* * *
Ближе к обеду, в лазарет пришли первые посетители — Кагеяма и Хината. Если Хината изначально был раздражающе шумной катастрофой, то Кагеяма производил впечатление крайне спокойного человека, но когда эти двое объединялись, то между ними не возникало логичного баланса. Нет. Ни за что. Они становились настоящим стихийным бедствием, из-за которого подрубали тревожные сирены и в срочном порядке эвакуировали город. Тсукишима поморщился, принимая сидячее положение, и закрыл книгу. Конечно же, книгу ему принесла Киёко-сан. В противном случае, Тсукишима бы умер от скуки. Его предупредили, что в лазарете придётся задержаться на пару дней, так как перед выпиской он должен пройти повторное обследование, и Тсукишима мало представлял, что ему делать всё это время. Поэтому, отчасти, он был рад первым посетителям, но не шуму, который был их главным сопроводителем. — Вот это у тебя фингалище! — присвистнул Хината, бесцеремонно усаживаясь на койку Тсукишимы и доставляя ему крайний дискомфорт. — Ты как? Жив-здоров? — Слышал, на тебя напали толпой, — поджал губы Кагеяма и скрестил руки на груди, предпочитая койке Тсукишимы остаться на ногах. — Не буду спрашивать, как ты. Выглядишь дерьмово. — Спасибо за комплименты, — кисло улыбнулся Тсукишима и всё-таки спихнул Хинату с койки, расправляя помятое одеяло ладонью. — Уже вся тюрьма знает? — Ты член порезал чуваку, — проворчал Хината, потирая ушибленную спину, и затем беспечно пожал плечами. — Так что, думаю, да. Вся тюрьма знает. Кагеяма помрачнел при упоминании чужого полового органа, которого постигла не самая хорошая участь, и осторожно поинтересовался: — Стоит ли нам знать подробности? — Меня не насиловали, — вздохнул Тсукишима и снял очки, протирая стёкла кончиком одеяла. Он выглядел невозмутимым, но внутренне испытывал огромное облегчение. — Зато испортили мне очки за несколько сотен баксов. Теперь вынужден ходить с аптечными. — Ничего, слепым не станешь, — махнул рукой Хината и бросил быстрый взгляд в сторону Кагеямы: — Может, лучше расскажешь, что стало с теми двумя? — Двумя? — вклинился Тсукишима, хмурясь. — Их, вообще-то, было четверо. — Ну, когда надзиратели за тобой пришли, в душевых находилось трое: тот, которого ты порезал, и ещё два придурка, — задумчиво протянул Хината. — А кто был четвёртый? Может, тебе показалось? Ну, стресс, все дела… — Дебил, разве он может что-то тебе ответить без подробностей? — вздохнул Кагеяма и пояснил: — Тот, которого порезали. Толстый мужик и патлатый, на крысу похож. Их, кстати, избили сегодня утром. Но, вместо лазарета, они были отправлены в карцер. — Кьётани, — задумчиво сказал Тсукишима, не особо уверенный в том, правильно ли произнёс имя. — Крашеный такой, и под глазами что-то чёрное… Будто подводка. Смутно помню. Значит, ушёл он. — А, я его знаю, — протяжно зевнул Кагеяма, и Хината атаковал его завистливым взглядом. Было ощущение, что Хината завидовал вообще любой связи в тюрьме, чисто для галочки. На самом деле, мало приятного знать столько придурков. — Ну, что? Я здесь дольше вас сижу. Кьётани из четвёртого сектора. Помню, у него была стычка с Ойкавой, после которой Кьётани стал кем-то вроде его послушного пса. Так что, скорее всего, нападения как-то взаимосвязаны. — А, тот петушара? — фыркнул Хината, вспоминая их общего по сектору соседа. По нелестному отзыву: Хината тоже был не в восторге от Ойкавы. — Он мне сразу не понравился. Манерный и выёбывается много. А ещё я видел, как он катил яйца к одному из надзирателей. Тсукишима, помнишь того офицера Иваизуми?… — Вы ко мне сплетничать пришли? — вздохнул Тсукишима. — Если вы не принесли с собой фрукты или хотя бы что-то, что поможет мне встать на ноги, я вынужден выставить вас за шторку. — Ты посмотри на него! — возмутился Хината, обращаясь к Кагеяме, который до сих пор соблазнительно зевал. Тсукишима чувствовал мягкость подушки под спиной, мягкость одеяла и действие обезболивающего, из-за чего жутко хотелось спать. Проклятая магия больничных коек. — Он совсем не рад нас видеть! — Мне кажется, он всё ещё херово себя чувствует и нуждается в тишине, — подметил Кагеяма и кивнул в сторону шторки. — Мы заглянем к вечеру. Не скучай без нас. — Скучать? По вам? — насмешливо произнёс Тсукишима, вызывая очередную волну возмущения со стороны Хинаты, но, в конечном итоге, они ушли и оставили его в покое. Киёко-сан оповестила его о сокращённом рабочем дне в связи с выходными, так что если ему что-то нужно, он должен сказать заранее. Тсукишима посмотрел на книгу, валяющуюся в ногах, и отрицательно кивнул. Он едва добрался до середины, так что вечером планировал погрузиться в чтение с головой, пусть и не особо любил художественную литературу. Ещё одно достижение, о котором он обязательно расскажет Ямагучи, когда выйдет отсюда./16
24 января 2024 г. в 11:19
Тсукишима никогда не задумывался о самообороне.
