* * *
Посетители были обычным явлением в тюрьме. Многие преступники виделись с жёнами, наблюдали за тем, как росли их дети. К кому-то приходили внуки и неловко молчали, потому что навещали из вежливости и даже не знали, что говорить. Были заключённые, которые всё ещё работали с адвокатами и регулярно посещали кабинет начальника тюрьмы, готовясь выйти наружу. Но когда во втором секторе сообщили, что к Ойкаве пришли посетители, Тсукишима отвлёкся от чтения книги и поднял голову, провожая удаляющуюся фигуру взглядом. За время, проведённое в тюрьме, он ни разу не слышал, чтобы Ойкаву кто-то навещал извне, например, друзья или родственники. Тот же адвокат. Кагеяма тоже удивился, но его удивление продлилось недолго: рассеялось в ту же секунду, когда на горизонте объявился чем-то разозлённый, раздосадованный Хината, стремительно направляющийся в сторону их камеры. Тсукишима поднял книгу выше, пряча лицо. — Какого хрена даже к этому ублюдку пришли, а меня до сих пор не навестили? — вместо приветствия, проворчал Хината, отодвинул вытянутые ноги Кагеямы в сторону и уселся на кровать, продолжая возмущаться: — Теперь мне интересно, кто это. — Так почему не узнаешь? — спросил Кагеяма, переворачивая страницу спортивного журнала. — Никто не запрещает подсматривать. — Слишком много чести, — хмыкнул Хината и обратился к Тсукишиме: — Тсукки, а ты в курсе, что Дайшо стал батей? Тсукишима перестал делать вид, что читал одно и то же предложение несколько минут, и закрыл книгу, делая лицо как можно равнодушнее, хотя внутри его разрывало от противоречивых чувств: и недоумения, и бесконечных вопросов, и безудержного смеха. — В каком смысле? Кагеяма не отличался профессиональными актёрскими навыками, но он, правда, старался выглядеть спокойным, не особо заинтересованным в новости, которую принёс Хината и вывалил на них с беззастенчивым видом. Хинате не составило труда прочитать повисшее в воздухе: «И какого хрена ты молчишь? Мы заинтересованы, очень заинтересованы и ждём грёбаного продолжения». — В общем, я возвращался с дежурства в столовой и услышал, как другие заключённые гогочут, что-то бурно обсуждают. Подошёл к ним, спросил, мол, «у вас вечеринка, а меня не позвали?». И они такие: «Прикинь, Дайшо стал батей». Потом узнал, что к нему пришла его бывшая девушка, очень злая, и «поздравила» с появлением мини-Дайшо на свет. Требует от него алиментов. Тсукишима снова потянулся к книге, но не чтобы вернуться к чтению, а чтобы прикрыть лицо. И бессовестно расхохотаться. Отчасти ему было жалко Дайшо, потому что с самого первого дня в тюрьме ему пришлось несладко. И после выписки из лазарета — тоже. Ему наверняка потребовалось время, чтобы восстановиться и прийти в себя, потому что Тсукишима слышал, что Дайшо регулярно посещает психолога. Он ни разу не сталкивался с такими новостями, потому что, во-первых, знал о существовании презервативов, во-вторых, предпочитал одиночество и целые нервы. Что произошло с нервной системой Дайшо после новости об отцовстве — даже думать было стрёмно. Тсукишима думал о Куроо, которого наверняка позабавила эта новость и который точно гоготал, как ненормальный, хватаясь за живот и вытирая слёзы, выступившие на глазах. Ему только дай повод позлорадствовать над кем-нибудь, особенно над врагами. В конце концов, Хината с Кагеямой ещё посмеялись над сплетнями, после чего разговорились на спортивные темы, и Тсукишима, не способный их в этом поддержать, покинул камеру с книгой под боком и направился в комнату отдыха. Между ними что-то изменилось. Ему хотелось думать, что эта мысль была глупой, ненастоящей и притянутой за уши, потому что они всё ещё оставались партнёрами по делу и несостоявшимися любовниками. По причине того, что Тсукишима был не заинтересован в Куроо. Не заинтересован в сексе, в принципе. Но почему-то он всё чаще задерживал взгляд на этом придурке, всё чаще