Пластик

Отдых не помог. Он проиграл с Алиной добрые полтора часа, прошёл множество песен «Осы», посмеялся и просто мило побеседовал с девушкой, но облегчения не последовало. Наоборот, он вымотался только сильнее, слушая свой такой чужой голос и наблюдая за всем как бы со стороны. И это шло вразрез со всем, что он знал: играть с друзьями — это же весело и приятно, почему ему было так тяжело? Алина же нравится ему, почему тогда он проводил с ней время через силу? Хорошо не чувствовать разочарования и гнева, но когда оказывается, что хорошее также проходит мимо — тогда хватаешься за голову… Такие мысли снова и снова проносились в голове парня, пока он вытирал пыль: отдых отдыхом, а уборку в качестве наказания за псевдопьянку никто не отменял. На самом деле данное занятие очень помогало оставаться на плаву, ведь занимало руки и в какой-то мере голову. Антон подолгу стоял над раковиной, выжимая многострадальную тряпочку больше и дольше, чем она того заслуживала, под ледяной водой. В какой-то момент он забавы ради представил на её месте свою шею, и выкрутил тряпку с такой невероятной силой, что кости в покрасневших руках болезненно хрустнули, а сама тряпка из совершенно мокрой превратилась в едва влажную. — Антон, я в магазин иду, тебе что-нибудь взять? — звонкий мамин голос раздался из коридора. Парень вздрогнул. — Да ничего не надо вроде. — Точно? — Ну… Может чипсы с крабом? — ради приличия предложил Антон. — Ой, там сплошные ешки! Не хватало ещё, — она застегнула змейку лёгкого пальто, — Возьму лучше печенья. «Зачем спрашивала тогда?..». — Тёть Ань, а возьмёте мне зелёного чая? — до боли знакомый голос прозвучал как бы отовсюду сразу. Антон поднял глаза, чтобы взглянуть на эту наглую морду в отражении зеркала. Действительно, бледный юноша в дверном проёме одарил тётю Аню вежливой улыбкой и устремил выжидающий взгляд в прихожую. Вот только тётя Аня не ответила. Не в силах оторвать глаз от его красивого лица, Антон наблюдал, как обаятельная полуулыбка Саши постепенно исчезала. Беловолосый поджал губы, опустил голову и помял пальцами край кофты. Его вид выражал полную растерянность. Антон не помнил, видел ли он вообще Собакина таким когда-нибудь, тем более — в своём доме. Дверная задвижка звякнула. Антон пулей вылетел из ванной, чудесным образом не сбив Сашу с ног. — Мам! А у нас зелёный чай остался? — Ну, — она удивлённо повернулась и похлопала ресницами, уже взявшись за ручку входной двери, — закончился давно. А ты чего это вспомнил? Зелёный чай полюбил? Тяночкины традиционно пили чёрный чай с бергамотом, каждый с двумя ложками сахара, чем довольствовалось и большинство их знакомых. Однако белобрысый паренёк и тут отличился: предпочитал без сахара, ещё и зелёный, чем вначале поражал семейство. А потом время от времени запасаться зелёным чаем специально для постоянного гостя вошло в привычку. — Та вот, полюбил недавно. — Какой взять, обычный или с жасмином там? Антон растерялся, но хриплый задорный голос у него за плечом тут же подсказал: — С жасмином! Мама всем видом выказывала нетерпение. — С жасмином, — повторил Антон. — Хорошо, куплю, если не забуду. Закроешь за мной? — Ага, давай, — она ушла, а он провернул задвижку дважды. — Ещё немного, и остался бы без чаёчка. Спасибо, если… — Собакин заикнулся, — если честно, подумал, ты тоже не услышишь. По дороге в ванную Антон остановился перед парнем и хмуро взглянул в его глаза исподлобья. Уголки Сашиных губ растянулись в улыбке, взгляд томных глаз был проникнут благодарностью. Искусственный свет просвечивал парня, словно тот состоял из густого тумана. — Я слышу тебя, — Антон холодно бросил и вернулся к своей тряпке. Включил