* * *
Мать Тсукишимы всегда говорила: «Ты такой красивый, Тсукки!», «Настоящий жених!», «Девчонки, небось, ходят по пятам?», «Много шоколада получил на День Влюблённых?». Тсукишима вяло отмахивался: он не считал себя красивым, не представлял рядом с собой кого-то в будущем, кроме аппарата для измерения давления, а молочный шоколад не переносил на дух. Думали, аллергия? Нет, просто прыщи ему были нужны в самую последнюю очередь. Он всё чаще оглядывался по сторонам, пытаясь уловить за собой хвост из глумливых смешков преступников, но никого не было. Он принимал душ и не откладывал очки в сторону, чтобы точно знать, куда бить, если вдруг на его ягодицы опустится чья-то ладонь. Он ел медленно, с расстановкой, смаковал каждую брокколи, представляя, что ест что-то очень калорийное и питательное, чтобы у него были силы. Стоило Кагеяме узнать о шатком положении соседа, он предложил ему заручиться поддержкой у кого-нибудь ещё. И тогда Тсукишима не выдержал, потерял контроль над собой, эмоциями и здравым смыслом. От него капало желчью и ненавистью ко всему происходящему, и Кагеяма, который просто хотел ему помочь, впервые не сказал ни слова. Он молча выпил молоко и встал из-за стола, относя поднос на стойку и направляясь к выходу. Тсукишима осознал свою ошибку только тогда, когда Кагеяма перестал как-либо на него реагировать. Будто Тсукишимы и не существовало вовсе. Кагеяма был неплохим человеком, который предлагал ему решение проблемы, пусть и нестандартным способом. Подставь задницу кому-то, кто не уступает по статусу Куроо, и не беспокойся о том, что тебя могут поиметь целой толпой. Это было выше гордости Тсукишимы. Куроо, тем временем, мастерски делал вид, что между ними всё хорошо. Всё в порядке. Он просто зашёл проведать его той ночью, помог подержать душ и подсказал, в каких местах осталась пена. Они мило побеседовали о погоде, пожелали друг другу приятных снов и разошлись по секторам. Тсукишима в корне был не согласен с такой легендой, потому что его буквально принуждали к сексу, а затем чётко обозначили, что отныне он — живая мишень. В конце концов, его нервы не выдержали.* * *
Первый тревожный звоночек случился через пару дней. Тсукишима почти убедил себя в том, что его сну ничего не угрожало, ровно до момента, пока посреди ночи ему не заткнули рот ладонью и не пригвоздили ладони над головой. У него не получилось рассмотреть заключённых, которые его не просто потревожили — окатили ледяной водой с головы до ног, потому что очки остались нетронутыми на тумбочке. Кагеяма всегда спал крепко, и его, при желании, не разбудили бы даже звуки сирен, предвещавших о конце света. Он бы как ни в чём не бывало проснулся утром, пару раз моргнул, пытаясь понять, почему вокруг никого нет, а все стены запачканы кровью и размозжёнными мозгами, и пошёл бы умываться, думая, что остальные на завтраке, а он просто проспал. Поэтому он не проснулся, когда с Тсукишимы сдёрнули штаны до колен вместе с трусами. Ещё двое, за исключением того, кто сидел на нём верхом, держали его за плечи и за ноги, но Тсукишима не оставлял попыток вырываться и мычал в ладонь, пытаясь укусить, отвлечь внимание, чтобы позвать на помощь. — Вы только посмотрите, а наш малыш не такой уж малыш! — Уверен, что не хочешь его внутри себя? — насмешливо спросили в ответ, и первый лишь многозначительно хмыкнул. Тсукишима пытался сосредоточить слух, узнать что-нибудь знакомое в голосах, переговаривающихся друг с другом, но всё было напрасно: он был напуган, шокирован и догадывался, что с ним собирались сделать — прямо на его койке. Чужие, незнакомые ладони гладили его бёдра, а чьи-то губы целовали его шею — мерзко и мокро. Рвота подступала к горлу, и он понимал, что ещё немного — и его желудок не выдержит. Ему было противно от происходящего, от чужих прикосновений, грубых, жадных, невыносимо