засматривался на его крепкие руки или сухие, обветренные губы. Не противился прикосновениям, оправдываясь, что привык и что нет никакого смысла выстраивать личные границы, если это Куроо Тетсуро. Он всё равно их не уважает. Он виртуозно вертит личное пространство Тсукишимы на причинном месте и неприлично шутит, что Тсукишима может присоединиться. Тсукишима… Он устал, ладно? Не понимает ни черта и не хочет ни в чём разбираться, потому что ему хватает проблем. Он не ревновал его к Кенме. Ему было абсолютно всё равно, с кем трахался этот придурок до появления Тсукишимы, и его совсем не заботило, что бы было, если бы Куроо добился его расположения и всё-таки засунул руку ему в трусы. Между ними ничего бы не изменилось, за исключением того, что Тсукишима лишился бы анальной девственности, а Ямагучи — спокойного сна и целого вагона нервных клеток. Мысль, что Тсукишиму могли использовать для удовлетворения потребностей, была неприятной и мерзкой, но с ним бы не стали нежничать, особенно в тюрьме. И он не мог осуждать Куроо за лёгкое, небрежное отношение к половым связям, потому что в этом действительно не было ничего зазорного. Обычное влечение. Тсукишима тоже был таким; просто не думал об этом в обратную сторону. Куроо тоже был в комнате отдыха, вместе с Бокуто и Кенмой. Кенма, казалось, спал с открытыми глазами, потому что давно потерял нить разговора и никак не реагировал на окружающую его обстановку. Куроо что-то рассказывал Бокуто, но на пониженных тонах, из-за чего уловить суть их разговора было нереально. Тсукишима выбрал самый дальний стол, только что освободившийся от компании преступников, и погрузился в чтение. Фоном работал телевизор: какая-то передача про садоводство. Читать книгу было невозможно: из-за того, что текст был мелким и в каких-то местах плохо пропечатанным, перед глазами ужасно плыло и рябило. Он снял очки, чтобы проморгаться и протереть стёкла, а когда надел их обратно, то перед ним уже красовалась чья-то физиономия. Знакомая физиономия. Тсукишима вспомнил крашеные, короткие волосы, густо подведённые глаза и светлые, заломленные брови: это был Кьётани. — Смотрите-ка, ты жив, — констатировал мужчина и чуть склонил голову вбок, чтобы рассмотреть название книги. — Угараешь по классике, что ли? — А вы страдаете вуайеризмом? — в тон заключённому поинтересовался Тсукишима, переворачивая страницу. — Наблюдаете за насилием со стороны, но участие не принимаете. — Дерзишь. Это хорошо, — хмыкнул Кьётани и подался вперёд: — Слушай, мне жаль, что тебе досталось… Меня пригласили посмотреть на шоу, но я увидел лишь кучку неуверенных чуваков, которые хотели самоутвердиться за счёт новичка. Это стрёмно. — Мне должно стать легче или что? — вздохнул Тсукишима, окончательно теряя интерес к книге. — Ваши извинения никак не влияют на то, что вы просто стояли и смотрели. Ах да, ещё давали советы этим «неуверенным чувакам», чтобы они расправились со мной поскорее. — Виноват, — кивнул мужчина. — Зато ты меня удивил. — Могу ещё удивить, — заверил Тсукишима и положил книгу на стол, понижая голос: — Если будете меня доставать, непременно воспользуюсь новыми очками. — Ого, — Кьётани улыбнулся. — Хорошо, возьму на заметку… Когда к ним подошёл Куроо, Тсукишима не заметил: был увлечён разговором. Куроо обвёл их любопытным взглядом, натянул дружелюбную улыбку на лицо и, разворачивая к себе стул, уселся на него, присоединяясь. В воздухе повисло напряжённое молчание; Тсукишима переглянулся с Кьётани. — Ну, чего замолчали? До того, как я к вам присоединился, вы неплохо проводили время, — Куроо дёрнул уголком губ. — Что изменилось? Настолько неприятна моя персона? — Эй, я не хочу проблем… — осторожно сказал Кьётани и бросил быстрый взгляд в сторону выхода: — Если вы что-то не поделили, мне лучше уйти и не вмешиваться. — Не-е-ет, почему же, — Куроо поднял руки вверх. — Оставайся. Побеседуем