напор воды посильнее и принялся выжимать её с новой силой. Стоило ему увидеть напуганного Сашу, как всё внутри болезненно сжалось, а осколки разбитого сердца запылали огнём. И он снова злился. — Анто-о-он, — Саша уже стоял у него за спиной и упорно перекрикивал шум воды, — Антон. — Чего тебе? — Почему ты злишься? Помочь тебе? — Нет. — Хочешь анекдот? — Нет. — Что-то случилось? Давай поговорим? — Нет, — Антон чувствовал, что если начнёт говорить, то либо разрыдается, либо скажет что-то такое, о чём будет жалеть до конца жизни, от чего Саша сам пошлёт его куда подальше. Саша подошёл совсем близко, почти вплотную, и упёрся обеими ладонями в раковину. Антон оказался в ловушке между тонкими руками Собакина, им самим сзади и раковиной с зеркалом впереди. Робко подняв глаза, прямо над своим плечом в отражении он увидел очень серьёзного Собакина, который сверлил взглядом его вымученную душу. Вопрос сменился на утверждение: — Давай поговорим. — Отъебись уже, видишь же, что я не хочу… — Злишься, наверное, потому что целый день квартиру драишь. Хватит мучать тряпку, — Саша снисходительно предположил и заботливо потянулся к тряпочке своей поблёскивающей рукой. — Не трожь мою тряпку! — Антон отчаянно воскликнул, отпрянул и прижал её к себе, как самое дорогое. Друг уставился на него с неподдельным интересом, как на занимательную зверушку в зоопарке, и нежно пролепетал: — Тошенька… Тошенька уставился на него в ответ. Прямой нос, светлые ресницы, лёгкая улыбка, большие полупрозрачные глаза… заметно покрасневшие полупрозрачные глаза. Вдруг Тяночкин встал на носочки, без предупреждения потянулся вперёд и жадно втянул воздух у самого лица Собакина. В нос тут же ударил едкий сладковатый запах, который, как уже успел выяснить мальчик, никак не был связан с духами. Глупо было предполагать, что Саша вернётся совершенно трезвым. — Ну конечно, на что я надеялся… — Антон выключил воду и выжал тряпку в последний раз. — …А? — казалось, Сашка уже был не здесь. Он застыл с широко раскрытыми глазами. — Отстань, не хочу я разговаривать. Сейчас не хочу, — парень милосердно уточнил. — …Оки, понял тебя, — с блаженным видом Саша вышел из ванной обдумывать только что произошедшее. Антон не стал терять времени и посмотрел на своё краснеющее лицо в зеркале. Хорошо, что чувства вернулись, но теперь они терзали его и затмевали рассудок. «А если он пропадёт насовсем?» — парень решил временно забыть свои обиды и выскочил из ванной. Он застал беловолосого в коридоре по дороге к своей комнате. — Что, Тош, уже хочешь разговаривать? — он самодовольно усмехнулся. Пары мгновений хватало Саше, чтобы прийти в себя. — П-пожалуйста, Саш, — от волнения его голос подрагивал, — никуда не уходи, ладно? Тот моргнул и ответил, чуть погодя: — Алина права, тебе нужно больше отдыхать, — он окинул взглядом окружающее их пространство. — Хочешь, чтобы я в коридорчике постоял? Хотя бы табуретку принеси. — Да нет, я имею в виду, из дома. Стой, где хочешь, только… Только не уходи. — Договорились. Кстати, я как раз собирался постоять над Гречей, — парень юркнул в комнату Антона и позвал кошку фирменным каламбуром, — кс-кс-кс, Гречка, сейчас скушаю тебя. Привет, моя девочка… Школьник вернулся в гостиную на подкашивающихся ногах и протёр все полки на скорую руку. Ядовитая смесь из обиды, злости, сожаления, стыда, страха и приятной взволнованности горела внутри, прожигала. Закончив с пылью, он боязливо подкрался к двери собственной комнаты и, борясь с желанием постучаться, заглянул внутрь. Саша никуда не ушёл. Он присел на корточки перед Гречкой, что сладко сопела на кресле Антона, внимательно её изучал, щупал и шёпотом вёл с ней