Ворон с Уолл-стрит

            Дайшо не пришёл на завтрак. И на обеде его тоже не было.             Тсукишима поговорил с тюремным консультантом и попросил включить Ямагучи в списки звонков и посещений, объясняя тем, что Ямагучи — его адвокат и единственный друг, которому он может доверять. Когда у него спросили, не хочет ли он включить в списки семью или каких-нибудь родственников, то Тсукишима достаточно резко высказался о родителях, но попросил добавить в список звонков старшего брата, Акитеру.             Также он уточнил по поводу счёта и денег на нём, спросил, есть ли какая-нибудь работа для новоприбывших, какая ставка в час и каким образом её можно получить, и затем, со спокойной душой, отправился изучать другие места в тюрьме.             Ему рассказали, что работы в тюрьме много. Если он был не из брезгливых, то мог устроиться уборщиком туалетов, либо работником в прачечную. Если умеешь готовить — прямая дорога на кухню в качестве помощника повара: готовь, мой посуду и раздавай еду голодным заключённым, любуйся недовольными рожами.             Ещё на территории тюрьмы была оранжерея, заброшенная так давно, что никто до сих пор не предлагал свою помощь, чтобы сделать из неё хоть что-то приличное. Но некого Вакатоши Ушиджиму однажды приставили к оранжерее, и только когда дело закончилось выращиванием марихуаны, больше никаких желающих не было. Об оранжерее забыли, как о страшном сне, и напоминанием служил лишь Ушиджима, срок которого был увеличен на пару десятков лет.             Тсукишима едва сдержался от того, чтобы провести ладонью по лицу, стоило ему узнать об этой истории. Нужно же быть таким идиотом и добавлять к своему сроку ещё несколько лет ради… а ради чего? Ведь можно выйти за хорошее поведение и создавать видимость исправившегося человека, лишь бы никогда не возвращаться в место, отнявшее у тебя почти всю жизнь.             Тсукишима думал, как конченный моралист, но совершенно не знал, как думали другие заключённые о жизни после тюрьмы. Возможно, они вообще не умели ничего, кроме как быть преступниками? Может, только это и получалось у них лучше всего, просто однажды произошли обстоятельства, из-за которых им пришлось сдаться?             Тсукишима тоже смутно представлял свою жизнь после освобождения. Спустя десять лет ему исполнится сорок семь, а это почти пятьдесят, то есть юбилей.             Он посвятил половину жизни брокерству и действительно в этом преуспел. Кроме высшего образования, которое автоматически аннулировалось после заключения, у него ничего не было. Ему не хотелось загадывать, но его квартиру также могли забрать в качестве морального ущерба. Кем он был без бравады успешной жизни? Да никем.             Возьми и забери недвижимость, образование и работу, что от него останется, кроме неуверенного взгляда за стёклами очков? Жалкий маменькин сынок.             Тсукишима зашёл в просторное помещение, чем-то напоминающее столовую, но без запаха склеенного риса и тушёных овощей. Помещение было оснащено длинными столами и стульями и неплохо освещено за счёт трёх окон, на которых стояли решётки. Ни телевизора, ни шкафов с книгами, ничего. Тсукишима сел за самый дальний стол, засовывая руки в карманы штанов, и уставился перед собой в одну точку.             Кроме него, в помещении было ещё несколько заключённых. Тот самый светловолосый преступник с понурым лицом, не похожий на азиата, сидел и листал какую-то книгу, абстрагированный от мира, рядом с ним — невысокий мужчина с торчащими скулами и русыми волосами. Равнодушное веснушчатое лицо, мёртвый взгляд, сухие губы, сжатые в тонкую полоску. Он ничего не делал: его руки были опущены вдоль тела.             Тсукишима перевёл взгляд на другой стол: за ним сидели старики и играли в шахматы. Старики источали более миролюбивую атмосферу, над чем-то смеялись, полностью погружённые в игру. Им-то точно терять было нечего: они давно привыкли к условиям в тюрьме и вряд ли хотели возвращаться на волю.             