* * *
Тсукишима чувствовал себя паршиво. Он чувствовал себя паршиво девяносто процентов свободного времени, ещё до тюрьмы, но теперь повысил планку паршивости до ста процентов и буквально варился в собственном негативе подобно адскому котлу. После того вечера сомнительного содержания (слабонервным, беременным, детям и слабонервным беременным детям к просмотру не рекомендуется) Куроо не спускал с него взгляда. Тсукишима был добычей, чёртовым оленем, за которым охотились на протяжении долгого времени, усыпляли бдительность и нервировали хрустящими под ногами ветками, но простреленного бедра было недостаточно. Он хромал, диким зверем прятался за мощными деревьями, прижимался к влажному мху и пытался унять тревогу, разъедающую изнутри. Куроо издевался над ним: убирал ружьё за спину, бросался сухими ветками и листьями, громко смеялся и расставлял руки в сторону, приглашая в объятия. «Иди сюда, я тебя не обижу». «Всего лишь сниму шкуру живьём, съем твои органы и сварю кости». Кагеяма не задавал лишних вопросов, но смотрел на Тсукишиму странно, обеспокоенно. Это тоже раздражало и вынуждало чувствовать себя отвратно. Он мог бы излить Кагеяме душу, сказать прямым текстом: «Я отсосал этому ублюдку, и мне даже понравилось». «Кстати, знаешь, я жуткий пессимист, а ещё профессиональный спортсмен по накручиванию проблем». «И вообще, я дебил, идиота кусок, потому что позволил быть себе слабым». Кагеяма покрутил бы пальцем вокруг виска и посоветовал Тсукишиме обратиться к психологу. Или рассказал бы Хинате, и тогда они бы крутили пальцами вокруг виска вместе. Поэтому Ямагучи, пришедший его навестить, был настоящим спасением. Он деловито положил папку на стол и поставил перед Тсукишимой кофе, купленный в автомате. Тсукишима невозмутимо обхватил картонный стакан пальцами, согревая их, и за пару глотков прикончил химозную катастрофу, благодарно кивая. Ямагучи лишь улыбнулся и упал на стул. Его разрывало от нетерпения. Явно хотел что-то сказать, но пытался оформить быстрые, лихорадочные мысли в цельные и адекватные предложения. Тсукишима покорно ждал, пока Ямагучи созреет, и равнодушно осматривался по сторонам. Сегодня было не так много посетителей. По крайней мере, он не видел привычных ему людей, которые регулярно с кем-то встречались. Зато были семьи, были дети и плачущие жёны, из-за которых голова трещала по швам. — Что, если я скажу, что тебе не нужно помогать Куроо, чтобы выйти отсюда и быть в безопасности? — наконец-то спросил Ямагучи и провёл кончиками пальцев по столу. — Что ты имеешь в виду? — хмуро поинтересовался Тсукишима. Что-то неприятно кольнуло внутри. Всего на секунду, но этого было достаточно, чтобы обругать себя на трёх языках и ни разу не запнуться. То, что кольнуло внутри, временно успокоилось, но шептало неразборчиво, царапалось, брыкалось, просило не слушать, заткнуть уши, отказаться от органов чувств и вернуться обратно в сектор. Тсукишима поджал губы и приготовился слушать. — Помнишь, я рассказывал тебе про Шимаду-сенсея? — дождавшись утвердительно кивка, Ямагучи продолжил: — В общем, я связался с ним недавно и попросил помощи. Показал ему материалы по делу, и оказалось, что давным-давно он пытался засадить Хараду в тюрьму, в двухтысячных, но его дело передали в руки другого адвоката, не объясняя причину. Они заплатили кругленькую сумму судье, чтобы отмазать Хараду от тюрьмы, и назначили ему год невыезда из страны в «воспитательных» целях. — А причина? — Контрабанда, — пожал плечами Ямагучи и призадумался: — Подстрекательство. Действие