одностороннюю, но душевную беседу под тёплым светом включённых гирлянд. Он и сам мягко светился, но в отличие от мерцания гирлянд, Сашино было белым и холодным, и почти не освещало ничего вокруг. Не отрывая взгляда от этой умиротворяющей картины, школьник незаметно подобрался к кровати, тихонько уселся на её край, подперев голову руками, и задумался. Его разрывали два противоположные желания: броситься к Собакину и либо обнять его, либо дать по лицу. В итоге Антон не решался ни на одно, ни на другое, и просто сохранял дистанцию. Он прикрыл глаза. Если Собакин сейчас предложит зарубиться в Майнкрафт или идиотские флеш-игры для девочек, сможет ли Антон согласиться как ни в чём не бывало, просто поиграть и получить удовольствие — как раньше? Хочется верить, но верится с трудом. В конце концов, нужно хотя бы попытаться. Попробовать собрать осколки их прошлой жизни, когда всё было хорошо. Прекратить нытьё. — А что с кошкой? — Саша обернулся к Антону. — М? — Антон нехотя оторвался от своих тяжёлых размышлений и открыл глаза. — А что с кошкой? — Издохла что ли… — он мечтательно протянул и провёл рукой по полосатой шубке Гречки. — ЧТО?! — хозяин бедного животного в ужасе вскочил и приземлился на колени рядом с Сашкой. Бедное животное при этом тут же подало признаки жизни: распахнуло глаза и потянулось навстречу Антону с вопросительным «мур-мяу?». Второе животное, белобрысое, при этом одобрительно отметило: — Всё-таки живая. — Саш, ну нахрена так пугать? — выдохнув, Антон сжал ткань брюк и страдальчески опустил голову. — Она какая-то… — Саша взглянул на друга виновато, как бы ища поддержки, и пожал плечами, — не гречневая больше. — Это как вообще? — Тоша в непонимании переводил взгляд то на друга, то на Гречку. Оба выглядели более-менее здоровыми, в частности Гречка. — Она же всегда ластилась ко мне, всегда отзывалась, — понизив голос, Собакин нагнулся совсем близко к Гречневой мордочке, так, чтобы быть на одном уровне с её карими глазами; Антон нервно сглотнул, ведь одно неосторожное движение кошки — и друг остался бы без глаза. Вся надежда была на доброту и нежность Гречки, которая не имела привычки царапаться. — Гречка? Гре-е-ечка. Греченька… — с печальным вздохом, продолжая неспеша гладить кошку, Саша продемонстрировал, как та игнорировала каждое его слово, словно его и не было здесь вовсе. Это было не похоже на неё, действительно — не по-гречневому. Антон нахмурился и тоже попробовал: — Гречка! — Мр-р? — кошечка мигом вскинула глаза на хозяина. Получалось, только Собакин испытывал трудности с тем, чтобы достучаться до сердца Гречки, и дело вряд ли было в ней. Антон с опаской покосился на юношу, но тот не выказывал беспокойства, а только усмехнулся, задумчиво уставился в потолок, продолжая нежно гладить домашнюю любимицу, и проронил: — Странные вы все какие-то… И тётя Аня, и Гречка… «А вдруг дело в тебе?», — невольно подумал мальчик, оглядывая друга и как бы намекая на его полупрозрачность, но вслух озвучить предположение не решился. — …И ты, Антошка, — зеленоватые прищуренные глаза вперились в Антона ещё до того, как их обладатель медленно повернул к нему голову, растягивая слова. — Ты — самый странный. «Это я тут странный?! Кто бы, блять, говорил, торч прозрачный!» — кричало сознание, но наружу возмущение не проникло, только замешательство. — Я?.. — он по-дурацки улыбнулся и указал на себя пальцем. Мальчик решил прикинуться дурачком, чтобы не пришлось слишком вникать в свои кипящие чувства, и просто дождаться предложения поиграть в Майн. Продолжая гипнотизировать сжавшегося от испуга мальчишку, Собакин подобрался совсем близко, практически навис над ним. Он рушил последние