Хозяин Болота

— В деревне говорят, что в этом лесу есть страшная сила, убивающая людей. Говорят, что здесь живёт монстр, — задумчиво вспоминает мальчик обрывки слухов, — некоторые говорят, что это зверь обычный, — пожимает он плечами. — Просто так говорить не будут, — тяжело вздохнув, проговорил Минхо, отсыпая в руки парня горсть красных круглых ягод. — Но как же? Сколько раз я здесь оказывался и все со мной хорошо, да и ты тоже ходишь тут, — Джисон выставил ладони вперёд, принимая угощение. — Ты ребёнок, детям многое простительно, может быть, поэтому тебя этот монстр не трогает, — ухмыльнулся Минхо, — но когда вырастешь, не ходи сюда, никогда, понял? — уже строже напомнил он. — Почему ты так говоришь, я уже не тот ребенок, которым был, когда впервые попал сюда? — закидывая в рот сразу несколько кислых ягод, спросил он. — Мне хочется верить, что ты будешь хорошим человеком и мне бы не хотелось, чтобы с тобой случилось что-то ужасное, — задумался старший, — люди в этой деревне погрязли в грехах и пороках. Разумеется, нет человека с чистой душой, не окропленной мраком, но здесь, — он указал рукой за спину, в сторону деревни, — тут нет ни одной чистой души. Видимо, это такая особенность человека. — А моя бабушка? Она же хорошая, — мальчик отстранённо перекатывал пальцами ягоду, не замечая, что хрупкая кожица лопнула и из неё стал вытекать сок, окрашивая руки ребёнка в алый цвет, что на бледной исцарапанной руке, в свете луны, больше походило на разводы крови. — Для тебя она хорошая, — хмыкнул Ли, — но что о ней могут сказать ваши соседи? Ты уверен, что хорошо ее знаешь? — Не знаю, я мало говорю с людьми… они такие, — он поморщился, — пугающие, я их боюсь немного, — застеничиво проговорил он. Минхо усмехнулся, наблюдая за слегка смущенным лицом мальчика, — ну о чем и речь, в каждом можно найти изъян, ты же пока ещё совсем мал, твоё сердце чистое и светлое, — он потрепал Джисона по волосам, взъерошивая их ещё сильнее. — А тебя монстр не трогает? — Хан обиженно надул щеки, приглаживая волосы, торчащие во все стороны. — Не трогает, — усмехнулся он. — Значит ты хороший человек! — радостно воскликнул мальчик, — ну, конечно, — он стукнул себя ладонью по лбу, — почему я удивлён, ты же столько раз спасал меня. Минхо тяжело вздохнул, — позволь спасти тебя ещё раз, — серьёзно сказал он, — когда повзрослеешь и начнешь воспринимать этот мир по-другому, не так как сейчас, не вздумай возвращаться в это место, — Джисон уже сбился со счета, сколько раз старший говорил ему эти слова. И он их запомнил, правда, совсем не понимая, почему он так говорит. Строгий тон мужчины слегка напугал Хана, он активно закивал и поджал ноги ещё ближе к груди. Может, когда-нибудь он поймет. Каждое лето он предостерегает Джисона от чего-то, просит его не приходить, но разве в силах он справиться со своим недугом? Не то чтобы Джисон был рад тому, что ходит во сне, но он, по крайней мере, рад, что благодаря своему лунатизму встретил Минхо. Пусть он и бывает пугающим временами. 🩸🩸🩸 — Послушай, чисто гипотетически, гейс у ребенка может быть? — жуя огурец, задумчиво говорит писатель. — Конечно, но важно, чтобы ребёнок понимал свои ограничения, — размешивая сахар в кружке, ответил Феликс, — если все условия выполняются, то никаких проблем быть не должно. — А если ребёнок забыл о своих обязательствах? — хмурит брови Джисон. — Он умрёт, — пожал плечами травник, — если нарушит гейс, конечно же. — Сразу умрёт? — писатель скосил глаза в сторону Ли. — Говорят, нарушившие гейсы, умирают в ночь, когда мы отмечаем окончание лета, — он сделал глоток горячего чая, — я видел, такое действительно происходит, никогда не знаешь, кто доживет до утра, — тяжело вздохнув, он потянулся за конфетой, — я уже говорил это, вроде как. — А причина смерти? Остановка сердца или еще что? — Всегда по-разному, но обычно это нешумная смерть, — он пожимает плечами, — говорят, что душа умершего плавает в безмолвной тишине, и время там, будто сироп, тягучее и липкое, может год за минуту пройти, а может минута как год тянуться. — Это похоже на ад, — тихо говорит Джисон, закусывая губу. — Может, но еще говорят, что это не навсегда. — Это как? — Не знаю, — вздыхает Феликс, — но что я знаю, это то, что зажженная свеча, которую принято ставить на подоконник, указывает путь таким душам. — Показывает дорогу домой? — Да, в Самайн грань между миром живых и мертвых становится слишком прозрачной и тонкой, поэтому у души есть шанс вырваться из того места и хоть на короткий промежуток времени попасть домой, где его ждут. — А если не ждут, то и свечу не зажигают, — шкрябая ногтем облупившийся слой лака на столе, бурчит Хан. Феликс кивает. А Джисон думает. Видимо, он облажался по всем направлениям. 