пошлых. Будто он был какой-то тряпкой на рынке, которую щупали, чтобы проверить качество. Он несколько раз вспомнил слова Ямагучи, вспомнил его беспокойство, и ему стало хуже вдвойне. Тсукишима не знал, что бы с ним стало, если бы напряжённую обстановку не потревожил слабо знакомый голос: — Какого хуя вы тут устроили? Заключённые, бессовестно лапавшие Тсукишиму, замешкались, явно удивлённые, что кто-то посмел прервать их сомнительное веселье, и чуть ослабили хватку, что позволило Тсукишиме воспользоваться крохотным шансом и укусить сидящего на нём верхом мужчину за руку. Пока тот вскакивал с кровати, кривился и ругался сквозь сжатые зубы, растирая место укуса, Тсукишима отпихнул другого заключённого, потянулся к тумбочке, на ощупь находя очки и надевая их. Хината стоял на входе в камеру, тщательно пытаясь скрыть отвращение, проступившее на лице пятнами, и был готов с минуты на минуту ввязаться в драку, которая отправила бы его далеко не в карцер. В драку, которая добавила бы к его сроку ещё несколько пожизненных. Тсукишима бросил быстрый взгляд на преступников: трое мужчин среднего возраста и крепкого телосложения. Из-за того, что в помещении было темно, и единственным источником света служило аварийное освещение, а ещё тусклый свет фонарей с улицы через большие окна, ему было сложно запомнить все детали, но одно он знал точно: они были из другого сектора и ранее ему не встречались. — Я спрашиваю: какого хуя вы тут устроили? — Хината прищурился. — Почему, блять, я должен терпеть ваши выходки вместо нормального сна? Со стороны кровати Кагеямы послышалось шуршание одеяла, и спустя пару напряжённых секунд раздался ещё один голос, хриплый и сонный: — Вы охуели? В последний раз Тсукишима так неловко себя чувствовал на выпускном в университете, когда, при вручении диплома, ему нужно было произнести речь, которую за него написали преподаватели, потому что Тсукишима был далёк от сантиментов. Или при заключении первой сделки: он жутко нервничал, не знал, что говорить, и единственным его желанием было согласие клиента на сомнительные, придуманные наспех, условия. Он нервно провёл влажными ладонями по лицу, задевая очки, и сел в кровати, подтаскивая штаны и пряча своё достоинство от лишних взглядов. Все и так всё видели, строить из себя застенчивость и скромность — полный абсурд, но он хотя бы попытался. Мужчины переглянулись между собой и засмеялись, явно недооценивая Хинату — из-за роста, Кагеяму — из-за лица, полного недоумения и желания воссоединиться с подушкой. — У очкарика есть защитники, это та-а-ак мило, — гоготнул один из заключённых, и Тсукишима поморщился, опуская голые ступни на пол и поднимаясь на ноги. Незваным гостям пришлось чуть задрать подбородки вверх, чтобы рассмотреть его во весь рост. — Эти «защитники» очень, блять, злые, потому что их сон потревожили, — проворчал Кагеяма и тоже подобрался на месте. Тсукишима даже удивился: мало того, что он проснулся, так ещё не собирался наблюдать со стороны. Было ли дело в неравнодушном Хинате или в том, что он простил Тсукишиму, он не знал, но фантомная поддержка придала ему уверенности. И желания хорошенько кому-нибудь вмазать. В конечном итоге, их стычка превратилась в потасовку, благодаря которой на уши подняли весь второй сектор. Столько недовольных и заспанных лиц, собравшихся вместе, Тсукишима никогда ещё не видел. Двое осоловелых надзирателей пришли с опозданием, но держали наготове дубинки и были намерены бить всех без разбора, лишь бы избавиться от жуткого столпотворения вокруг дерущихся мужиков. На утро об этом говорила вся тюрьма.* * *