надежды Тоши на простое человеческое «как раньше». Белобрысый мастерски сокращал дистанцию, крушил все границы, что Антон так отчаянно старался выстроить, так же как волна смывает куличики из зыбкого песка. — Ты прогонял меня, как вшивую псину. — Виноват, — Антон втянул голову в плечи. — Потом ты, чуть не плача, умолял, чтобы я остался. — Было дело, — от напора друга Антон совсем приник, и, если бы не боязнь выглядеть глупо, он бы с удовольствием вжался в пол или забился в угол комнаты. — Ну? — от Сашиной улыбки не осталось ни следа, одна бровь поднялась, выражая что-то между осуждением и недоумением. — Что «ну»? — парень нерешительно взглянул на него исподлобья и похлопал длинными ресницами. — Тош, зачем ты меня обижаешь? От такого заявления у Антона даже опустились плечи, и он вскрикнул в искреннем удивлении: — Это я тебя обижаю?! — Конечно. Почему ты такой злобный? Слишком маленький, чтобы быть таким злым. — Да ты сам!.. А ты!.. — несправедливая, по мнению парня, претензия и не менее обидное замечание задели останки его самолюбия и заставили поднять голос. — А что я? — А ты почему опять накуренный?! — громко и яростно, зажмурившись, он выпалил первое, что пришло ему в голову. Теперь вторая Сашина бровь тоже поднялась. Он затих и медленно отстранился. Повисла пауза. — Оу. Антон тоже удивился. Собственным словам и последующим ощущениям. Озвучивать своё недовольство так прямо и чётко, так ещё и в лицо адресату оказалось чрезвычайно приятно. Конечно, страшно, конечно, во рту пересыхало, а слова выбирались из горла с большим усилием, но наградой за труд послужил прилив сил и приятные мурашки, пробежавшие по спине. — Ты из-за этого дулся? — Собакин недоверчиво склонил голову. — Ну, не только! — невероятно осмелев, парень поднял голову и сел прямо. — Что ещё? — Ещё… ещё ты меня обманывал! Ты постоянно меня обманывал! — он выдохнул, не совсем понимая молчаливую реакцию Саши. — Вот. По-настоящему странным было то, что бледнолицый юноша не пытался ни сменить тему, ни отшутиться. Для его бескостного языка это точно не стало бы сложной задачей, и Тоше было невдомёк, с какой целью напряжённый Саша молча и будто бы напугано смотрел на него из-под белой чёлки, как загнанный зверь. Долгожданным ответом послужил очередной хриплый вопрос: — Что-то ещё? — Ты ничего не рассказывал! — Антон подался вперёд и, не желая терять чувство мимолётной свободы, с жаром продолжил, — Ты называл меня другом, а сам скрывал от меня почти всё! Врал, что нужно домой, чтобы бегать за закладками! Сука, ты и себе, и мне испортил жизнь этой ебучей наркотой, блять, ну как, как ты умудрился?! И мама ещё меня с тобой сравнивала! — Что ещё? — Ты говорил, что ничего не будет, говорил, что я не в твоём вкусе, а в итоге… Сука, я не знаю, под какими фенами или солями ты был, чтобы так по-уебански писать, я чуть глаза не сломал, пока читал эту ёбаную записку!.. Ты всё про меня знал, ублюдок, ты знал, что важен мне, но не удосужился ни позвонить, ни написать хоть пару слов! Эта долбоёбка Женя знает твои секреты, а я не знаю! Ты тусовался и делал масочки с этой шалавой Миленой, пока я… Пока я… — слова, только что вылетающие с обжигающей язык лёгкостью, вдруг застряли где-то глубоко. — Что ещё? — Собакин спросил также хрипло. На протяжении всей тирады он не дрогнул, и одному богу известно, какие усилия для этого потребовались. Кроме того, Саша уже не выглядел таким отчаянно загнанным. Скорее, искры в серо-зелёных глазах и кривая ухмылка… выражали болезненное удовольствие. — Саша, где ты?! В какой канаве тебя искать?! Я нахуй перед всеми унижаюсь, всех спрашиваю, ходил в полицию! Я даже не знаю, живой ты ещё или уже сдох