Ворон с Уолл-стрит

            — Знаешь, почему ты мне не нравился? — Хината медленно передвинул фигуру на доске.             Тсукишима хмыкнул и сделал ответный ход, вызывая у временного противника нервное покусывание нижней губы.             — То есть, хочешь сказать, что теперь я тебе нравлюсь?             Они играли в сёги, которые выторговали в местном магазине.             Спрос на настольные игры в тюрьме был большим, и обычно молодые всухую проигрывали старикам-заключённым, у которых открывалось второе дыхание, и они буквально раскидывали всю очередь, чтобы заполучить самое ценное — новую настолку.             Покрытая свежим лаком доска и фигурки, с которых ещё не стёрлась краска, — это как новая партия героина, которую только предстояло опробовать.             Некоторые ограничивались картами с голыми женщинами. Некоторые — новыми шлёпками для душевых.             Те сёги, которые купили Тсукишима с Хинатой, были старыми и потрёпанными, но в тюрьме досуг не выбирают: нужно было наслаждаться последними минутами на воле сполна.             Если бы в тюрьму производили доставку китайской еды и разрешали смотреть Нетфликс по выходным, было бы не так паршиво, но они смотрели футбольные матчи и кулинарные шоу и копировали стариков, торчащих за настолками сутками напролёт.             — Ну-у-у, — протянул Хината и осторожно передвинул фишку на доске. Он думал так громко, словно в голове у него была целая система ржавых шестерёнок, которые двигались тягуче, медленно, с раздражающим скрипом. Тсукишима быстро сделал ход. Он, в отличие от Хинаты, щёлкал настолки, как семечки. — Ты мне всё ещё не нравишься, но уже терпимо… Так ты спросишь, почему?             — Допустим, — Тсукишима снисходительно улыбнулся.             — Короче, однажды мне поручили убить твоего брата, — Хината оторвался от игры и посмотрел на Тсукишиму в упор. Тот, в свою очередь, нахмурился: был не готов к такому прямому удару в лоб. — Я отказался от дела, потому что оно показалось мне слишком скучным: я не гоняюсь за мелкими сошками. Он мешал каким-то чувакам, у которых был бизнес по купле-продаже автозапчастей. И твой брат, как бы сказать…             — Каким образом можно помешать тем, кто скупает автозапчасти? — перебил Тсукишима.             Он впервые слышал об этом: Акитеру никогда с ним не делился подробностями о работе. В целом, Тсукишима тоже не распространялся, что отмывал часть денег со сделок, так что не мог его судить или винить в чём-то. Просто слышать об этом было… странно.             Будто Акитеру не его старший брат, а вообще чужой человек.             — Никаким, — пожал плечами Хината. — Но если ты маскируешь наркоту под видом автозапчастей, то помешать очень даже можно. Твой брат был из разряда: «Мне дали подержать пакет. Интересно, ничего же не будет, если я загляну внутрь?». А там, не знаю, бомба — и до взрыва осталось пару секунд.             — Слабо верится, — Тсукишима окончательно потерял интерес к игре.             Хината, тем временем, продолжил:             — Наверное, не очень круто узнавать о жизни брата через какого-то чувака в тюрьме. Я бы тоже охренел.             — Да нет, — Тсукишима поджал губы. — Всё нормально. И что с ним, в итоге, случилось?             — Звучишь так, будто вы вообще с ним не общаетесь, — рассмеялся Хината и, выдерживая короткую паузу, сказал: — От работы я отказался. Но потом встретился с твоим братом лично и, не знаю, зачем, предупредил, что если он будет совать нос туда, куда не нужно, то рано или поздно ему придётся писать преждевременное завещание.             — А не нравлюсь я тебе потому?…             — Потому что ты оказался таким же заносчивым засранцем! — возмутился Хината. — Твой брат не послушался меня и настучал на тех чуваков в полицию. Они, разумеется, всё почистили за собой, поэтому им нечего было предъявить. Потом твой недалёкий брат обратился ко мне с вопросом, где ему достать поддельные документы. И, наверное, уже пару лет он живёт в Австралии под выдуманным именем. До сих пор меня не поблагодарил, ублюдок!             — То есть… Номер, который я добавил в список звонков, можно считать бесполезным, — выдохнул Тсукишима, переваривая информацию.             Он, конечно, давно не общался с Акитеру, но даже не мог представить, что он жил на другом конце света вместе с кенгуру и под выдуманным именем, просто потому что неудачно на кого-то настучал. Идиот. Тсукишима думал, что единственное разочарование семьи — это он сам, но немного просчитался.             Дети семьи Тсукишима были неудачными экспериментами, хотя те перспективы, которые у них были в будущем, могли в кого угодно вселить надежду.             — Короче, когда я узнал про некого Тсукишиму, которого должны были доставить в тюрьму, я думал, что это твой брат, — заворчал Хината. — А вышел ты. И тогда я понял, что вы — сто процентов родственники, поразительно друг на друга похожие, и я сейчас не про внешность. Даже когда пошёл выручать твою задницу, то на меня нахлынули эти, как их… вьетнамские флэшбэки, во.             — История повторяется, — невесело произнёс Тсукишима и осмотрелся по сторонам. В комнате отдыха значительно поубавилось людей. — Ну, спасибо, что рассказал.             — Что-что-о-о ты сказал? — издевался Хината. — Нет, правда, я не расслышал…             — Спасибо, что проиграл мне в сёги, — насмешливо повторил Тсукишима и сделал заключительный ход в игре под душераздирающие вопли рыжего выскочки. Фигурки пришлось собирать повсюду.

