать, и откладывает телефон, сползая вниз и чувствуя как слёзы пробиваются сквозь него, мочат глаза, скапливаются комом в горле, а потом выливаются в уродливые рыдания — Чонсу плачет некрасиво, он это знает.       Телефон пиликает ещё одним сообщением наверняка от Джисока, но Чонсу не хочет уже ничего и просто выключает мобильный на весь оставшийся день.       На следующее утро он не может смотреть на то, как его мама возбуждённо бегает по кухне, готовя что-то сладкое по книге рецептов, подаренной Хваёнг. Чонсу отказывается от завтрака, выпивает стакан воды, и одевшись, говорит, что уходит на пробежку на полчаса. Он не может — всё, связанное с Хваёнг нещадно душит его.       Чонсу, по правде сказать, с началом старшей школы забросил привычку бегать по утрам в выходные и каникулы, но периодически всегда возвращался к ней в тяжёлые периоды — это было некой отдушиной, когда в голове был полный бардак и разгребать сейчас всё это не хотелось.       Чонсу думает, что это какой-то рок судьбы, когда замечает вдалеке человека на велосипедной дорожке, а после узнаёт в нём Джисока. Тот снова одет легко для удивительно ветреной погоды, готовой вот-вот разразиться летним ливнем. Джисок Чонсу тоже замечает и радостно машет ему ещё издалека, прежде чем затормозить рядом.       — А я к тебе как раз еду, — Джисок достаёт из своей сумки через плечо толстовку Чонсу: аккуратно сложенную и судя по всему выглаженную. — Я её постирал, если что.       — Спасибо, но мог бы оставить себе, правда, я всё равно её уже не ношу, — Чонсу стряхивает пот со лба от бега, и думает, что неудачно они встретились: он опять потный, с красным лицом и взлохмаченной чёлкой в самом своём неприглядном виде. Джисок на секунду зависает, а после убирает толстовку обратно в сумку:       — Хорошо тогда, оставлю себе, спасибо, — а потом он забавно моргает, трёт лоб и задирает голову, вглядываясь в небо. Чонсу тоже чувствует это: всё чаще накрапывающие капельки дождя, которые с каждой секундой становятся всё крупнее: — Чёрт. Пойдём под крышу быстрее.       Они переходят на другую сторону улицы, где тянутся невысокие пятиэтажки и ряды крошечных магазинчиков на первых этажах. Чонсу и Джисок с велосипедом в итоге ютятся под козырьком какой-то несуразной адвокатской конторы, закрытой сегодня. Дождь всё усиливается, сверху начинает громыхать, а шум ливня перебивает даже нехорошие мысли Чонсу.       — Я вчера с Хваёнг виделся, — неожиданно говорит Джисок, всё ещё вцепляясь в руль своего велосипеда. Чонсу даже сначала не различает его слов, а потом вздрагивает и ёжится при упоминании чужого имени.       — И как? — только удаётся пробормотать ему.       — Мы случайно встретились у школы, когда я ходил туда, чтобы взять некоторые дополнительные учебники для следующего семестра, а Хваёнг как раз в тот день попросили помочь в библиотеке. Она выглядела расстроенной, но подарила мне магнитик с Чеджу.       — Моей маме она подарила кулинарную книгу — мама теперь в полном восторге, — Чонсу выдавливает из себя полушутку, чтобы как-то разбавить диалог. Джисок фыркает.       — Я предложил погулять нам втроём, Хваёнг согласилась, но сказала, что она сама была у тебя пару часов назад, и ты чувствовал себя не очень хорошо. Она почти расплакалась, — Джисок поворачивается лицом к Чонсу заглядывая ему в глаза: — Слушай, это, конечно, не моё дело, но вы оба мои друзья, и я чувствую себя странно сейчас, когда между вами двоими явно что-то произошло.       Чонсу шумно выдыхает:       — Всё как-то сложно... Я и сам не знаю, честно говоря.       — Не нужно говорить, если не хочешь, — Джисок спохватывается и ловит ладонь Чонсу, ободряюще сжимая её в своей. — Я просто хочу, чтобы мы все были счастливы.       Джисок хороший, очень, и этот мир его просто не заслуживает, Чонсу тоже. Он садится на корточки, оперевшись спиной на стену конторы с облупившейся краской, Джисок осторожно кладёт велосипед на бетонный пол маленького крылечка конторы и тоже усаживается рядом с Чонсу, касаясь его плеча своим.       — Мне плохо, — Чонсу наконец-то признаётся в этом и почти глохнет от собственного признания. Дождь усиливается, громче брякая по шиферному козырьку, лужа в небольшой выбоине на дороге напротив них становится больше. Чонсу натягивает на голову капюшон, ещё сильнее растрёпывая волосы, но плевать: лишь бы спрятать начинающие краснеть и слезиться глаза от накатывающих воспоминаний. Он пытается выгнать все плохие мысли из головы, смотря как Джисок какой-то веточкой вырисовывает на пыльном бетоне непонятные узоры и буквы.       — Это из-за Хваёнг? — мягко спрашивает Джисок: Чонсу и не знал, что он может быть таким. Таким неожиданно понимающим и всё принимающим. Готовым поддержать. Чонсу оседает, сползая по стене и усаживаясь задницей на не самый чистый бетон, но уже плевать, подтягивает ноги к груди. Джисок же упирается коленями в пол и осторожно предлагает свои объятия.       — Нет, она прекрасная девушка и ни в чём не виновата, — Чонсу обнимает его, горячо выдохнув в чужую шею и чувствуя мокнущие от подступающих слёз глаза. Как хорошо, что лицо можно спрятать в чужое плечо и крепче вплестись в объятия Джисока, заглушить собственные всхлипы, крепко сомкнув губы. Не замечать пощипывание в глазах. — Кажется... Мне кажется всё дело во мне. Я запутался и не знаю, чего уже хочу и что делаю не так. Такое ощущение, что всё. Вообще всё, — и голос Чонсу предательски ломается, сам Чонсу рушится внутри, задыхаясь и чувствуя себя совсем маленьким. Но ведь он старшеклассник, один из лучших учеников его старшей школы, председатель студенческого совета, несменяемый староста класса и капитан баскетбольной команды. В конце концов он почти на год старше Джисока, чтобы теперь разваливаться и рыдать ему в плечо на улице под козырьком какой-то несуразной адвокатской конторы.       Чонсу пытается сдержать, не дать прорваться второму всхлипу вслед за первым, и поэтому хочет отстраниться, чтобы спрятать лицо в ладонях, утереть с него слёзы, но Джисок, мягко надавливает на его лопатки, возвращая Чонсу в объятия и проходясь по его позвонкам поглаживающими движениями. Совсем как мама Чонсу, когда он был совсем маленьким.       И это всё — конечная.       Из Чонсу выходит сначала неловкий резкий выдох, а потом жалкие всхлипы, слёзы и задыхающиеся рваные поскуливания. Он рыдает самым натуральным образом, всё у него в груди болит, прорывает, болезненно выкручивается, сжимается и рвётся, голова начинает ныть, и от этих утешающих нашёптываний и ласкающих поглаживаний только хуже, хуже. Вспоминается всё, вообще все моменты, когда Чонсу стерпел и не разревелся, не показал, что больно. Как всегда брал на себя вину за проступки друзей в начальной школе, просто потому что учителя его любили и редко ругали. Как никогда не обижался на лёгкие поддразнивания в средней школе из-за своих пухлых губ и мягких черт лица. Выносил редкие срывы матери, а потом её умоляющие извинения, постоянные задержки отца на работе. Вечные, нескончаемые поручения учителей и его неизменный ответ на любую просьбу: «конечно, мне не сложно совсем». Толчки, взгляды, лёгкие подшучивания и оторванность от половины мужского коллектива в классе из-за своего слишком прилежного поведения и мягкого характера. Из-за своей внешности, милого лица и полной незаинтересованности в девушках. Он был самым настоящим нулём в романтических отношениях до появления Хваёнг в середине первого года. Чонсу, он ведь вообще безотказный, даже не смог сказать ей «нет», когда она предложила встречаться, чтобы теперь разбивать сердце. Глупый, тупой. Чонсу полный трус, любит бежать от самого себя, своей природы и других, по уши уходя в учёбу. Чонсу скорее «удобный» для всех остальных человек, чем друг. Скорее тот, кто всегда поможет и даст списать, а не тот, кого зовёшь к себе в гости.       Он ужасен, любит себя жалеть и из-за собственной слабости врать другим, заставлять их страдать. Хваёнг ведь ни в чём не виновата, правда, она очень любила его, а Чонсу... Чонсу нет. Он наконец признаёт, что она была для него больше подругой, чем девушкой, что все поцелуи между ними, свидания — обязанность. Хваёнг никогда его не простит, узнав, но Чонсу больше не может никого обманывать, пока это всё не зашло ещё дальше.       