от передоза! Куда ты намылился с кучей героина, без вещей, без телефона, без денег?! И ты сидишь тут, сучара, передо мной, — он позволил рукам поддаваться порывам дрожи, и скоро всё его тело стало дрожать вместе с ними, — и говоришь, что я тебя обижаю? Подонок! Ты хоть представить можешь, насколько больно ты мне сделал?! — голос был почти неузнаваемым, срывался в отчаянный крик, — Ты не представляешь! Ненавижу! Я ненавижу!.. — Ненавидишь? — он уточнил с непередаваемой, только Собакину присущей интонацией. Нечто среднее между искренним интересом, издёвкой и простым заигрыванием. Близкий к бреду, Антон схватился за волосы руками в истерическом помешательстве, едва не падая в обморок от напряжения и неспособности управлять собственным дыханием. Он ответил криком: — Ненавижу тебя! Сука, сука, я тебя ненавижу!.. Саша быстро облизнул пересохшие губы, прежде чем задать ещё один вопрос. Сам он нисколечко не повышал тон, только говорил особенно отчётливо, чтобы теряющий рассудок Антон смог услышать его. — И чего ты хочешь? — с той же Сашиной интонацией, но особенно взволнованно. Он затаил дыхание и выжидающе уставился на Антона. На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина, не считая жалких Тошиных попыток обуздать кислород вперемешку с шумными всхлипами. Тяночкин рассеяно уставился в пол, не отнимая рук от головы. Слёзы, до этого застывшие в глазах, робко скатывались то по одной, то по другой щеке. Где былая лёгкость, куда делся прилив сил? Стоило поддаться порыву, как он сразу потерял всякий контроль над собой. — Антон! Чего ты хочешь? — Собакин нетерпеливо переспросил. Его голос пробился сквозь туман в сознании парня, как солнечный луч, тот зажмурился и резко ответил: — Да придушить тебя хочу! Сашин голос едва слышно подрагивал: — Так давай. Пальцы Антона медленно выпутались из русых локонов, и, всхлипывая, он попытался разглядеть юношу перед собой. Пелена слёз мешала это сделать, сквозь неё Саша расплывался, как огонь уличного фонаря. — Ч-что? Секунду поразмыслив, Собакин быстро скинул кофту с плеч, отбросил лохматые волосы с лица на спину, ухватился тонкими пальцами за воротник поношенной футболки и приблизился к парню. — Задуши меня, если хочешь, — Саша прошептал, но, поняв, что его привычная улыбочка вводила Антона в полное замешательство, убедительно добавил: — Серьёзно. Проморгавшись и хоть в некоторой степени придя в себя, Антон в ужасе уставился на друга, а точнее на то, что тот ему предлагал. — Твоя мама меня не слышит. Гречка тоже, — Саша щедро оттянул воротник и без того растянутой футболки, демонстрируя всю длину своей лебединой шеи и костлявые ключицы. — Никто не услышит. Ты сможешь, — он мягко продолжал, от волнения покусывая кольца в губах. — Антон. Убей меня. Эта белая шея была готова взять на себя всю его ненависть, всю обиду и боль. Антон не был в силах отвести от неё взгляд. Она пленила. Дыша часто, но беззвучно, Саша благоговейно наблюдал, как мальчик протягивал к ней свои трясущиеся руки. Может, это правда поможет? «Нет, — он вздрогнул и остановился, так и не коснувшись её, — Мне уже ничего не поможет». — Сашенька… — к глазам снова подступили слёзы, губы скривились, а руки упали на колени. Саша грустно улыбнулся: — Да, Тошик? — Лучше… Лучше… — из-за всхлипов он никак не мог сказать фразу целиком, — Лучше ты меня задуши-и-и! — он провыл, окончательно расплакавшись. — Ну вот, — белобрысый наконец-то отпустил вымученный воротник, — Зачем мне тебя душить? — Потому что я… Я!! — по примеру друга, Антон вцепился в воротник и решительно оттянул его вниз, хотя с рубашкой, застёгнутой на все пуговицы, это смотрелось не так эффектно, — Э-это я