Ворон с Уолл-стрит

            На следующий день Тсукишиму вместе с Асахи и другими новичками отправили на перераспределение. Тсукишима не сразу понял Сугавару, который наслаждался отдельной камерой, пусть и на четыре человека, но когда его направили во второй сектор, всё встало на свои места.             Камеры были открытого типа, двухместные и чуть просторнее, чем в камерах закрытого типа. Но из-за того, что камеры были открытыми, а перегородки — достаточно низкими, становилось очень некомфортно. Будто любопытные взгляды облепили Тсукишиму с ног до головы, пристально следили за каждым его шагом.             Он с прискорбным видом положил свои вещи на пустую тумбочку, тоже металлическую, и опустился на кровать. Матрас был таким же тонким, как и в предыдущей камере, но подушка радовала чуть больше: от неё хотя бы не летели перья.             Его соседа не наблюдалось на месте, но Тсукишима не мог быть в камере один — это непозволительная роскошь для заключённых. Он поднялся на ноги и двинулся в противоположную сторону, рассматривая плакаты над кроватью соседа: вырезанные из журналов статьи, громкие события из мира спорта, волейбольные команды. Кровать была аккуратно заправлена, несмотря на достаточно застиранное постельное бельё и плешивое покрывало.             На тумбочке тоже был порядок: книги стояли корешок к корешку. Ни единой крошки, пахло хлоркой и антисептиком.             Его сосед мог быть обычным чистюлей, либо же педантичным убийцей, и Тсукишмима предпочёл не задерживаться на чужой половине камеры и вернулся на свою койку. Он сменил постельное бельё, заправил кровать и осмотрелся по сторонам.             Во втором секторе, в основном, были заключённые возрастом от двадцати пяти до сорока пяти. Тсукишима не увидел среди снующих туда-сюда преступников кого-то старше либо младше. Когда его отводили во второй сектор, то объяснили, что всего есть четыре сектора. Каких-то жёстких распределений по уровню преступности нет, заключённые перемешаны между собой. К каждому сектору полагалась отдельная душевая, чтобы избежать очередей и частых поломок.             Камеры закрытого типа принадлежали к первому сектору, и когда Тсукишима вспомнил, что Куроо был вместе с ним в душевых, то внутренне испытал облегчение: Куроо был в первом секторе, а значит, на одну хорошую новость больше. Но, тем не менее, он не застал остальных из его компании, поэтому стоило быть начеку.             Спустя десять минут к камере подошёл мужчина, которого Тсукишма уже видел, вчера. Тот внимательно читал старый журнал, пил молоко и источал столько равнодушия ко всему происходящему, что хватило бы каждой твари по паре. У него был розовый бейдж и очень знакомое имя — Кагеяма Тобио.             Тсукишима пытался вспомнить, где раньше слышал о нём, но заключённый заметил нового соседа и спросил:             — Уже распределили?             Вот оно что.             Тсукишима однажды смотрел новости, и в момент, когда ему наскучило, он собирался переключить канал и мельком услышал об ограблении внутри компании. Какой-то сотрудник крал деньги из бюджета компании, отмывал их и начислял на личный счёт, и, в конечном итоге, его поймали и посадили на двадцать пять лет.             Тсукишима смотрел тот выпуск пару лет назад.             Судьба над ним откровенно смеялась, подчёркивая статус «местной знаменитости». Это было настоящим оскорблением, но никак не комплиментом.             — А, да. Здесь частые распределения?             — Ну, после временной камеры, это распределение постоянное. Кого-то переводят со временем: за хорошее поведение или, напротив, за плохое, чтобы привести в чувство и спустить с небес на землю. Я нахожусь в этой камере с момента ареста, — мужчина положил на тумбочку журнал, который держал подмышкой, и сел на кровать, принимаясь расшнуровывать ботинки.             — А что случилось с предыдущим? — Тсукишима намекал на освободившееся место.             — Досрочно вышел неделю назад, — пожал плечами Кагеяма и, снимая обувь, сел в кровати, приваливаясь спиной к каменной перегородке. — Но ты не беспокойся, я составлю тебе компанию вплоть до твоего выхода отсюда.             — Двадцать пять лет колонии строгого режима, — вдруг сказал Тсукишима. — Я смотрел новости.             Заключённый улыбнулся и отвёл взгляд в сторону. Ему было забавно слышать об этом.             — Как видишь, что-то общее у нас есть. И лучше не «вы»-кай. Я уверен, что мы с тобой одногодки. Мне так комфортнее. Это позволяет не думать о том, что я нахожусь здесь.             Тсукишима быстро кивнул и вдруг подался вперёд. Матрас под ним скрипнул.             — Откуда ты берёшь все журналы и книги? Мне бы тоже хотелось обзавестись парочкой.             Кагеяма пару раз моргнул, медленно перевёл взгляд на тумбочку новоиспечённого соседа, на которой не было ничего, кроме полотенца и зубной щётки, и пожал плечами:             — Ты можешь пойти в местную библиотеку и завести там карточку. За книгами не очень следят, и научной литературы там не так много, но если постараться, можно найти что-нибудь интересное, например, спортивные журналы. Но у тебя должен быть счёт с деньгами, потому что каждую книгу записывают, и если ты не возвращаешь её в установленное время, то платишь.             — Значит, мне нужно подождать, — выдохнул Тсукишима и кивнул, благодаря за информацию.             — Можешь взять что-то отсюда, — Кагеяма кивнул в сторону, на тумбочку возле кровати, уставленную книгами. — Если, конечно, интересуешься спортом.             — Не особо, — поморщился Тсукишима. — Но спасибо за предложение.             Больше они не разговаривали: Кагеяма лёг на кровать и погрузился в чтение, а Тсукишима прогулялся до душевых и параллельно отметил заключённых, которых уже видел, во втором секторе. Среди них был бритоголовый шпала с красными волосами, его немногословный дружок, похожий на надзирателя. А ещё…             — Какая неприятная встреча, — высказался Ойкава и тут же исправился: — Ой, точнее, рад тебя видеть. Поздравляю с распределением, все дела…             Они застряли на выходе из сектора, поэтому им пришлось отойти в сторону, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Впрочем, другим и так было всё равно на двух уединившихся в углу мужиков.             — Вы использовали меня, — выплюнул Тсукишима и чуть наклонился к Ойкаве, понижая голос: — Для своих мерзких целей.             — А что ты ожидал? — мужчина сделал удивлённое лицо. — Это тебе не детский лагерь и не клуб по интересам. Это тюрьма. И, поверь, будь ты настоящим преступником, а не жалким воплощением легенды, то ты бы понял, о чём я говорю.             — Понял что? Групповое изнасилование? — Тсукишима чувствовал, как к горлу подступала тошнота. Его желудок был пустым, но желудочного сока было в избытке, и Тсукишима чувствовал фантомную горечь на языке, хотя почистил зубы несколько раз, когда ночной приступ отвращения к происходящему подошёл к концу. — Это я должен понять?             — Нет, дорогуша. Месть, — Ойкава перестал улыбаться и приблизился к нему вплотную, приставляя к животу сжатый кулак. Тсукишима заметил, что между сжатых костяшек блеснуло что-то железное, и инстинктивно отошёл на пару шагов назад, но Ойкава снова сократил расстояние между ними. — Это называется месть. Некоторые люди здесь сидят из-за чужих ошибок. Согласись, это очень приятно — когда получают по заслугам.             — Мне плевать на причины, — сглотнул Тсукишима, чувствуя, как что-то холодное и острое прикоснулось к животу сквозь ткань майки, — но не плевать на последствия. Вы втянули меня в ваше дерьмо. Я должен радоваться?             — Вообще-то, да, — подтвердил мужчина и наконец-то убрал руку, разжимая кулак. Между костяшками было зажато лезвие, извлечённое из бритвенного станка. Ойкава показательно убрал лезвие в карман штанов. — Ведь на месте Дайшо-куна мог быть и ты, но тебя выбрали в качестве соучастника, а не жертвы. Ты должен быть благодарен, что вышел лицом и оказался во вкусе Куроо.             — И мне снова плевать, — напускное спокойствие трещало по швам, но Тсукишима сохранял лицо, понимая, что этого Ойкава и добивался: разрушить его изнутри, сделать слабым, уязвимым, запугать до такой степени, чтобы собственной тени боялся.             