Он вечно выкраивал, перестаривал себя, всю свою жизнь под других, под какой-то немыслимый идеал, что теперь потерялся: не знает кто он и чего хочет от жизни, может только вписывать себя насильно в сюжет жизни из дорам, да и то неудачно и коряво, так что всё падает из рук, ломается. Как ваза, горлышко которой сдавили случайно слишком сильно.       Джисоку было вовсе не обязательно об этом знать, что Чонсу снова слабый неудачник и теперь плачет в его объятиях, хотя делать этого определённо не должен. Ни этого, ни половины того, что было на ночёвке позапрошлым вечером. Вовсе не обязательно было просить Джисока показать ему звёзды поздно ночью, позволять им обоим засыпать на пледе. Никто не заставлял Чонсу переносить Джисока к себе в комнату с улицы следующим ранним утром, красить его, глупо до сорванных глоток выкрикивать строчки песен и скакать по комнате. Чонсу не следовало отдавать Джисоку свою старую толстовку, а Джисок не должен был оставлять у него свою рубашку.       Джисок вообще не тот человек, с кем он должен делить все эти моменты по законам дорам и идеальной жизни. Это Чонсу обязан был ночью рассказывать Хваёнг про созвездия и приобнимать её рукой за плечи. Далеко не Джисока, а именно её, спящую и милую в сонной растерянности, Чонсу надо было нести на руках до своей кровати, а потом проводить до дома после завтрака и сказать, что она может оставить его толстовку у себя.       Однако Хваёнг вместо всего этого получает лишь Чонсу, дёргающегося от каждого её долгого поцелуя, которые свойственны всем идеальным парочкам, но не им. Чонсу не только дёргается, но и почти отталкивает её от себя, отказывает Хваёнг нервно на попытки сблизиться и совсем не рад проводить с ней время. Чонсу неправильный. Да к тому же полный дурак.       Чонсу заставляет себя успокоиться, затихает и только горячее дыхание срывается с его губ, нос заложен, оттого голос хрипит. Боже, он такой ужасный...       — Я могу тебе как-то помочь? — осторожно спрашивает Джисок, ощутив, что Чонсу перестал рыдать в его плечо и теперь сидит, восстанавливая дыхание и растирая слёзы по лицу горькой солью.       — Нет, всё в порядке, — и Чонсу сам усмехается после своих слов: конечно, всё с ним в порядке, он ведь сейчас всего лишь прорыдал в чужих объятиях каких-то десять минут.       — Чего-нибудь хочешь, а? Может купим твоих любимых булочек из пекарни напротив школы? Я слышал, сладкое помогает при плохом настроении, — Джисок выпускает Чонсу из объятий, когда тот сам начинает отстраняться.       Чего он хочет?       Чонсу утирает влагу с щёк, подняв взгляд на обеспокоенное, почти испуганное лицо Джисока, впервые замечая складочку меж чужих бровей. Джисоку не идёт хмуриться и быть расстроен. Куда лучше, когда он улыбается.       И Чонсу вдруг понимает чего он сам хочет, и это — его настоящие желание из глубины души, не что-то поверхностное, навязанное окружением.       Всё становится одновременно проще и сложнее, однако он успокаивается, выдохнув и впервые чувствуя себя умиротворённо под тихое бренчание затихающего дождя.       Пока и впрямь можно обойтись булочкой из пекарни напротив школы, а уже потом... Потом он сам разберется, на этот раз бегать не будет, больше нет.       Чонсу встаёт и Джисок выпрямляется одновременно с ним, всё так же косясь взволнованно на него, но стараясь не душить беспокойствами, чуть не забывает свой велосипед. И тогда, тогда Чонсу смеётся: негромко, чуть хрипловато из-за слёз и забитого носа, но Джисок этот смех тут же улавливает, чуть удивляется, а потом на его губах осторожно расцветает улыбка.

***

      Чонсу в тот день приходит домой на полтора часа позже обещанного с мокрыми кончиками волос. Мама слабо ругается, папа чуть посмеивается с газетой в руках. Чонсу обнимает их, поднимается в свою комнату и падает на кровать, открывая переписку с Хваёнг.       «Нам нужно поговорить. Давай встретимся завтра?» — пишет он ей, полотенцем просушивая влажные кончики       Ответа долго ждать не приходится, и Чонсу не знает, что чувствовать по этому поводу.       Всю дорогу он пытается подобрать слова, но только в голове начинают строиться предложения и фразы, Чонсу оказывается в парке у фонтана, где его уже ждёт Хваёнг. Она одета в летний топ, джинсовую юбку и ёжится, когда порыв ветра проходится шелестом травы и шуршанием листвы. Чонсу улыбается ей и накидывает на худые плечи свой бомбер: он как-нибудь перебьётся. Хваёнг улыбается слабо, когда они усаживаются на край фонтана — мягкий шум воды скрывает их разговор от любопытных ушей. Она догадывается о чём эта встреча.       