через вторых и третьих лиц. Стабильные грязные делишки, в которых он прокачался за последние пару десятков лет. — И что вы планируете… делать? — Тсукишима вопросительно склонил голову к плечу. — Я что, зря рисковал жизнью, когда говорил с Яку-саном? — Нет, почему? — адвокат потянулся к папке, открывая её и пролистывая до нужного файла, после чего аккуратно извлекая документ наружу. — Информация лишней не бывает. Разговор с Яку послужит ещё одним доказательством, что Харада должен гнить за решёткой. Но взгляни сюда. Ямагучи протянул ему бумажки. Тсукишима осторожно забрал документы, подмечая, что кончики пальцев слабо подрагивали, и уткнулся носом в текст. Это было его дело. Тсукишима Кей, двадцать семь лет. Место рождения: префектура Мияги. Токийский университет. Высшее экономическое образование. Место работы: «Mitsui Fudosan Realty Group». Не женат. Родители… Ага. В две тысячи двадцать третьем году был арестован и отправлен в колонию строгого режима на десять лет из-за нарушения законодательства о ценных бумагах. Он дочитал первый лист до конца, игнорируя отвратительную фотографию, прикрепленную к правому верхнему углу скрепкой: красные, опухшие глаза из-за простуды, заляпанные стёкла очков, неправильно завязанный галстук и мятый ворот рубашки. На втором листе было дело Харады Тсуёши, которое Тсукишима благополучно отправил к первому. На третьем — отчёт об акциях за несколько миллиардов долларов, которые Тсукишима благополучно продал Хараде и за которые благополучно сел в тюрьму. — Не совсем понимаю… — мужчина оторвал взгляд от бумажек и посмотрел на Ямагучи. Тот улыбнулся, намекая, чтобы Тсукишима листал дальше. Отчёт за две тысячи пятнадцатый год. Харада Тсуёши посадил в тюрьму некого Эйту Семи, тоже брокера, в возрасте двадцати лет. Бешеные инвестиции в строительство недвижимости, иск в суд, нарушение закона о ценных бумагах, огромные цифры, восемь лет колонии строгого режима, выпущен в две тысячи двадцатом году после пересмотра дела. — У него получилось выйти из тюрьмы досрочно? Но ему скостили срок на три года, — недоумевал Тсукишима. — Мне тоже прикажешь столько ждать? — Не-а, — мотнул головой Ямагучи, забирая документы и убирая их в папку. — Я попросил записи пересмотра дела, и оказалось, что Харада отозвал иск спустя пять лет по непонятным причинам. Уж не знаю, что произошло, но это стало главной фишкой досрочного освобождения. Я же хочу пригласить Эйту на пересмотр дела и попросить его дать показания против Харады. Ощущение, что Харада не зря обманывает, сажает в тюрьму и собирает огромные деньги. К тому же, недвижимость — это серьёзно. Это может быть целый склад контрабанды, замаскированный под офис, или бордель, или наркопритон грёбаный. Учитывая его связи, я бы не удивился такому исходу. Тсукишима поморщился из-за нарастающей боли в висках и снял очки, запрокидывая голову назад. Потолок перед глазами плыл, плачущие жёны и крики неугомонных детей превращались в ужасную какофонию звуков, действующих на нервы. Он хотел встать и устроить кровавое месиво, лишь бы, на секунду, насладиться тишиной и спокойствием. Ему так паршиво, чёрт возьми. — Я жду твоего ответа, — хмыкнул Ямагучи. — Не нужно обращаться к мафии, не нужно идти по головам. Я просто вытащу тебя отсюда и засажу Хараду в тюрьму. Ты будешь на свободе. Ты будешь в безопасности, которую я тебе гарантирую, особенно… — Он не собирался меня защищать, — резко отозвался Тсукишима, вызывая недоумение со стороны Ямагучи, и пояснил: — Мафия — это прикрытие. Они планируют