Ещё был мужчина, примерно одного возраста с Тсукишимой, который сидел в полном одиночестве и что-то сосредоточенно подчёркивал в спортивном журнале. Старого выпуска. У брата Тсукишимы была целая коллекция таких журналов, особенно когда он играл в волейбол в школьные годы, и Тсукишима постоянно слышал от Акитеру какие-то новости из мира спорта, которые он читал вслух и выглядел очень воодушевлённым.             У мужчины были тёмные, аккуратно уложенные волосы, а на столе перед ним стояла маленькая коробка допитого молока и смятая упаковка из-под какого-то печенья. Он не был похож на преступника, но опять же, Тсукишиме хватило неполного дня в тюрьме, чтобы лично убедиться в обманчивой внешности заключённых. Асахи был самым ярким примером в воображаемом списке.             Тсукишима не сразу заметил, что за его столом начала образовываться целая компания, так как глубоко погрузился в собственные мысли, из которых его вывел скрежет стула напротив. Стул отодвинули в сторону с намерением сесть, и Тсукишима поднял глаза, чтобы увидеть тех, кто вторгнулся в его личное пространство.             Впрочем, ни о каком личном пространстве и речи идти не могло, если сделать важную пометку, где он находился, а главное — с кем.             — Грустишь, дорогуша? — Куроо сел за стол и придвинулся ближе, соприкасаясь коленями с коленями Тсукишимы. Он поспешно отодвинулся, ножки стула проскользили по полу с противным лязгом, но уйти ему не дали.             Рядом с Куроо уселся мужчина, от одного взгляда на которого хотелось истошно кричать: его бицепсы были размером с голову Тсукишимы. Тем не менее, несмотря на огромную массу тела, мужчина выглядел доброжелательно, смотрел на него с неприкрытым интересом и желанием пообщаться. Да и бейдж у него был оранжевого цвета, значит он действительно был не таким опасным, как остальные заключённые.             Двух других он рассмотреть не успел, потому что Куроо почти сразу привлёк внимание к себе.             — Всё никак не удаётся нам с тобой побеседовать. Ты прям неуловимый! Скажи же, бро? — Куроо обращался к горе мышц с оранжевым бейджем.             — Ты просто стрёмный, вот тебя и сторонятся новенькие, — рассмеялся мужчина и вытянул руку вперёд: — Я Бокуто, для друзей Бо.             Тсукишима с опаской посмотрел на мускулистую руку, которая легко могла бы сломать его шею, но всё же протянул дрожащую ладонь и ответил на рукопожатие, мужественно выдерживая крепкую хватку. Он надеялся, что хруст мизинца ему просто почудился.             — Мне нужно представляться, или вы и так всё обо мне знаете?             — Мы и так всё о тебе знаем, — ещё один мужчина из компании, сидящий рядом с Тсукишимой и выковыривающий грязь из-под ногтей, громко цокнул и наконец-то обратил на него внимание: — Но лично я не знаю твоего знака зодиака.             — А как это поможет? — выдерживая паузу, спросил Тсукишима, и заключённый выразительно закатил глаза, больше не подключаясь к разговору и возвращаясь к рассматриванию ногтей.             — Ойкава в своём репертуаре, — рассмеялся Куроо и хлопнул раскрытой ладонью по поверхности стола, из-за чего вздрогнули все, даже здоровяк, представившийся Бокуто. — У него издержки профессии. Он спрашивает знак зодиака у каждого второго новичка: ему так проще подбирать новые имена для тех, кто хочет приобрести после освобождения поддельные доки. Так что обращайся.             — Мне о вас рассказывали, — вдруг дошло до Тсукишимы, и он посмотрел на Ойкаву новыми глазами: «манерный», «ему бы по подиуму ходить», «он мне морду набил и потом просидел в карцере почти месяц». Тот коротышка на ужине, Нишиноя, говорил про него. — Весы. В поддельных документах не нуждаюсь, спасибо.             — Все вы так говорите, а потом ищите, к кому обратиться, потому что федералы на пятки наступают, — махнул ладонью Ойкава и осмотрелся по сторонам. — А ещё я очень расстроен, потому что Ива-чан сегодня не работает. День прошёл впустую.             — Надзиратель Иваизуми-сан, — пояснил Бокуто, когда встретился с недоумением в глазах Тсукишимы, и почти сразу расхохотался из-за произведённой реакции. — Он, на самом деле, неплохой чувак, просто сейчас с новичками возится и вдвойне заёбывается. Его можно понять. Я бы на его месте давно всех переубивал…             — Прошу прощения за бестактность, но за что вы сидите? — Тсукишима обвёл всех присутствующих за столом любопытным взглядом. — Я считаю не совсем честным, что являюсь единственным, о ком всем всё известно. Это немного напрягает.             — А мне нравится этот парень! — воскликнул Бокуто и хлопнул Куроо по плечу. Тот, в свою очередь, не убрал улыбку с лица, но больше был похож на пациента, у которого защемило какой-то важный нерв, отвечающий за реакцию лицевых мышц. — Бро, давай его к себе заберём?             — Он — весы, я против, — высказался Ойкава.             — Парни, давайте сначала поведаем юному волку с Уолл-стрит о наших непростых судьбах, — расслабленно начал Куроо и, бросив быстрый взгляд на Тсукишиму, кивнул на Бокуто: — Твоя история ему понравится больше всего.             — Я сижу за неуплату налогов, бро, это неинтересно, — мужчина откинулся на спинку стула, и Тсукишима был готов поклясться, что стул жалобно заскрипел, готовый развалиться на части.             — Да не, ты ему истинную причину расскажи, за которую тебя до сих пор не могут поймать, — Куроо хитро улыбнулся, и Тсукишима нахмурился. Ему и правда стало интересно: что такого совершил Бокуто, который находился на втором месте, после Сугавары, по адекватности и здравости ума?             — А-а-а… — Бокуто почесал щёку указательным пальцем и чуть подался вперёд: — Ты когда-нибудь слышал о краже бриллианта, стоящего как целое состояние? Около двадцати миллионов долларов по-моему.             Куроо гаденько смеялся, когда глаза Тсукишимы начали увеличиваться и вываливаться за стёкла очков. Тсукишима, конечно же, слышал о краже бриллианта: два года назад это дело взорвало средства массовой информации. Об этом писали на первых полосах в газетах, неделями крутили по телевизору и даже спустя время не сумели поймать того, кто это сделал. Дело осталось нераскрытым по настоящее время.             — Хотите сказать, что это были вы?             — От скепсиса в его словах мне хочется застрелиться, — прокомментировал Ойкава и вдруг обратился к Бокуто: — Если ты украл бриллиант и до сих пор не превратил его в деньги, то где ты его хранишь? С собой в очке пронёс?             — Не, он бы провалил проверку и тогда бы остался в тюрьме вместе со мной на пару пожизненных, — вяло отозвался Куроо. — Но поверь, мне тоже интересно, где он его прячет. Причём, успешно.             — Он в надёжных руках, — насупился Бокуто и развёл руками в стороны. — На меня смотрят, как на недалёкого, и в этом моё преимущество. Человек, который не платит налоги, не может провернуть кражу века. Это нереально.             — И вы так спокойно говорите об этом? Не думаете, что вас могут сдать? — Тсукишима вскинул бровь. Это был логичный вопрос. Многие, узнав об истинном преступлении Бокуто, не поленились бы донести на него в полицию и тем самым скостить себе срок. Это ведь помощь в расследовании, которая обычно хорошо поощряется.             — Сдать меня? — Бокуто склонил голову к плечу и улыбнулся. — Ну, кража бриллианта — не единственное, что я умею. Если ты умный, то понял, о чём я.             Тсукишиме стало не по себе. Бокуто не изменился в лице, оставаясь доброжелательным и переполненным благими намерениями, но изменилось что-то другое: атмосфера вокруг. Он почувствовал себя несчастной зубочисткой, воткнутой в оливку, которую могли сломать ловким движением пальцев, и бросить к ногам, как ненужный мусор. Тсукишима понял: с Бокуто лучше не шутить. Внешность в очередной раз оказалась обманчива.             — Про меня ты уже знаешь, — Ойкава тяжело вздохнул. — Через меня прошло достаточно преступников, так что я могу провести тебе экскурсию, кому из здешних заключённых я помогал с документами. И я бы никогда в жизни так просто не попался копам, если бы одна крыса не сдала меня. Так что, когда я выйду на свободу, я сяду снова — но уже за убийство. Зато с каким наслаждением.             — А он, — Куроо указал большим пальцем на четвёртого заключённого, который всё это время сливался со стулом и не особо хотел участвовать в разговоре, — взломал национальный центр кибербезопасности. Прикинь, какая умора. Он тоже что-то вроде местной знаменитости.             