виноват! У-у… Я… Я ничего не спра-ашивал! Ты страдал один, а м-мне было плевать! — бедняжка всхлипывал через каждые несколько слов, но не упускал возможности раскаяться во всех своих грехах. Саша ответил сочувственным «угу» и понимающе кивнул. — Я просто трус! Я слабак! Жалкий… Без тебя… Я слишком… слишком медленный, слишком слабый, слишком глупый! В-все знали… а я…Если… Если я тебя найду!.. Я не знаю… как тебя спасти! Мне страшно! Я д-даже… не загуглил… — Я понимаю… — Саша накинул кофту обратно на плечи и спокойно гладил Гречку, не отворачиваясь от Антона. — Саша, Я так за… завидую! Я завидую Жене! И Милене! Я тоже хочу з-знать твои секреты! Я тоже хочу… — на этом моменте Антон напрочь забыл о том, что не хотел выглядеть глупо, — хочу делать ма-асочки-и-и! Сука… Я… себя ненавижу. Ещё десяток секунд Тоша тихо всхлипывал, затем с опаской взглянул другу в глаза. Ему казалось, что от череды таких резких и жалких признаний того должно было уже вырвать или хотя бы затошнить, но непредсказуемый Саша выглядел, как самый счастливый человек на свете. От его нежного взгляда и во всех смыслах светящейся улыбки Антону стало не по себе, словно он получил то, чего не заслуживает. Он отвернулся и задал вопрос: — Почему ты… так улыбаешься? Голос с хрипотцой прозвучал до боли ласково: — Потому что тебе стало легче. Мальчик судорожно вздохнул и прикрыл рот рукой. Саша был прав: стало намного легче. Как гора с плеч. Разговор дался тяжело, и Антону было стыдно за многие слова. Он ещё долго будет вспоминать их, жалея. Однако, это как сорвать пластырь или вытащить занозу — очень неприятная, но необходимая часть лечения, за которой следует освобождение от тягостной, обременительной боли. Саша, мягко мерцающий под тусклым светом гирлянды, прекрасно понимал этого. Не отрывая ладонь от лица, Антон упал к таким родным коленкам, белеющим из разорванной ткани чёрных джинсов, и разрыдался. Он рыдал навзрыд, но уже чувствовал себя спасённым, ведь это были слёзы облегчения. Завтра ему придётся объяснять родителям и Алине, почему он сорвал голос — и пусть! — он что-нибудь придумает. Они с Сашей обязательно что-нибудь придумают. Зато теперь напряжение пропало, закостенелое сердце, очнувшись, забилось и снова начало чувствовать, и всё, всё, всё вокруг — стало настоящим. — Легче, правда, Тошенька? Сжавшийся в клубок у Сашиных коленей парень старательно покивал и издал уверенное «ага!» между всхлипов. — Всё ещё меня ненавидишь? — Собакин проговорил до смешного высоким голосом, каким обычно обращаются к домашним любимцам. Ладонь его при этом ненароком переместилась с бока Гречки на бок Антона. Кажется, ему было по барабану, кого гладить. Дрожащий парень спрятал лицо в сгибе локтя и попытался помотать головой. — Н… Н-нет! — Я тебя тоже. Вскоре, подуспокоившись, Антон вытер лицо рукавом рубашки. — Ох… — всё ещё всхлипывая время от времени, он перевернулся на спину, раскинул ноги и сложил руки на груди. — Я устал. Недолго думая, Собакин развернулся вальтом и лёг рядом. Антон повернул голову. Сашино лицо было рядом. Белобрысый с лёгкой улыбкой самозабвенно разглядывал потолок, словно они лежали не на полу, а на траве, и смотрели на звёзды. — Слышишь, Саш. — Слышу, — Собакин взглянул в мокрые Тошины глаза, и тому показалось, что в Сашиных глазах действительно отражались звёзды. — Ты любишь меня? Ответил без тени сомнения, не смутившись ни капли: — Конечно. Ты и сам знаешь. Надобности спрашивать об этом не было. Антон вздохнул, отвернулся к потолку и тоже постарался увидеть звёзды. Он знал, прекрасно знал. На самом деле, его беспокоил другой вопрос. Только он крутился в его голове. «А я?». «А что же чувствую я?».