вместе! Тсукишима чувствовал себя ужасно неловко и стрёмно. Он мало понимал, зачем Куроо подошёл к ним и разыгрывал спектакль, привлекая внимание всех заключённых в комнате отдыха. Ему хотелось демонстративно встать, взять книгу со стола (и хорошенько въебать каждому) и максимально вежливо попрощаться. Разбирайтесь столько, сколько душе угодно, но меня не трогайте. Вообще ко мне не подходите. Я чувствую себя грёбаной героиней сопливой мелодрамы, мечущейся между двух огней. Кстати, Куроо, у меня плохие новости: в конце все умрут. — У вас комплекс неполноценности или что? — вздохнул Тсукишима, буравя Куроо тяжёлым взглядом. — Вы неплохо проводили время в компании друзей. Точнее, в компании друга и бывшего любовника. — А ты не можешь смириться с тем, что его я трахнул, а тебя — нет? — вопросительно приподнял бровь Куроо. Кьётани выглядел, как человек, подрабатывающий официантом и ставший невольным свидетелем ссоры старых супругов, которые не могли договориться, кто оплачивает счёт и сколько чаевых оставлять. Никто не заметил, как он ушёл, потому что и Куроо, и Тсукишима были поглощены спором. Они капали желчью, пытаясь задеть друг друга как можно глубже, больнее, не стесняясь в выражениях и не задумываясь о чувствах, ранить которые не составило бы особого труда. — Я вообще не понимаю, почему вы за мной бегаете, если всё, что нас связывает — это обмен информацией, — резко сказал Тсукишима, вставая с места. Куроо поднялся следом. — А я, блять, не понимаю, какого хрена ты пытаешься выставить меня ублюдком каждый раз, когда я пытаюсь быть нормальным. — Хреново, значит, пытаетесь, — хмыкнул Тсукишима и вышел из комнаты отдыха. Куроо шёл за ним, почти наступал на пятки, напряжённо и гневно дышал ему в затылок, и Тсукишима мысленно вёл счёт оставшегося терпения. — Хватит идти за мной. — Хочу и иду, — рявкнул Куроо и дёрнул его за плечо, вынуждая остановиться. — Нет, правда, какого хрена происходит? Объясни. — Почему я должен объяснять? — удивился Тсукишима, смотря на Куроо через плечо. Он пытался игнорировать крепкую хватку и не думать о том, что ещё немного — и пальцы Куроо раздавят его ключицу в щепки. — Ты сказал, что не заинтересован во мне, — хмуро подметил Куроо. — Сказал, что никогда не будешь флиртовать со мной всерьёз. Каждый раз показываешь, как тебе тошно и противно от того, что я нахожусь рядом. Но стоило мне рассказать о своём прошлом, ты начал проводить грёбаные параллели, сравнивать. Что бы было… Потерял бы интерес… — Это был обычный вопрос. Вы сами так отреагировали. — Ты заебал, честное слово, — Куроо прищурился и грубо развернул Тсукишиму к себе лицом, хватая за ворот куртки и притягивая ближе. Ткань опасно затрещала и была готова разойтись по швам, но Тсукишиму волновало лишь горячее, злое дыхание, исходящее от мужчины напротив. Воздух вокруг них накалился до предела; почти до искр, летящих в стороны. Они стояли на перепутье, растрёпанные и нервные. Напряжение между ними перестало быть чем-то эфемерным, достаточно протянуть руку — и ухватить кусочек, сжать в кулаке, раздавить, оставляя на ладони мокрое пятно. — Передо мной очень сложный выбор, — поделился Куроо, прочищая горло и прогоняя лёгкую хрипоту в голосе: — Ты такой привлекательный, что тебя то ли ударить хочется, то ли поцеловать. Не могу выбрать. — Я бы предпочёл найти другое решение, — произнёс Тсукишима, осторожно накрывая кулак Куроо прохладной, немного влажной ладонью и пытаясь ослабить хватку на вороте, потому что воздуха катастрофически не хватало. — Или подумать над выбором там, где не так многолюдно. Куроо заметно успокоился, делая шаг назад и осматриваясь по сторонам. После чего кивнул, обращаясь к Тсукишиме: — Иди за мной./21
31 января 2024 г. в 18:51
Примечания:
ткните в публичную бету, пожалуйста, у меня глаза разъезжаются в разные стороны. обещаю провести вычитку в ближайшее время!