Тсукишима пару раз моргнул и посмотрел на «местную знаменитость» оценивающим взглядом: отросшие корни, обесцвеченные концы, равнодушный взгляд, достаточно хлипкое телосложение. Он был похож на типичного задрота, живущего с родителями и не выходящего из комнаты, но никак не на хакера, которому удалось взломать центр, отвечающий за кибербезопасность. Это действительно было уморительно.             — Ты, кстати, лучше не смотри на него так, — предостерегающе сказал Куроо. — Он типа миллиардера. У него собственная компания по разработке игр, а ещё он блогер. Ну, целый набор, короче.             — Мне всё равно, — заключённый отмахнулся от Куроо, как от навязчивой мухи, и вернулся к состоянию саморефлексии.             Тсукишима перевёл взгляд на Куроо и, чуть погодя, задал самый интересующий его вопрос:             — А вы? За что вам дали несколько пожизненных?             — А, мне? — мужчина сделал удивлённое лицо, и было видно, что он прикидывался дурачком, словно не хотел говорить о причине своего нахождения в тюрьме. — Я обычный бродяга-симпатяга. Разбои всякие, баловство. Не обращай внимание. Давай лучше уединимся где-нибудь и пообщаемся тет-а-тет, а? Что думаешь?             — Фу, боже, хотя бы не при нас, — Ойкава изобразил рвотный рефлекс и резко встал из-за стола, кивая в сторону выхода. — Думаю, мы достаточно потянули время. Можно идти и не тратить остаток дня впустую.             — Поддерживаю, — хакер тоже поднялся со своего места и направился следом за Ойкавой, не считая должным попрощаться.             Бокуто ободряюще улыбнулся Тсукишиме, пожелал удачи с адаптацией в тюрьме и скорейшим распределением и удалился следом за ними. Куроо остался сидеть на месте и непринуждённо улыбаться. Тсукишима чувствовал подвох, который стоило почувствовать ещё в самом начале их неловкого и псевдо-дружелюбного разговора.             Они тянули время? Зачем?             — Спасибо, что уделил нам время, Тсукки. Приятно было с тобой пообщаться, — Куроо протянул ему ладонь для рукопожатия, и Тсукишима посмотрел на неё равнодушным взглядом, пытаясь собрать пазл в голове. Что-то произошло, но, чёрт возьми, что?             — Я вам нужен для алиби? — догадался Тсукишима, и Куроо подтянул руку к себе, сжимая ладонь в кулак, и тоже встал со стула. Он задумчиво провёл пальцами по поверхности стола, будто собирая пыль, но столы были девственно-чистыми и пахли металлом и хлоркой.             — Ты мне сразу понравился. Видимо, не зря, — Куроо махнул ему на прощание ладонью и расслабленной походкой направился к выходу из помещения, оставляя Тсукишиму наедине с полным бардаком в голове.             Вечером Сугавара сообщил о том, что в лазарет доставили заключённого: кого-то из новичков. Когда Асахи осторожно спросил, что случилось, Сугавара ограничился парой сухих и скомканных предложений и молча лёг на кровать, поворачиваясь ко всем спиной и накрываясь одеялом. Это было совсем на него не похоже. Значит, случилось что-то серьёзное.             — Групповое изнасилование, — с порога бросил Сакуса. Асахи вздрогнул и сделал большие, испуганные глаза. — Если вы думаете, что попали на курорт, то заблуждаетесь. Любое ваше слово может быть направлено против вас.             — Это Дайшо? — Тсукишима крепко сжимал кулаки, из-за чего ногти впивались в кожу и причиняли достаточно боли, чтобы сохранять спокойствие и, в целом, держать себя в руках. Иначе он бы не справился с нахлынувшими эмоциями. Он понял, почему они пришли к нему. Почему он — их алиби.             — Поэтому ты мне и не нравишься, — буквально выплюнул Сакуса и забрался на второй ярус. — Задаёшь много вопросов, хотя можешь догадаться, что к чему. Тебе достаточно просто включить мозги. А так, поздравляю с первыми неприятностями. Спойлер: мне тебя не жаль.             Тсукишима поджал губы, чувствуя, как вдоль позвоночника пробежал неприятный холодок и больно цапнул за затылок.             «Ты мне сразу понравился. Видимо, не зря».             Его безостановочно рвало в грязном тюремном туалете половину ночи, пока во рту не начал скапливаться желудочный сок и жечь чувствительное нёбо. Нервы были на грёбаном пределе.