устроить побег из тюрьмы, но им нужно навести шуму перед тем, как свалить отсюда. Для этого и нужны мафиози: чтобы сместить фокус, отвлечь внимание. Понимаешь, Ямагучи? Они обзаведутся поддельными документами, продадут бриллиант и свалят из страны. О моей безопасности не было речи. Я просто удачно подвернулся ему под руку. — Это… Может, он хотел предложить тебе стать соучастником? — нервно рассмеялся Ямагучи, оглядываясь по сторонам и удостоверяясь в том, что надзирателю было совершенно плевать на сопли, слюни и разговоры между заключёнными и посетителями. — Значит, ты в деле? — Похрен, — честно сказал Тсукишима и встал из-за стола, надевая очки: — Вообще похрен. Делай, что считаешь нужным. Я просто хочу свалить отсюда. — Понял, — кивнул адвокат и поднялся следом за Тсукишимой. — Только не говори ему об этом. Это не моё дело, и я понятия не имею, что между вами происходит, но если он хотел использовать тебя в своих целях, то просто поступи с ним таким же образом. Тсукишима натянуто улыбнулся, смотря на Ямагучи с неприкрытым восхищением: — Знаешь, беру слова назад. Работа адвоката тебе к лицу.* * *
«Не говори ему об этом». Иногда Тсукишиме казалось, что Куроо умел читать мысли. Конечно же, он не стал ничего ему говорить, выглядел всё также невозмутимо, но Куроо уловил перемену в его настроении достаточно быстро. Поставить блок, за ним — колючую проволоку под напряжением, повесить табличку «Не влезай — убьёт», и дело за малым. Куроо остаётся в неведении; растерянный, задумчивый, но не теряющий надежды. Тсукишима и так позволил себе слабость; позволил себе утонуть в бульварно-тюремно-пидорском дерьме, захлебнуться в предсмертных конвульсиях, ругательствах и горьких сожалениях. Как и благодарностях. «Спасибо за незабываемый опыт». «Я буду вспоминать о тебе в глубокой старости, окружённый внуками и правнуками. Я буду рассказывать им про свою молодость, ласково называть тебя «ублюдком» и говорить о том, что это были лучшие эмоциональные качели, от которых меня до сих пор тошнит». Тсукишима заранее придумал себе оправдание: маразм. Или прогрессирующая деменция. Или наследственная шизофрения: старика нагнал рецидив, готовьте носилки с крепкими ремнями и комнату с мягкими белыми стенами. Куроо думал, что между ними всё замечательно. Он цеплялся к нему в столовой, караулил около второго сектора и посылал ему воздушные поцелуи. Затаскивал в тесные помещения, например, подсобку — и утягивал в долгие, мокрые поцелуи, бессовестно лапая за бёдра и задницу. Тсукишима отвечал больше на автомате, забываясь в жаре, исходящем от чужого тела, запускал пальцы в жёсткие волосы и безнадёжно путался в них. В такие моменты всё казалось неважным, незначительным: его предательство, его паршивое состояние и его чувства, которым не суждено вырасти во что-то нормальное. Он ничего ему не говорил, но Куроо чувствовал. Чувствовал отчаянные поцелуи, подавленные взгляды и отрешённость, из-за которых Тсукишима часто путался в коридорах, витал в облаках и пропускал большую часть слов мимо ушей. Будто он сломался ещё тогда, когда они лежали в обнимку, расслабленные; когда их тела липли друг к другу из-за пота; когда молчание между ними вгоняло в тоску и оставляло на кончике языка горечь. — Слушай, ты в порядке? — Куроо опалил горячим дыханием его затылок, прижимаясь к нему со спины и незамысловато оглаживая бока, выступающие рёбра и затвердевшие соски через тонкую ткань майки. — Будто я домогаюсь до манекена. — Так не домогайтесь, — Тсукишима выгнулся в спине, запрокидывая