Ещё в детстве он вытянулся в росте и всегда стоял первым в строю на физкультуре. Его приглашали в баскетбольные и волейбольные секции, предлагали сыграть в футбол. Девчонки каждый раз переговаривались за его спиной и смущались, когда Тсукишима раздражённо на них оборачивался и лишь цыкал, потому что ничего не мог поделать. Японцы всегда удивлялись высокому росту и обычно боготворили таких людей.
(Но почему-то до сих пор не придумали ванны, в которых ты мог не беспокоиться о стремительно развивающемся сколиозе, или сделать транспорт чуть выше, потому что биться о поручни было не особо приятно и, вообще-то, больно).
Из-за роста его не трогали хулиганы, а если даже пытались, то сталкивались с непробиваемой стеной спокойствия и колкого, обидного юмора.
Ямагучи всегда им восхищался; сразу после того, как Тсукишима защитил его от нападок старшеклассников, чего даже не планировал. Он проходил мимо, слушал музыку в наушниках и просто решил вставить свои пять копеек. «Отстой». «Совсем не круто».
Ямагучи смотрел ему вслед удивлённо, постепенно успокаиваясь и переставая плакать, а потом поднялся на ноги и побежал за ним, отряхивая одежду от грязи и расплываясь в счастливой улыбке.
Тсукишиме было всё равно. Он быстро привык к его присутствию, потому что Ямагучи смеялся над его шутками и не тревожил, когда Тсукишиме хотелось побыть в одиночестве, послушать музыку или почитать мангу. Они стали тем самым невыносимым дуэтом, которого сторонились, потому что знали: они жалят больнее всего — и вовсе не кулаками.
Самооборона — это сказать что-нибудь обидное. Размазать уверенность по асфальту. Расковырять старые раны. Невзначай пройтись по комплексам в тяжёлых ботинках.
Тсукишима скептически относился к навыкам борьбы, только если не смотрел профессиональный спорт по телевизору. Он придерживался мнения, что ударить — это всегда легко, это не составит огромных усилий и никак не потревожит извилины в мозгу. Чтобы вступить в спор и уничтожить, растоптать оппонента, недостаточно знать слова, вроде «мудак» или «идиота кусок».
Это было самое настоящее искусство — говорить хлёстко, обидно, завуалировано, но так, чтобы обидчик не сразу догадался, что прямо сейчас его унизили настолько сильно и изящно, что вернуться к прежней жизни уже не получится.
Ты будешь переваривать это унижение до конца своих дней, вспоминать о нём перед сном, ворочаться долго, несмотря на выпитое снотворное, и думать, думать, думать. А потом переборщить с дозой снотворного и не проснуться на следующее утро.
Тсукишима был хорош в унижениях.
Когда школьные годы остались позади, и наступила студенческая жизнь, он не раз сталкивался с агрессивными и недалёкими людьми, особенно в нетрезвом состоянии. Такие люди сжимали ворот его идеально выглаженной рубашки, шипели ему в лицо угрозы, замахивались кулаком — но слова были быстрее. И ему невероятно везло из раза в раз.
(Пару раз Тсукишиму, конечно же, ударили, но его подход был достаточно прост и гениален: выплачивай компенсацию, а ещё замени мне очки, ты их поцарапал, мудачьё, потому что иначе я могу засудить тебя по закону).
Однажды Ямагучи заикнулся о том, что записался на борьбу. Ему хотелось быть в хорошей форме, так как профессия, которую он выбрал, сулила многими проблемами, в том числе угрозами, покушениями, очередями в травмпункт, а того и гляди, в морг. Ямагучи пошёл на борьбу осознанно, в целях самозащиты, приглашал с собой Тсукишиму, чтобы ему не было скучно, но Тсукишима лишь равнодушно пожимал плечами.
Его и так не трогали. Он вытянулся в росте (ровно сто девяносто пять сантиметров) и работал над презрительным взглядом годами, чтобы к нему не только боялись подойти и спросить, который час, а вообще сторонились и закрывали глаза маленьким детям, чтобы те не травмировали нежную психику раньше времени.
Тсукишиму всё устраивало.
В тюрьме, конечно же, отсутствие банальных навыков защиты ни к чему хорошему не привело.
Но если говорить откровенно: Тсукишима не думал, что когда-нибудь попадёт в тюрьму. Что ему придётся выживать среди тех, для кого словесные баталии — всего лишь стэнд-ап, который можно простоять в наушниках с громко орущей музыкой и потом всё равно плюнуть в выступающего, говоря напоследок, что «шутки — дерьмо собачье».