* * *

            Если вы переходите дорогу мафии, то делайте это на зелёный. И, желательно, прикиньтесь немощным стариком на ходунках, который из-за двух катаракт и прогрессирующей деменции перепутал улицы.             «Я просто хотел забрать анализы. Не представляю, как здесь оказался».             Тсукишима тоже мало представлял.             Стоило ему вспомнить первую встречу с Куроо, Тсукишима никак себя не проявил. В основном, он молчал, хотел принять душ и по-человечески пожрать, и в голове мало укладывалось, что в его невдохновлённом и бесконечно уставшем виде можно было разглядеть какой-то скрытый подтекст. Потому что его не было.             Чем Тсукишима понравился Куроо — вообще тёмный лес. Он ни в коем случае не хотел думать, что у Куроо хороший вкус, потому что если под «хорошим» вкусом подразумевался тридцатилетний мужик, пропитавшийся потом и отчаянием, то это было ужасно. Куроо, например, ему не нравился и даже не симпатизировал. Ни капли.             Они заключили взаимовыгодную сделку, благодаря которой могли выйти отсюда, но ничего больше.             Куроо считал иначе: если мы заключили сделку, то ты обязан мне жизнью, ведь ты выйдешь отсюда только благодаря мне.             Ямагучи нервно курил лечебные травы, вставлял в глаза спички и запивал недельный недосып литрами чёрного кофе с сахаром, работая над делом Тсукишимы сутками напролёт, но благодарить всё равно были должны Куроо. Просто прекрасно. Ни стыда, ни совести.             Когда произошёл второй звоночек, Тсукишима был к нему готов лишь отчасти.             Это случилось в душевых после отбоя: он чистил зубы с самым прискорбным выражением лица на свете, и когда в очередной раз наклонился над раковиной, чтобы умыть лицо холодной водой, то в следующее мгновение за его спиной стояли четверо.             Он хотел пошутить, мол, «в прошлый раз не справились втроём, решили, что четвёртый вам поможет?», но вовремя прикусил язык.             Рядом с ним не было ни Хинаты, ни Кагеямы, которые могли бы ему помочь.             Тсукишима медленно развернулся к ним и постарался сделать лицо как можно равнодушнее: ему, безусловно, было стрёмно, но он не собирался показывать это и тешить их эго.             — Ты посмотри-ка, а он готовился к нашему приходу, — насмешливо произнёс один из собравшихся мужчин. Высокий рост, светло-русые волосы, висящие грязными сосульками вдоль лица, и замыленный взгляд. Тсукишима едва подавил рвотный позыв. Иногда люди вызывали приступ тошноты лишь из-за внешнего вида; и не потому что были страшными, а просто были стрёмными. Как подвальные крысы. — Даже зубы почистил.             — Небось сосёт своим дружкам, не знает, как ещё благодарить, — поддакнул другой мужчина, пониже ростом, но достаточно коренастый.             Тсукишима прищурился. Внутри закипала злость, а раздражение кусало за загривок. Ладони невыносимо чесались, несмотря на слабые отголоски боли в костяшках; ему хотелось выпустить пар. Вписать кулак прямиком в рожу того, что шутил над «благодарностями» и считал это самой остроумной вещью на свете.             — Да ну, он что, собирается драться? — удивился заключённый: рыжий, полноватый, узкие глаза с плешивыми ресницами и огромная бородавка возле левой ноздри. — Он же не всерьёз?             — Куда ему против четверых? — зевнул четвёртый. Он выделялся больше всех: крашеный, коротко стриженный, с хмурым и уставшим лицом. Будто его вынудили здесь присутствовать, либо пригласили в качестве единственного зрителя, обещая отборное дерьмище. — Выпустит пар в первые пару секунд, и потом можете его брать.             — Кьётани, а ты шаришь, — ухмыльнулся первый и бросил на Тсукишиму косой взгляд. — Так что, детка, как поступим?             — Вы можете оставаться здесь, — спокойно подметил Тсукишима. Ему начал надоедать разворачивающийся цирк. — Всё правильно: вас четверо, можете ублажить друг друга, никого не обделите вниманием.             — Дело говорит, — загоготал тот, что с лишним весом, и вдруг замолк, когда на него косо посмотрели. — А что, мы разве не про него сейчас говорим?             — Кто взял этого тупицу? — простонал мужчина невысокого роста и обречённо провёл ладонью по лицу.             Заключённый, Кьётани, вдруг улыбнулся, поднял руки вверх и сделал пару шагов назад, отходя к стене и облокачиваясь на неё спиной. Тсукишима обратил внимание, что его глаза были густо подведены чем-то чёрным, и даже задумался, не была ли это подводка или просто синяки, которые въелись настолько, что никакой смоки-айс не мог с ними сравниться.             — Не буду вам мешать тогда. Вас же четверо, верно?             Тсукишима почувствовал, как атмосфера изменилась. Стала более… тяжёлой. Будто количество кислорода резко ограничили, и им осталось от силы несколько минут. Он ощущал нервное покалывание в кончиках пальцев и думал, что если успеет громко закричать, то, вполне возможно, разбудит кого-то из надзирателей, оставшихся на ночную смену.             Но закричать ему не дали.             В следующее мгновение перед глазами взорвался сноп искр, а всю правую сторону лица обожгло, оглушило болью. Тсукишима пошатнулся и схватился за раковину позади себя, пытаясь удержать равновесие. В ушах стоял шум, будто он находился под водой. Очки упали ему под ноги, и Тсукишима расплывчатым взглядом сопроводил, как на них наступили ботинком.             Послышался хруст стекла.             — Грязно играете, — донеслось до Тсукишимы. Говорил всё тот же Кьётани. — Давайте реще, пока кто-нибудь не наведался посрать и не настучал на нас.             Повторять два раза не пришлось. Следующий удар пришёлся Тсукишиме в живот: из груди вырвался сдавленный хрип, а ноги резко подкосились. Он опустился на колени, прикладывая руку к месту удара и заодно ощупывая рёбра, которые невыносимо болели.             Ему хотелось верить, что если его просто изобьют, то он успеет оклематься до встречи с Ямагучи. Очень не хотелось бы предстать перед ним в таком виде.             Тсукишима не помнил, сколько ударов принял, но в какой-то момент он перестал чувствовать боль и даже поднялся на ноги, практически вслепую бросаясь вперёд и выкидывая перед собой сжатый кулак.             Ему удалось попасть от силы пару раз, и то: он сомневался, что удары были сильными или хотя бы ощутимыми.             От сыплющихся со всех сторон ударов тело становилось ватным, чужим; Тсукишима всё ещё чувствовал боль, но она отступила на задний план, позволяя ему делать быстрые передышки. Он пускал в ход зубы, ноги и дрожащие руки, рычал и хрипел от новых ударов, но не собирался сдаваться так просто.             В какой-то момент его сильно пихнули в грудь, из-за чего он впечатался поясницей в бортик раковины и осел на пол, потому что боль прошлась по позвоночнику — и стрельнула в затылок. Ладони наткнулись на стёкла очков, на куски оправы, за которую он отдал приличную сумму.             Стоило делать лазерную коррекцию, а не понтоваться тем, сколько денег он потратил на новые очки, честное слово. Пользы было бы больше.             Один из мужчин собрал его волосы в кулак, вынуждая поднять голову вверх и расплывчато посмотреть в лицо заключённому. От резкого и противного запаха из чужого рта, Тсукишима был готов блевануть прямо себе под ноги, и пока он всерьёз размышлял над этим, мужчина, держащий его за волосы, начал расстёгивать ширинку.             Осознание происходящего было сильнее любой боли, которую впитало его тело за последние минуты, поэтому он нащупал осколки под ладонями, схватил несколько и на ощупь приставил к высунувшемуся на свет достоинству.             Отчасти Тсукишима был рад, что не очень хорошо видел, потому что его бы стошнило на чужой член без каких-либо прелюдий.             Он понял, что сделал всё правильно, когда хватка на его волосах ослабла. Когда над головой раздался истошный крик, а осколки, зажатые между пальцами, приобрели красный оттенок. Заключённый, которого он порезал, громко и грязно ругался, держался за пах и кричал, что с минуты на минуту скончается от потери крови.             Другие преступники стояли в растерянности, смотрели испуганно, совсем не весело и не знали, как поступить в данной ситуации. И только Кьётани, театрально закатывая глаза и плюя себе под ноги, успел уйти до того, как в душевые ворвались надзиратели.             — Какого чёрта вы здесь устроили, ушлёпки?             — Эй, этого неси в лазарет, ему член порезали…             — А нехуй было им красоваться…             Тсукишима выдохнул — облегчённо и победно. Всё же у него получилось постоять за себя, пусть его и избили до полуобморочного состояния.             Он чувствовал, как тошнота подкатывала к горлу, как руки дрожали, будто он был алкоголиком со стажем и боролся с желанием взять с прилавка бутылку вина. Силы покидали его с каждой секундой, и, в конечном итоге, он потерял сознание, всё ещё сжимая осколки в руках и пачкая внутреннюю сторону ладоней чужой кровью.