голову Куроо на плечо, и рвано выдохнул: руки спустились ниже, к паху. — И разве у манекена может стоять? — Ну, разные же бывают манекены, — мужчина провёл носом по основанию чужой шеи, приоткрыл рот и несильно сжал зубами влажную и солёную из-за пота кожу, зализывая следы после укуса. — Например, секс-куклы. — Отвратительное сравнение, — Тсукишима выставил перед собой руки, упираясь ладонями в стену, и закусил нижнюю губу, когда Куроо начал расстёгивать ширинку на его штанах и медленно забираться под жёсткую ткань, чтобы огладить дёрнувшийся член через трусы. — Ни капли не возбуждающе. — Ты такой пиздабол, — насмешливо произнёс Куроо рядом с ухом, из-за чего вдоль позвоночника пробежались мурашки. — Ты же что-то от меня скрываешь, не так ли? Я всё равно рано или поздно узнаю. — Вас заводят разговоры или что? Почему вы не можете помолчать хотя бы пять минут? — мужчина медленно скосил взгляд на Куроо, на мгновение теряясь. Куроо не улыбался и смотрел внимательно, напряжённо, что совершенно не вязалось с его рукой, ненавязчиво поглаживающей чужой пах. — Скажите честно: вы же не собирались меня защищать после побега? — А что для тебя защита? — ответил вопросом на вопрос Куроо и подался вперёд, прижимаясь ещё ближе к Тсукишиме и упираясь крепким стояком в крестец. — Или ты клонишь к тому, что нам, удачно сбежавшим из тюрьмы, придётся долго скрываться от властей и полиции, менять паспорта, покидать страну и всё в таком духе? Чтобы наверняка. — Клоню, — выдохнул Тсукишима и опустил руки вдоль тела, спускаясь к паху и ненавязчиво намекая Куроо, чтобы тот прекратил терроризировать его достоинство и убрал руку. Куроо недовольно цокнул, но отступил, стараясь не зацикливаться на своём стояке, трущемся о ткань трусов со штанами. — Либо вы предлагаете мне бежать вместе с вами, либо приставите ко мне людей, которые, с большей вероятностью, пошлют вас к чертям собачьим, либо поблагодарите за сотрудничество и свалите, как последняя скотина. — Знаешь, ты напоминаешь мне моего бывшего, — Куроо прищурился. — Поясняю: он не знал, как со мной расстаться, и раз за разом придумывал глупые отмазки и искал поводы, чтобы устроить скандал. Ты сейчас делаешь точно также. — Мы с вами даже не встречаемся, — поморщился Тсукишима. — Я к тому, что ты хочешь меня отвадить, но, вместо того, чтобы поговорить со мной, выбираешь самые трудные и самые тупые пути отступления. — Ямагучи предложил другое решение. Я могу выйти отсюда без вашей помощи. Пошло всё к чертям. Он не мог молчать. Он самолично вцепился голыми руками в колючую проволоку, пустил по венам напряжение и разрушил блок, за которым не было ничего, кроме досады, клокочущего глубоко внутри чувства, которое всё ещё царапалось, брыкалось, рвалось наружу. Похрен. Абсолютно. Куроо стоял за его спиной и молчал. Тсукишима не хотел оборачиваться, не хотел смотреть в глаза, грустные глаза, пустые чёрные глазницы, прожигающие в нём дыру. Ему хотелось спрятаться, уйти из подсобки, принять такой горячий душ, из-за которого кожа бы покраснела, покрылась волдырями, ожогами четвёртой степени — но прикосновения Куроо всё равно бы остались отпечатками на его хлипких костях. Въелись бы так глубоко под кожу, что ничем уже не выведешь. Даже посмертно. — Во-о-от как, — протянул Куроо. Невозмутимо, обжигающе холодно: ледники Антарктики были пустым звуком. Настоящий ледник был внутри человека, на которого Тсукишима даже не хотел смотреть. И не потому что Куроо был ему противен, а потому что Тсукишима был противен самому себе.