Они хотели казаться славными ребятами, но не перед тем играли роли хороших мальчиков. Тсукишиме был третий десяток, и он неплохо разбирался в людях, потому что того требовала его работа. Приобретённые навыки было несложно использовать и не в рабочей обстановке.             — Может, ты и выдержишь, — чуть помолчав, хмыкнул Ойкава и вдруг улыбнулся, переводя взгляд куда-то за Тсукишиму, в коридор, где проходили надзиратели и о чём-то громко спорили. Подходило время завтрака. — Хорошего тебе дня, новичок.             Встреча была не из приятных и испортила настроение на весь оставшийся день. Многие обсуждали случай с Дайшо и, конечно же, прекрасно знали, кто это сделал, а точнее, с чьей подачей: чокнутый Куроо, здоровяк Бокуто, манерный Ойкава и хакер мастерски делали вид, что соболезновали судьбе новенького, и желали ему скорейшего выздоровления.             Тсукишиме было стыдно за четверых, а ещё — мерзко от самого себя, потому что он догадывался, почему они подошли именно к нему и почему были так с ним любезны.             Кагеяма, его сосед по камере, тоже был в курсе случившегося, но ничего не говорил.                    Он вообще предпочитал не ввязываться в местные конфликты и просто мотал срок, делая вид, что находился на каком-нибудь оздоровительном курорте: сбалансированно питался, отдыхал от интернета, много читал и отсыпался. Иногда встречался с родственниками.             Кагеяма Тобио выглядел как человек, который давно смирился с положением дел, и будто ничего не хотел никому доказывать: смысла не было.             Тсукишима думал, что Кагеяму вполне могли подставить, потому что дело слишком быстро замяли, а деньги из бюджета компании продолжали исчезать, но теперь никто не придавал этому особого значения. Ему вспомнилось, что он встречал разоблачающую статью в интернете с приведёнными доказательствами, но быстро пролистнул её. Дело Кагеямы пусть и было закрыто, но к нему всегда можно было вернуться.             Также во втором секторе оказался рыжий выскочка, которому, в качестве соседа, достался тот долговязый не-азиат. Ближе к обеду, надзиратели сообщили, что те подрались, и Хинату перевели в карцер за отличившееся поведение на пару суток.             Преступники были от него в восторге.             — Говорят, что он вмазал тому детоубийце сразу же, когда узнал его историю. Мне нравится этот парень!             — Что, серьёзно? На того шпалу — и в одиночку? Да он красавчик!             Тсукишима не понимал, что за история детоубийцы. Не понимал, почему обычная тюремная драка преподносилась как «достойная битва», будто Хината был каким-то героем, спасшим мир. Потому что мир он не спасал, а заключённый, пострадавший в драке, был отправлен в лазарет со сломанными рёбрами.             Они вообще были какими-то проблемными новичками: прошли всего сутки, но этого хватило, чтобы отправить одного в больницу, а другого — в карцер. И насилие каждый раз было чем-то оправдано: то «получил по заслугам», то «поступил правильно». Да что здесь, чёрт возьми, правильного?             Вечером, когда новичкам разрешили посетить комнату отдыха, Тсукишима услышал разговор двух заключённых.             Он сосредоточил слух, прикрываясь одолженным у Кагеямы спортивным журналом, и начал внимательно слушать.             — …а ты не знаешь? Это Хайба Лев, наполовину русский, наполовину японец. Неприятное дело… Он ребёнка убил.             — Разве это не было убийство по неосторожности? — подметил мужчина и тут же сжался под взглядом первого. Тот нахмурился и скрестил руки на груди, будто был недоволен тем, что заключённому пытались найти оправдание.             — Когда ты хирург, ответственный за операцию ребёнка, то никакое убийство по неосторожности не спасёт тебя от тюрьмы. Он знал, на что шёл. Если бы шанс выжить был минимален, он мог бы отказать в операции и аргументировать это.             — А вдруг он так и сделал, но родители настояли на операции? — заключённый нервно поправил очки и начал дёргать пальцы на руках, чтобы подобрать правильные слова. — Просто… Я не знаю Хайбу, но его гнобят с самого первого дня. И даже сейчас, напали на него, но того, кто напал, хвалят и говорят, что он поступил правильно. Но насилие в любом его проявлении — это насилие. И это неправильно.             — Ты слишком добрый, Шимада, — отмахнулся мужчина. — Я согласен с тем, что травля — это стрёмно, но поверь, детоубийцы всегда были наравне с педофилами. От этого клейма не отмыться так просто. К тому же, я не видел, чтобы Хайба работал с адвокатом и пытался доказать обратное.             После короткого, но достаточно подробного разговора заключённые переключили внимание на кулинарное шоу, которое крутили по телевизору, а Тсукишима чуть отодвинул от себя журнал и задумался.             Рыжий выскочка полностью подтверждал данное ему прозвище, и Тсукишима не мог понять, он специально это делал, чтобы расположить к себе других заключённых, или просто был тупым? Стоило радоваться, что Тсукишиме достался спокойный сосед, которому вообще было на всё фиолетово. В противном случае — он бы тоже подрался с Хинатой.             — О, так тебе нравятся тёмненькие! — Тсукишима чуть ли не разорвал журнал на две части. Он медленно закрыл несчастный кусок бумаги и положил перед собой, одаривая Куроо самым неприятным взглядом, на который только был способен.             Куроо поднял руки, делая вид, что пришёл с самыми благими намерениями, и бесцеремонно сел напротив Тсукишимы, прогоняя другого заключённого.             — Интересуешься спортом? Я думал, ты только за бумажками сидеть горазд и зубы заговаривать всяким богатым дяденькам.             — Зубы заговаривать мне бы у вас поучиться, — парировал Тсукишима и поднялся с места, намереваясь уйти, но его запястье мгновенно взорвалось болью из-за крепкой хватки мужчины.             — Сядь, — Куроо усилил хватку, и Тсукишима зашипел сквозь зубы, но просьбу выполнил и сел обратно. Ему даже стало смешно: просьбу. Это был самый настоящий приказ. — Я же поговорить хочу.             — Мы вчера разговаривали, — Тсукишима подтянул к себе освободившееся запястье и критически осмотрел покрасневшую кожу. Синяка не избежать. — Или вам снова нужно алиби? Кого сейчас насилуете?             — В данный момент, никого, — Куроо непринуждённо опёрся щекой на раскрытую ладонь и добродушно улыбнулся, — но если будешь продолжать в том же духе, то я лично засажу тебе по самые гланды. Достаточно убедительно?             — Достаточно, чтобы убедиться, что вы — больной, — Тсукишима нахмурился и кивнул на журнал. — И мне не нравятся «тёмненькие». Мне вообще мужики не нравятся.             — Вот как. Это грустно, — Куроо ни капли не выглядел расстроенным. — Но я бы не сказал, что не исправимо.             — О чём вы хотели поговорить? — ему хотелось покинуть комнату отдыха в срочном порядке и записаться на консультацию к местному психологу. На завтрашнее утро. Вне очереди.             — Ты многого здесь не понимаешь, и это нормально. Отвечу за себя: да, изнасилование на моей отсутствующей совести. Это меньшее из зол, которые ждали его на зоне, потому что он не был хорошим человеком. Например, я сижу здесь по его вине. И ещё заключённых двадцать, которых он сдал полиции. Представь, какой послужной список.             — Мне всё равно на ваши разборки, — Тсукишима дёрнул бровью. — Это не значит, что вы можете втягивать посторонних, лишь бы выйти сухими из воды. Вы уже в тюрьме. Какой смысл мстить? Вас рано или поздно бы поймали в любом случае.             Куроо сделал большие глаза, а затем громко рассмеялся, привлекая внимание заключённых, которые начали ругаться и просить его заткнуться, потому что он мешает просмотру. Когда Куроо успокоился, Тсукишима был готов сорваться с места и пуститься в бега до второго сектора.             — Ты такой забавный! И такой тупой, — заключил Куроо и разочарованно покачал головой. — С синдикатом в игры не играют.             И до Тсукишимы дошло. Он и правда почувствовал себя тупым. По затылку побежали мурашки.             — Рано или поздно поймали бы кого угодно, но не меня. Не кого-то из синдиката. Если ты задаёшься вопросом, зачем мстить, то сначала ответь на мой вопрос: зачем переходить дорогу мафии? Это может быть следствием поражённого мозга? Иначе у меня нет другого объяснения.             Куроо поднялся из-за стола, наслаждаясь произведённым на Тсукишиму эффектом, и кивнул на несчастный журнал.             — Последние национальные, кстати, полное дерьмо. Согласен?