🩸🩸🩸 Как и говорили старушки, погода выдалась ясная, но морозная, лужи, что не впитались в переувлажненную землю, покрылись тонкой коркой прозрачного хрупкого льда. Постепенно деревня начала заполняться голосами и шумом, что было непривычно для Джисона, дом которого располагался на отшибе и кроме привычного шума крон и завываний ветра в ветках деревьев, практически не было других звуков. Вдохнув морозный воздух и вернув его наружу в виде облачка пара, Джисон потянулся, потирая глаза, и зашагал в сторону соседского дома, который стал привычнее его собственного. Открыв скрипнувшую дверь, он зевнул шестой раз за последние пять минут, и помахал рукой, приветствуя хозяина дома. — Ты рано сегодня, — удивленно приподнял брови Феликс. — Не хочу ничего пропустить. — Не пропустишь, сейчас еще рано, празднование будет вечером. — Ну, я, может, помочь хочу, — запротестовал он, — что делать? — Можешь дрова нарубить, — пожал плечами Феликс, там должно хватить, но мы собираем с запасом, чтобы всю ночь горело, так что лишними точно не будут. 🩸🩸🩸 Черное небо, казалось, пылало отблесками костров, что разожгли в центре деревни. Если посмотреть со стороны может показаться, что здесь свирепствует пожар. Обряды, которые привычны для местных, Джисону казались чем-то диким и первобытным. Как и обещал Феликс. столы ломились от еды и напитков, заунывные песни тянулись скрипучими старческими голосами с разных сторон. Безусловно, окажись Джисон на таком празднике месяц назад, он бы чувствовал себя некомфортно и, может, только спустя время привык бы, вливаясь в общую атмосферу. Сегодня же он не тот человек, что был месяц назад, да даже неделю назад. Теперь он знает о своем прошлом все. Это место позволило ему разворошить захламленную покрытую паутиной камеру в лабиринте собственного разума, что, конечно же, не могло не иметь последствий. Улыбаясь в ответ радостным лицам, он бредет через жаркий коридор из двух огненных стен, всполохи выныривают перед ним, обнажая свои языки и пытаясь лизнуть его, оставив свой след очищения на коже. Идти вот так, через огонь, под всеобщий гул кажется чем-то особенным. Страх, сковавший его в начале, как будто растаял во всеобволакивающем жаре. И чувство спокойствия, что охватило его, так отчетливо переплеталось с тем, что он уже испытывал. Испытывал рядом с определенным человеком, если так уместно о нем говорить. Мысль о том, где он должен быть на самом деле, молнией пронеслась в его голове и лицо, расслабленное и немного осуждающее его за выбор судьбы, четко отразилось в конце огненного коридора, как будто не оставляя больше выбора и сомнений. 🩸🩸🩸 — Хэй, выходи! — кричал он, выставив перед собой запястье и царапая его острым осколком ветки. В ответ ему была тишина, разбавляемая шумом ветра в кронах бесконечно высоких деревьев. Он зашёл довольно глубоко в лес, чувство тревоги поднималось откуда-то из центра груди и живота, заполняя собой все отведённое ей телом пространство, казалось, этого чувства было так много, что оно выходило за пределы всех органов, распространяясь на окружающую среду, и обволакивала писателя, как землю обволакивает атмосфера. Кругом царил непроглядный мрак, на фоне этой тьмы выделялись коричневые стволы деревьев, которые, чем дальше находились от глаз, тем сильнее сливались в единый фон, в котором не было ничего, кроме шершавой неровной коры. Он сделал несколько шагов вперёд, задыхаясь при каждом движении. Горло сдавливало при малейшем движении вперёд. Разум плыл и затуманивался, но