И Чонсу мягко, поглядывая ей в глаза, говорит. Останавливается, чуть переведя дух и продолжая: слова льются из него совсем не по плану, но это неожиданно выходит очень естественно, без малейших усилий, и Чонсу становится так легко, что кажется этих слов он ждал весь последний год. Хваёнг тоже: может быть и не напрямую, но она чувствовала своей тонкой натурой перегородку, почти всегда отделяющей Чонсу от неё.       Это не выходит расставанием в тривиальном смысле этого слова: нет ни криков, ни шокирующих для обоих признаний, истерик. Под конец Хваёнг только чуть отворачивается, говоря, что ей что-то попало в глаза и тихо шмыгает носом. Чонсу осторожно её обнимает, предварительно спросив разрешения, и утешающе мягко прижавшись со спины. Они и вправду скорее не расстаются, а просто переходя на другой уровень отношений, не романтический — просто близкие друзья. Всё остаётся почти как и прежде, за исключением того, что постоянное чувство вины у Чонсу пропадает, и между ними больше не будет поцелуев и слишком интимных объятий и касаний — всего, что так тяготило. Чонсу, конечно, даёт себе мысленный подзатыльник: он всё-таки стал причиной слёз Хваёнг.       Но она отнекивается:       — Не плачу я, и так ведь чувствовала, что насильно к тебе лезу. Просто... Просто это всё равно как-то грустно, — она промокает платком влагу в уголках глаз. — И ты... Ты собираешься признаваться, ведь да?       Чонсу неожиданно смущается: одно пытаться понять свои чувства, принимать их, а совсем другое — говорить с кем-то вслух об этом. Со словами у Чонсу никогда особо хорошо не клеилось: он всегда любил именно касаниями и долгими объятиями.       — Надо бы... — негромко говорит он, откашливаясь, и чуть вжимает голову в плечи, когда Хваёнг несильно ударяет его.       — Ким Чонсу, хватит трусить! Неужели ты расставался со мной, только для того, чтобы снова ходить печальным и одиноким? Дай мне хоть повод позлиться на тебя за то, что ты так быстро завёл новые отношения, будь человеком! — голос её шутливо-строгий, и Чонсу расслабляется, когда они вдвоём хихикают над шуткой.       Он решает, что и вправду откладывать не имеет смысла: только лишь больше потакать своим слабостям и страхам. Но Чонсу же пообещал себе больше не трусить. Он сможет.       Чонсу в следующем году девятнадцать, он взрослый и рассудительный по сравнению с половиной сверстников: работа уже пятый год подряд старостой требовала многого и выработала ответственность ко всем поручениям. Чонсу с этого года председатель студенческого совета, один из главных в музыкальном клубе и капитан баскетбольной команды. Чонсу сильный духом, никогда не откладывает ничего на потом и славиться своей исполнительностью и прилежностью. Ким Чонсу очень хороший как человек, крайне талантливый, но немного стеснительный на сцене, вокалист, отличный капитан баскетбольной команды и один из лучших учеников школы... А ещё... А ещё Ким Чонсу вот уже неделю тянет кота за хвост, себя за шиворот и никак не может признаться, летние каникулы уже подходят к концу, и он после того раза даже не виделся с Джисоком... Да уж.       Ким Чонсу тот ещё трус и постоянно бежит от неизбежного: собственных чувств.       И Джисок приходит.       Приходит сам, в общем, как и всегда: просто заходит в зал, под конец тренировки баскетбольной команды, машет всем в приветствии рукой и садится на задние трибуны. Чонсу только мельком успевает увидеть гитарный чехол у него за спиной и как всегда приятную улыбку на лице. Чонсу вообще не стоит отвлекаться и смотреть в сторону Джисока: у них короткий матч друг против друга, чтобы натренировать броски и сделать заключительный рывок в конце тренировки. Чонсу должен быть сосредоточен на игре и передвижениях своих сокомандников, но взгляд упорно соскальзывает на трибуны, мысли возвращаются к гитарному чехлу и собственной старой толстовке на чужих плечах, сердце от всего этого начинает биться отрывисто, дыхание вообще сбивается, и в конечном итоге Чонсу нежилец под конец игры. Их мини-команда проигрывает, и в этом нет ничего страшного, только игривая обида на победителей, однако Чонсу понимает, чем вызвана его заторможенность в этой игре.       