С того момента Кагеяма и Хината значительно сблизились, и это было видно по их переглядкам: неловким, но продолжительным и многозначительным. Будто в процессе драки между ними установилось особая связь, благодаря которой они могли обмениваться сообщениями, как в чате. Кагеяма заговорил с Тсукишимой первым, извинился — тоже. Тсукишима грубо оборвал его на полуслове и сказал, что извиняться стоило ему, а ещё — благодарить до конца жизни. Как ни странно, но даже Хината проникся к нему минимальной симпатией, хотя продолжал ворчать по поводу и без повода. Он говорил, что Тсукишима невыносимый, что его характер оставляет желать лучшего, но — но никто, блять, не заслуживает за отстойное поведение быть изнасилованным, ещё и целым стадом. Куроо строил сочувственные рожи, будто не был причастен к тому, что произошло, и Тсукишиме оставалось только держать эмоции под контролем, хотя тот адреналин, который он испытал во время драки, закипал в нём с каждым днём. Он никогда не дрался, просто не умел: обычно все претензии разбивались об его рост. Но когда пришлось — было не так плохо, как думалось поначалу. Костяшки до сих пор саднили и отдавали болью, но эта боль была приятной. Он сумел постоять за себя, пусть и с посторонней помощью, и ощущалось это, как глоток свежего воздуха. Если Куроо поместил его в среду, в которой Тсукишиме нужно было выживать, он адаптируется, со временем, и установит собственные правила. Драка не привела ни к чему хорошему, но хотя бы удалось избежать отправления в карцер — для Кагеямы, Хинаты и Тсукишимы. Вместо карцера им назначили исправительные работы без почасовой оплаты в течение недели, поэтому Тсукишима с важным видом убирал сухие листья, крепко сжимая в ладонях грабли. Зато у него появилось средство защиты. И он говорил не про Кагеяму и Хинату, которые больше разбрасывали листья по округе вместо того, чтобы собирать их в кучу, а о граблях, которые смотрели на него с призывом: ты знаешь, что делать. Мужчины, которые совершили покушение на его задницу, спустя время появились в столовой избитыми. То есть, они все получили по роже, когда дрались, но синяки и ссадины были свежими, будто их поставили за час до обеда и строго наказали демонстрировать всем, кому не лень. Тсукишима флегматично хмыкнул и отвернулся, возвращаясь к еде, и Хината, задерживая взгляд на избитых заключённых, поделился мыслью: — Думаю, их отпиздили за плохо выполненную работу. И, кстати, почему они не в карцере? Почему меня отправили в карцер, когда я подрался, а их — нет? И я не видел, чтобы они вместе с нами корячились и собирали листья! — Так они толчки драят, — сказал Кагеяма и насадил на зубья пластиковой вилки сельдерей. — Вроде как тоже исправительные работы. Нам отчасти повезло. — Надо было не спасать твою задницу, — прищурился Хината, адресуя сказанное Тсукишиме, и тот лишь выразительно закатил глаза: — Вот видишь! Он даже «спасибо» не сказал. — Ну, меня он поблагодарил, — пожал плечами Кагеяма и отправил несчастный овощ в рот, жуя его с таким видом, будто его заставили есть сырое человеческое мясо. — Так что говори за себя. — Что за особое отношение, эй? И если ты не любишь овощи, то лучше отдай мне, только аппетит своей рожей портишь… Тсукишима закончил с едой раньше, чем они, расправился с подносом и отправился на улицу. Он думал об актуальности сделки с Куроо. Думал о том, что, в принципе, было бы не так плохо отсидеть десять лет и завершить жизнь самоубийством на юбилей. Его песенка была спета, минута славы подкрепилась репортажем, который распространили по миру, как неудавшуюся пародию на легенду, а Ямагучи было бы неплохо слетать в отпуск на Гавайи и не думать о работе хотя бы пять минут. Тсукишима понимал, что прецедентов меньше не станет. Другие заключённые, спустя время, будут предпринимать попытки засадить ему по самые гланды, и всё, на что он был способен — это защищаться. В конце концов, рано или поздно интерес к нему спадёт на «нет», и Тсукишима позволит себе спокойно наслаждаться и слипшимся рисом, и брокколи, и сельдереем.