мысль, что ему нужно двигаться, чётко была выгравирована в его сознании. Делая жадные глотки воздуха, он трясущимися руками царапал кожу на шее, пытаясь освободиться от невидимой силы, сдавливающей её. Не в силах передвигать свое тело, Джисон упёрся трясущейся рукой в шершавый ствол дерева, его била крупная дрожь, дыхание, рваное и тяжелое, хрипом вырывалось из пересохших губ, по вискам стекали капли пота, смешиваясь со слезами, которые вытекали из широко раскрытых ничегоневидящих глаз. Придя немного в себя, он с трудом вздохнул и выпрямился, осматриваясь по сторонам, в полубессознательном состоянии он все-таки дошёл до пункта назначения. Впереди маячила чёрная гладь воды, с выступающими из неё островками земли, покрытыми скудной растительностью. Кусты с алыми гроздями торчали из разных частей болота. Справа дягиль, возвышающийся над мутной водой, постепенно сливался с острой тёмно-зелёной, почти чёрной осокой. Слева трясина, покрытая ряской будто одеялом, сотканным из тысяч маленьких лоскутков. — Черт, — выругался он, пытаясь подавить тошноту, которая усилилась, как только он приблизился к этому месту — то ли от запаха тины и застоявшейся воды, то ли от мрачной атмосферы, которая была чуть ли не осязаема. Впервые он чувствует себя так паршиво здесь. Вдалеке то и дело вспыхивали огоньки на болоте, которые затухали, стоило только задержать на них взгляд, они напоминали о прошлом, о том, как он впервые оказался в этом месте. Раздражённо фыркнув, он смотрит под ноги в поисках чего-то более острого, чем та бесполезная ветка, которую он откинул. Наткнувшись взглядом на терновник с длинными острыми шипамми, словно кинжалы, он облегченно вздохнул. Сердце в панике колотилось с жуткой скоростью, в горле пересохло. Страх сжал горло железной хваткой, он прокашлялся, но это мало помогло от удушающего чувства. Этот страх был чем-то инородным, сознанием Джисон понимал все происходящее и последствия своих действий мог предвидеть. Этот страх был, как барьер этого места, который пытался его остановить и прогнать, но упертый писатель не двигался с места. Закусив губу от боли, когда острые колючие ветки терновника ободрали тонкую кожу на руке, он стал рассматривать набухающие капельки темно бордового цвета, что резко выделялись на белой коже. Он удовлетворённо вздохнул, стараясь не обращать внимания на душивший его ужас. Капли становились больше, в свете луны напоминали ягоды брусники или клюквы, которые он так любил в детстве. Они соединялись между собой, стекая, будто брусничный сок вниз, впитываясь в черную рыхлую землю. — Где же ты, — оглянулся он по сторонам, — выходи, твой праздничный ужин готов? — он усмехнулся и мысленно ударил себя ладонью по лбу, что за глупости он говорит? — Ты ведь давно не ел, не так ли? Утоли свою жажду. Он думает, что это так, ведь Хенджин все еще жив, а после него жертв не было. Может ли это значить, что Минхо безумно голоден? Джисон на это надеется. Все чувства навалилось разом, оглушая его и заставляя упасть на колени. Испарина покрыла лицо, он поднял ладони, чтобы смахнуть влагу, но руки с алыми нитками, вытекающими изнутри и плетущие узоры на молочной коже, перестали слушаться, безвольно упав на колени. Ему казалось, что вся его жизнь, построенная за пределами этого конкретного места, была бессмысленна и все принятые решения и личные выборы вели его сюда, к этому болоту с полыхающими мерцающими огоньками. Сейчас же, кривя губы в слабой улыбке, он мечтает увидеть еще два ярких огонька — блеск темных глаз, зажегший в нем что-то не по-человечески сильное. Краем уха, сквозь шум бушующей крови в ушах, он слышит треск ветки, облегчённая улыбка самопроизвольно появляется на его лице и он, наконец, прикрывает глаза, расправляя плечи. Чувствуя, как шеи касается холодная рука, он слегка вздрагивает. — Такой ты выбор сделал, Хан Джисон, — голос был сладким и мягким, как сахарная вата, что так резко контрастировало с жёсткой хваткой на плече. — Разве был у меня выбор? — шепчет он, обессиленно заваливаясь на бок, видя только черноту перед собой, заполненную теплым обволакивающим звуком чужого голоса.