Джисок на краю сознания и взгляда не даёт ему ни думать, ни полностью погружаться в игру, ни даже нормально дышать.       Он влип.       Тренер наконец отпускает их с тренировки, и Чонсу подхватывает полотенце, промакивая пот на своём лице дольше обычного, потому что улавливает скрип трибун и отделившиеся от общего гама шаги, чужое присутствие совсем близко.       В конце концов Чонсу приходится посмотреть в глаза действительности — светло-карие прямо напротив, с крапинками тёмного пигмента и особенным блеском. Джисок стоит, придерживая ремень от гитарного чехла на одном плече и улыбается, а от этого голова у Чонсу такая лёгкая-лёгкая и почти пустая. Никаких мыслей, пожалуй, кроме одной.       Он хочет поцеловать Джисока.       — Ты покрасился, — негромко замечает Чонсу, откашлявшись и переводя дыхание.       — Есть такое, — Джисок касается отросших волос, уже достающих до плеч и окрашенных на концах в красный. Это очень в стиле Джисока, и ему чертовски идёт.       — Классно вышло, — эти жалкие слова — всё, на что хватает Чонсу. Он мысленно проклинает себя. Почему всегда выходит именно так, почему все слова разбегаются, и не за одну, хотя бы крошечную мысль, не ухватиться, не поймать как звезду с неба? — Что твоя мама сказала?       Джисок хихикает:       — Она ещё не видела, вот-вот с работы должна была вернуться, но мне стрёмно стало сидеть и ждать, когда придут по мою голову. Вот до тебя решил сходить: как-то по-спокойнее сразу стало.       Чонсу неловко выдавливает из себя смешок: ему лично неспокойно, вот прям совсем.       — Хорошо, я мигом, — и уходит в сторону раздевалок, где быстро принимает холодный душ, от которого его чуть потрясывает, зато мысли пусты и встревожены Джисоком. Он... Он ведь собирается...       Когда Чонсу выходит с чуть вьющимися от влаги кончиками волос из раздевалки, на улице уже догорает день и сумерки смазывают черты лиц. Джисок шутит с кем-то из баскетбольной команды, но заметив Чонсу, тут же прощается с тем парнем. Сегодня он без велосипеда: до дома всего десять минут пешком.       — Не против, если я тебя провожу? — легко интересуется он, когда они ровняются и выходят за школьные ворота. Чонсу кивает, идя не спеша: сказывается усталость после тренировки, к тому же он всегда подстраивается под шаг Джисока, который заметно ниже его. — Кстати, это... — Джисок откашливается, дёргая лямку гитарного чехла и смотря куда-то не на Чонсу: — У тебя всё в порядке с Хваёнг после того раза? Я просто немного переживал.       — Нет-нет, всё отлично, — быстро подтверждает Чонсу, а потом понимает, как это прозвучало. — Ну, то есть, мы расстались.       Джисок резко оборачивается на него, моргнув.       Боже, Чонсу сделал ситуацию ещё запутаннее и глупее, чем можно было себе представить: теперь Джисок точно подумает, что он какой-то придурок, который меняет девушек как перчатки и плюёт на чувства других... Чонсу ведь совсем не такой, просто у него слова путаются, язык заплетается, а мозг в полной отключке, когда Джисок становится чуть ближе к нему, с легким непониманием заглядывая Чонсу в глаза, а их костяшки касаются, и это почти как... Почти как держатся за руки. С Джисоком.       Боже.       — Чёрт, я имел в виду, что мы остались друзьями, просто я осознал, что Хваёнг не мой человек, вот и всё. Она это поняла и приняла, так что всё правда супер...       Сбивчивую речь Чонсу прерывает негромкий сдерживаемый смешок Джисока. Он прикрывает рот ладонью, но не может спрятать щёлочки бесстыдно смеющихся, искрящихся глаз, и это правда не помогает Чонсу заново учится дышать и не стоять как рыба с приоткрытым на прерванной фразе ртом.       — Ты совсем не умеешь объяснять, — корит его Джисок и замирает, когда они неожиданно быстро доходят до дома Чонсу. На улице с наступлением темноты становится прохладно, но заходить почему-то внутрь и прощаться не хочется. Где-то в кустах стрекочут цикады, на соседней улице раздаётся отдалённым эхом лай собаки, а свет фонаря, рядом с которым они стоят, резкими тенями ложится на лицо Джисока. — Слушай, — неожиданно тянет он и шмыгает носом, теребя пальцами длинные рукава. Чонсу не может знать на сто процентов, но уверен, что пальцы у него холодные. — Я в отношениях полный чайник, а ты уже даже расстаться успел. Может подскажешь, как намекнуть человеку, что он мне нравится, а? — и поднимает взгляд.       У Чонсу сердце уходит в пятки.       В ушах только пение цикад: настойчивое, повторяющееся и неожиданно раздражающее. Он моргает, ещё раз и сглатывает. Теперь пальцы потные и холодные именно у него, когда он неловко отирает ладонь о штанину джинсовых шорт. Желудок скручивается, сжимается рваной тряпкой для мытья полов и оседает где-то внизу живота щекотяще-распирающим волнением-тревогой. Становится резко нехорошо, холодно. Чонсу мутит. Очень.       Он задыхается, неловко моргнув, и пытается найти, что сказать, но говорить в такой ситуации нечего, особенно Чонсу, провстречавшемуся больше года с человеком, которого совершенно не любил в романтическом плане.       — Я даже... Это... Блин, — Чонсу ворошит волосы, всё ещё слегка влажные после душа, и пытается как-то ответить на выжидающий взгляд Джисока, но не может. Он сдаётся, терпит самое сокрушительное в своей жизни поражение, спрятав его за неуместной улыбкой и шутливом поднятии рук в сдающемся жесте: пальцы его подрагивают, но Чонсу пытается это скрыть. — За этим явно не ко мне, а к Хваёнг, она должна лучше знать. Я даже ни разу никому не признавался, — и выдавливает смешок, пытаясь превратить свою неловкость в шутку, а себя, по всей видимости, в клоуна.       Признаваться, он не признавался, хотя очень хотел. Всего лишь пару минут назад, например.       — Ни разу? — Джисок кривит слабую улыбку на губах и отстаёт наконец от ремешка гитарного чехла. Пинает несильно ногой камешек и вновь смотрит на Чонсу с каким-то затаённым, дышащим чувством внутри. — Всё равно мне нужна любая оценка со стороны моего признания, не против? — запоздалый кивок со стороны Чонсу. — Хорошо тогда... — Джисок делает шаг, и взгляд больше не прячет, смотрит прямо, открыто, пока лёгкий ветерок играет с волосами на его макушке, ночные тени скрадывают дёрнувшийся кадык и сухость обкусанных губ, когда они произносят оглушающе-неслышимое: — Ты мне нравишься, Чонсу.       Это больно, очень больно: слышать такие слова, смотря прямо в глаза Джисоку, и дрожать от надежды, зная, что она пустая злая сука. Зная, что они не для него. Что Джисок тоже совсем не для него, а для кого-то другого, и возможно от этого иглы глупой влюблённости Чонсу впиваются в сердце вдвойне больнее.       Слова, которые так жаждала его душа, кажутся теперь адом и невыносимым испытанием.       Чонсу стряхивает дёрганными движениями невидимую мошкару, а потом кладёт ладонь Джисоку на плечо, улыбка его так и норовит соскользнуть с лица, но Чонсу держится: ещё хотя бы пару минут, прежде чем он запрётся в своей комнате и рухнет на кровать не хуже Берлинской стены в истерике.       — Все девушки точно будут твоими, не переживай.       Джисок хмурится:       — Но...       — Нет, послушай. Джисок, ты правда удивительный, и если кто-то тебе откажет, не убивайся, нас восемь с лишним миллиардов.       Ведь так, Ким Чонсу? Раздавать советы, которым сам не следуешь — гениально.       Джисок резко мотает головой:       — Ты не понимаешь, он... Он такой...       — Он? — Чонсу выдыхает, едва соображая. — Кто он?       — Ты, — Джисок выпаливает и выглядит ошарашенным собственным признанием, как олень в свете фар, глаза его чуть расширены, зрачки пожрали радужку, и в этой глубинной черноте — Чонсу. Не менее испуганный, с чуть растрёпанными волосами и обеспокоенно-сложным выражением лица.       Чонсу не верит: не может, ломается, шестерёнки в его голове туго скрипят сложным ржавым механизмом. Чонсу это и есть тот самый «он»? Тот самый «он», который... Который... Это бред, чёртов бред, Чонсу стоит поменьше слушать музыку в наушниках, а то он совсем оглох. Ну не может Джисок такого сказать, правда?       Джисок смотрит с опаской и настороженным выжиданием, почти не дыша, и весь вид его кричит о том, что да — может.       