Для выступления Тсукишимы специально принесли ящик с тухлыми помидорами и предвкушали финальную шутку.
Тсукишима очнулся в лазарете и впервые удивился нормальному ремонту. Он жил в престижном районе, ремонт в его квартире делали на заказ и за огромные деньги, а он радовался побеленным стенам. Замечательно. Трещины на потолке рассмотреть не удалось: очки были уничтожены окончательно и бесповоротно.
После удивления, конечно же, пришла боль, растёкшаяся по телу свинцом, и Тсукишиме пришлось закрыть глаза, чтобы прогнать появившиеся чёрные мушки и лёгкое головокружение. Правая сторона лица невыносимо ныла, и он осторожно прикоснулся пальцами к скуле, ощупывая. Он не видел пользы от зеркала, потому что и так знал: синяк был огромным.
Из левой руки торчал катетер, и кожа в том месте неприятно саднила, поэтому он, на ощупь, аккуратно вытащил иглу и положил рядом.
Тсукишима чувствовал, как его рёбра были затянуты бинтами, скорее всего, эластичными, а значит, что пара костей всё же треснула, если не сломалась и нуждалась в восстановлении. Он был под какими-то антибиотиками, потому что, в противном случае, проснулся бы ещё раньше, но ему удалось протянуть до утра.
Боль возвращалась постепенно, неприятно, и Тсукишима просто ждал, расплывчато смотрел в потолок и думал о произошедшем с ленцой. Стоило ли говорить о везении? Потому что избили его знатно, не жалея сил, хотя могли сделать ещё хуже. Например, оприходовать его рот немытым членом и отравить кислым вкусом спермы. И тогда Тсукишима попросил бы вырезать ему желудок, если не все внутренние органы.
Так что — да, он мог сказать, что ему повезло. В самый последний момент.
Одно дело — проснуться с болью в рёбрах, другое дело — проснуться с порванным ртом (или ещё хуже, порванной задницей).
Тсукишима медленно погружался в дрёму, но его выдернули из сонливого состояния быстро и беспощадно: хлопком двери. Он дёрнулся, задевая рукой вынутый катетер, и направил мутный взгляд в сторону предполагаемого входа. Скорее всего, пришёл врач.
Тсукишима прислушался: спокойный женский голос, шуршание одежды, звук выдвижного ящика. Снова хлопок, но тише: похоже на сумку, поставленную на поверхность стола. Приближающиеся шаги.
Шторку, которая служила перегородкой между кроватями, аккуратно отодвинули.
— Доброе утро, — Тсукишима размыто посмотрел на женский силуэт и медленно кивнул. — Как вы себя чувствуете?
— Боль вернулась, — собственный голос казался чужим, незнакомым, поэтому пришлось прочистить горло. Ужасно хотелось пить. — Повреждения серьёзные?
— Сегодня останетесь в лазарете, — уклончиво ответила женщина и подошла ближе к койке. Тсукишима наконец-то сфокусировал зрение: тёмные волосы по плечи, прямоугольные очки, родинка вокруг рта, зажатый в ладонях футляр для очков. И недовольный взгляд, направленный на вытащенный катетер. — Решили заняться самолечением?
— Просто саднило, — Тсукишима не оправдывался, ни в коем случае: просто чувствовал себя провинившимся ребёнком, разрисовавшим идеально белые стены цветными мелками, и теперь недовольная мать думала о том, сколько дают за убийство в состоянии аффекта, потому что ремонт был долгим, дорогим и свежим.
Но женщина лишь вздохнула и протянула ему футляр, поясняя:
— Ваши очки были неисправны. Я посмотрела вашу медкарту. У вас астигматизм, и в аптеке, к сожалению, не было нужных характеристик, поэтому взяла более или менее подходящие.
— Не стоило, — Тсукишима нагло врал. Без очков он бы не выстоял на ногах и двух дней. Ему бы подошли даже контактные линзы, пусть он и не любил с ними возиться по несколько минут перед зеркалом.
Тсукишима осторожно взял футляр в руки и достал очки, мгновенно их надевая и пытаясь привыкнуть к новым линзам. Несмотря на то, что астигматизм был небольшой, ощущалось непривычно и странно. Понадобится некоторое время, чтобы перед глазами не возникали мушки.
— Большое спасибо.
Женщина кивнула, доставая из кармана белого халата телефон и проверяя время. Тсукишима прищурился, чтобы прочитать имя на бейдже: Киёко Шимизу. Вроде он слышал это имя, когда подслушивал разговоры между заключёнными в комнате отдыха, что-то вроде «Шимизу такая красавица!» и «давай, врежь мне, я хочу увидеть её прекрасное лицо хотя бы раз в жизни».
— Завтрак через полчаса. Принесу вам обезболивающее, постарайтесь поспать, чтобы лучше усвоилось, — Киёко-сан бросила взгляд через плечо, за шторку, и тяжело вздохнула: — И постарайтесь больше не вытаскивать катетер.