Между ними что-то изменилось.
Тсукишима прокручивал их разговор раз за разом, воспроизводил обстановку вокруг: темноту коридоров, сбивчивое дыхание, аварийное освещение с перебоями, мурашки от горячего шёпота, липнущие к затылку и шее. Куроо ничего не говорил, потому что и так был уверен, что Тсукишима догадается.
Что ему хватит маленькой подсказки.
Ещё с первого дня Тсукишиме не нравилась обстановка в тюрьме. Ему не нравился внимательный, оценивающий взгляд, которым Куроо провожал его удаляющуюся в толпе спину. Будто он уже знал, что ему нужно — или кто. Человек с громким делом, из-за которого взрывались новостные порталы, а журналисты захлёбывались слюнями, пытаясь узнать хоть что-то. Человек с замечательным адвокатом, мотивация которого, в первую очередь, была подкреплена личным отношением. Потому что они — друзья детства.
Куроо был, на редкость, проницательным, внимательным к мелочам. Он с лёгкостью усваивал информацию и хранил её бережно, осторожно, чтобы применить в будущем. В пользу своего благополучия. В пользу процента успешности их побега из тюрьмы.
Интересно, сколько они готовились к такому событию? Как давно начали поднимать связи снаружи, подговаривать других заключённых? Почему никто из надзирателей не замечал этого? Или они замечали, но ничего не делали, потому что тоже были причастны?
Тсукишима смутно помнил слова Хинаты, что Ойкава был одержим офицером Иваизуми.
Настойчиво катил к нему яйца чуть ли не с первого дня заключения. Он постоянно искал его среди толпы, быстро терял интерес к окружающим, если не находил крепкую мужскую фигуру в форме, и выглядел отстранённым, задумчивым. Неужели он хотел втереться к нему в доверие? Использовать чувства офицера в своих целях?
Тсукишима, честно, понятия не имел. Он мог только предполагать — больше ему ничего не оставалось.
Про хакера Тсукишима почти ничего не знал, кроме имени и причины, по которой его посадили. Он не отсвечивал, не ввязывался в конфликты, но, несмотря на спокойный нрав и хлипкое телосложение, его никто не трогал. Никто не пытался лапать его за худую задницу или отпускать мерзкие шутки по поводу женоподобных черт лица.
И дело, скорее всего, тоже было в Куроо. В его покровительстве.
Однажды Тсукишима прямо спросил о неприкосновенности Кенмы, и Куроо лишь рассмеялся:
— Эй, ты ревнуешь?
Тсукишима, конечно же, никого не ревновал. Он на личном опыте убедился, каким образом в тюрьме получали защиту, статус «неприкосновенности», и просто хотел найти этому очередное подтверждение.
— Ну, мы спали с ним какое-то время, — поделился Куроо и вздохнул: — Не скажу, что между нами были особые чувства или сильная привязанность, но потребности говорят за себя. Да и никто не был против. Обычное влечение. Потом потеряли интерес друг к другу, но общение продолжили. Его не трогают, потому что знают, что я легко могу поставить на место. В принципе, всё.
Тсукишима лишь кивнул.
— Выбрали новую жертву, я понял.
— Да какая ты жертва? — насмешливо произнёс Куроо, небрежно закидывая Тсукишиме руку на плечо. — Чтобы залезть к тебе в трусы, мне нужно, как минимум, стать клещом и впиться в твою задницу, либо устроиться врачом и довольствоваться проверками твоей простаты.