Он выдыхает, и Чонсу впервые видит его таким надтреснутым и слабым, так что хочется тотчас же развидеть:       — Прости, я не должен был... — и замолкает. Потому что не прав, потому что сказать нечего.       Джисок отступает, хватаясь за ремень гитарного чехла, и прячет за чёлкой взгляд впервые за всё время их общения. И Чонсу вдруг становится всё понятно.       Вообще всё.       Шаг, крошка хрустит под пыльной подошвой кед, Чонсу ловит Джисока за ладонь, и это касание обжигает жаром и неожиданной близостью, тянет прочь с тротуарной дорожки на газон, скрывая их от света фонаря в темноту забора и кустов. Шелест травы, чей-то прерывистый вздох, а следующий выдох они делят на двоих, касаясь губами едва-едва, сердце жмётся, щемит от нежности, приятный разряд скользит по запястьям, в грудине всё расслабляется и теплеет.       Чонсу отрывается, но в него тут же вцепляются почти отчаянно за шею, тянут назад, и Джисок выглядит до чёртиков невероятно:       — Можно?       На этот раз после лёгкого кивка их губы сталкиваются сильнее, Чонсу приходится наклонится, он чувствует, как у него бешено колотится сердце, снедаемое диким счастьем в груди. А ещё неловко некуда деть руки. С Хваёнг это одно, но тут же Джисок. Его неожиданно убивает то, как тот слегка привстаёт на носочки, когда Чонсу осторожно укладывает руку ему на шею, поглаживая самыми кончиками пальцев короткие пушистые волоски на затылке и одновременно ощущая движение чужого кадыка, пульс, бьющися под косточкой челюсти.       Желудок щекотят крылья сотни бабочек, не иначе, когда Чонсу ощущает необыкновенную лёгкость и чужое тепло близко-близко, губы, сорванные вдохи и то, как короткие ногти Джисока чуть царапают его плечи, чужие отросшие волосы едва касаются щёк.       А потом телефон Чонсу неожиданно звонит в спортивной сумке через плечо, и они, испуганно-встревоженные, отскакивают друг от друга, сердце пропускает удар, и он впервые ругается на свой громкий рингтон с Twice.       Это мама.       — Алло, да, мам? — Чонсу отступает в сторону и отворачивается, пытаясь привести своё сердцебиение в порядок, откидывает со лба чёлку, щёки горят, ни о чём думать до сих пор толком не получается, кроме как о Джисоке.       — Чонсу, ты скоро? Ты просил меня к твоему приходу разогреть ттоки, они уже двадцать минут на столе стоят, поторапливайся, если не хочешь их есть холодными.       Чёрт.       Чонсу проверяет время: он должен был быть дома полчаса назад.       — Я уже на нашей улице, буду через пару минут, — в его голосе слышатся раскаивающиеся нотки, а потом он отключается, обернувшись.       Джисок выглядит взволнованным, касаясь холодными пальцами покрасневших щёк, а пухлые губы его непривычно яркие из-за поцелуев, рубашка так и норовит соскользнуть с одного плеча.       И Чонсу, честно, умирает от этого вида.       Он откашливается, привлекая к себе чужое внимание:       — Не хочешь зайти? У меня мама сегодня ттоки готовила, вместе поедим, если хочешь, родители будут тебе рады... — и утихает, чувствуя себя чуть смущённо, когда Джисок смотрит на него своими большими, искрящимися восторгом глазами, и немного напоминает щенка. А потом он матерится:       — Блять, — Джисок сгибается, мучительно тяня себя за кончики волос, и Чонсу даже пугается тому, как драматично тот выглядит: — Нахрена я это сделал сегодня, мы же этой ночью уезжаем к родственникам на два дня! Я вообще должен был быть дома час назад.       — Ты уезжаешь? — Чонсу делает шаг к нему чуть хмурясь. Два дня, конечно, немного, но в конце концов это последняя неделя каникул и через несколько дней уже начиналась учёба, и они даже не смогут теперь вдвоём провести по максимому свободное время: следующие каникулу почти через полгода, а между ними — учёба, тесты и ещё раз учёба.       — У нас раньше не получилось в этом году к родственникам съездить: мама работала, — Джисок звучит немного виновато, потирая затылок и не смотря на Чонсу. — Прости, мне, наверно, пора, и так дома прилетит, что поздно вернулся...       — Подожди, — Чонсу пугается. Он не хочет отпускать Джисока сейчас, когда, кажется, спустя долгие полгода всё прояснилось. Между ними резко оказывается столько всего необговоренного, столько касаний, объятий, поцелуев упущено, что не хочется-не можется расходится в разные стороны ни сейчас, ни ближайшую неделю вообще. Лицо Джисока расслабляется, взгляд становится мягко-искрящимся, когда он смотрит на Чонсу, и Чонсу вдруг понимает, каким дураком был, когда не замечал этого взгляда раньше. Джисок ведь всегда смотрел на него и при этом будто подсвечивался изнутри. Он думал, что Джисок сам по себе такой: лучащийся улыбками, прищуренными взглядами и неожиданными словами. А это оказывается только с ним одним, ни с кем-то ещё.       Джисок мажет горячим дыханием его губы, мягкость чужих вот-вот задержится на них, однако где-то рядом раздаются шаги и скрип ворот двора. Они отскакивают друг от друга, и Ким-старшая выходит из ворот внутреннего дворика их дома, чуть пугаясь, когда неожиданно видит их.       — Вы меня напугали, — она жалуется, поправляя тонкую кофточку на плечах и подходит к ним ближе: легкая прохлада с наступлением темноты уже начинает потихоньку пощипывать кожу. — Чонсу, что ты сразу не сказал, что идёшь с Джисоком, я бы хоть чайник поставила.       — Нет-нет, спасибо, мне уже пора идти, — Джисок улыбается, неловко отказываясь. — Я бы с радостью остался, но моя семья уезжает к родственникам через пару часов, так что никак не могу.       — Тогда удачной поездки, Джисок-и, — мама Чонсу улыбается: Джисок ей всегда нравился, Чонсу это понял давно, чего он не может сказать о себе самом.       — Ага, спасибо, — Джисок коротко-торопливо кланяется, а потом переводит взгляд на смущённого всей этой ситуацией Чонсу, пихает его несильно в бок и машет на прощание: — Пока, Чонсу-и, увидимся в воскресенье, — и в глазах опять искры словно от бенгальских огней, пляшущие огоньки, горящие угли костров, в голосе — привычное поддразнивание и смех и ещё что-то теперь уловимое: влюблённость.       Джисок снова проверяет время, тихо чертыхается, и опять поклонившись матери Чонсу, убегает, и лёгкое эхо его шагов в летнюю ночь ещё какое-то время задерживается в ушах. Ким-старшая откашливается:       — Чонсу, я вспомнила, что у нас закончились мука, молоко и всякая мелочь. Сходишь со мной до магазина? Я так не люблю ходить по темноте, тем более одна, — она ёжится, и Чонсу конечно же без раздумий соглашается, тем более идти недалеко, минут пять.       По дороге мама не даёт тишине зависнуть в воздухе:       — Слушай, я на этой неделе видела случайно в торговом центре Хваёнг и звала её к нам в гости, но она так сильно отнекивалась, что я перестала настаивать. Да и ты с тех выходных с ней не виделся, хотя каникулы, мог бы и пригласить девушку на свидание, — Ким-старшая полушутя корит его, негромко хихикнув, а потом замечает выражение лица Чонсу: — Чонсу, у вас что ли какие-то проблемы с Хваёнг? Всё хорошо?       — Да, мы общаемся, просто... — Чонсу пару раз неловко моргает, шумно вдыхая. — Я расстался с Хваёнг на прошлых выходных, но мы остались друзьями, так что всё в порядке, не надо переживать, мам, правда. — Но морщинки не покидают чужого лица:       — Вы из-за чего-то поссорились, да? Или любовь прошла, конфетно-букетный период кончился, и Хваёнг понравился какой-нибудь красавчик-футболист и баскетболом она больше не интересуется?       — Ну, мам, — жалобно тянет Чонсу, чувствуя лёгкое покалывание смущения на щеках. — Дело вовсе не в Хваёнг, а во мне. Я просто понял, что она не мой человек, мы всё обсудили и мирно расстались, не было никаких ссор, — и пинает от неприятных воспоминаний мелкий камешек на дороге. Тот со стуком об асфальт отскакивает на пару метров.       Ким-старшая вздыхает:       — Жаль, она стала бы такой прекрасной невесткой, но я в ваши отношения не вмешиваюсь. Ты правильно поступил, что не стал продолжать отношения, если тебе это стало в тягость и обязанность, — и Чонсу выдыхает с облегчением, понимая, что его не осуждают. — Но я могу сделать вывод, раз ты расстался с Хваёнг, решив, что она не твой человек, значит ты нашёл кого-то другого на эту роль, ведь так? Когда ты меня познакомишь со своей новой избранницей, а, Чонсу? — и скользнувшая во взгляде игривая искринка почти как у Джисока.       Чонсу воет:       — Ну, мам!