— Отвратительно, — скривился Тсукишима, но руку с плеча не сбросил. За последнюю неделю уже привык и понял, что делать это бессмысленно. Куроо всё равно касался его. — Я бы сжёг больницу дотла, если бы узнал, что вы там работаете.
— О, ради меня ты готов совершить преступление, это та-а-ак романтично.
Они стояли на улице, наблюдая, как другие заключённые убирали территорию тюрьмы, и грабли, которые им выдали сорок минут назад, всё ещё тоскливо валялись в ногах. Другие преступники были не в восторге от их демонстративно-наплевательского отношения к работе, но ничего не говорили, потому что один взгляд на Куроо Тетсуро мог превратиться в тысячу заинтересованных — к тому, кто осмелился. По щелчку пальцев.
Тсукишима наклонился, чтобы поднять грабли, и Куроо нехотя к нему присоединился, спрашивая:
— Ты реально собираешься убираться?
— Нет, просто подержать хочу.
Куроо закатил глаза, стянул куртку и повесил её на ограждение — забор из сетки-рабицы. Его мало волновало, что обычно ткань легко цеплялась за выступающие зубья, и без повреждений забрать вещь было почти невозможно.
Стоило Тсукишиме посмотреть на Куроо в тонкой майке, обтягивающей торс, по рукам и вдоль спины побежали зяблые мурашки. На улице было не настолько тепло, чтобы оголяться, но Куроо наверняка думал, что согреется в процессе работы.
Они убирали листья молча, то и дело сталкивались граблями и корчили друг другу лица. Со стороны они не были похожи на опасных преступников. Скорее, на придурков, которые ограбили супермаркет, были пойманы с позорными чёрными чулками, натянутыми на головы, и отправлены на исправительные работы.
Куроо согрелся достаточно быстро: на лбу выступили капли пота, щёки раскраснелись, на руках выступили вены. Тсукишима чувствовал себя чёртовой змеёй, которая при любом скачке температуры в минусовую сторону становилась медлительной и тупой. Из красного, например, были только кончики ушей и нос.
Была ли причина в том, что Тсукишима бессовестно залипал на чужое тело: на перекатывающиеся под кожей мускулы; на обветренные, сухие губы из-за прерывистого, горячего дыхания; на крупные ладони, крепко сжимающие рукоять граблей. Мозоли на пальцах были старыми и грубыми, но нисколько не портили общее впечатление и сочетались со смуглой кожей.
Тсукишима отвернулся, интенсивнее гребя листья вместе с землёй и пачкая подошвы ботинок.
В какой-то момент, они столкнулись граблями повторно, и Куроо прищурился и поднял садовый инструмент в воздух, из-за чего застрявшие листья и куски грязи посыпались вниз.
Он держал грабли, как меч, готовый обороняться в любую секунду, и Тсукишима мог бы подхватить шутливое настроение, но почему-то замер, поставил грабли, обхватывая деревянную рукоять обеими ладонями и опуская подбородок на самый кончик. Занозы беспокоили его в последнюю очередь.
— Чисто теоретически, если бы я согласился с вами переспать, ваш интерес пропал бы точно также, как в случае с Кенмой?
Куроо изменился в лице: уголки губ стремительно опустились вниз, а взгляд стал колючим, даже злым. На какое-то мгновенье, Тсукишима подумал, что Куроо его ударит, лично подготовит место для захоронения и погребёт под кучей жухлых листьев, в качестве могильной плиты оставляя грязную куртку с красным бейджем.
Но Куроо лишь бросил грабли на землю и развернулся, резко срывая куртку с ограждения.
Он ушёл, не говоря ни слова, и Тсукишима буравил его спину недоумённым, немного растерянным взглядом. Такая реакция была для него непривычной, странной. Он совсем не знал, как ему реагировать и нужно ли идти следом, чтобы выяснить причину таких резких перепадов настроения.
Поэтому Тсукишима не придумал ничего лучше, кроме как вернуться к работе и абстрагироваться от навязчивых, неуютных мыслей.