Ворон с Уолл-стрит

            — Ты, блин, совсем уже? — ворчал Ямагучи, находясь за рулём. — Какого хрена ты устроил перед слушанием?             Офицер Танака, сидевший спереди, дёрнулся, будто ругали его, а не заключённого. Он тысячу раз пожалел, что, в качестве сопроводителя, приставили его: за отлынивания и за бессовестный храп в трубку начальства.             Тсукишима поморщился и откинулся на кожаную спинку заднего сидения, направляя невозмутимый взгляд в окно. Запястья покраснели: наручники оказались маленькими и, при любом движении, впивались в кожу, из-за чего чувствовался дискомфорт.             Они направлялись в специальное общежитие для передержки заключённых. Всё, что Тсукишима знал о таких заведениях, — это то, что они были предназначены для временного размещения преступников и обеспечивали защиту перед слушанием. Охрана в специальных общежитиях была достаточно строгая: никаких попыток побега, никаких бунтов — себе же хуже сделаешь.             Сиди, помалкивай, готовься к суду. Пожри, полегчает.             Это ему рассказали в кабинете начальства, перед тем как отпустить вместе с подписанным заявлением.             — Всё же обошлось, — вяло отозвался Тсукишима.             — А если бы нет? — Ямагучи посмотрел на него через зеркало заднего вида, хмуря брови. — Если бы тебя отправили в карцер? Ты вообще понимаешь, каких усилий мне стоило связаться с Эйтой?..             — Ямагучи, я понял, — вздохнул мужчина и прикрыл глаза. — Не самый лучший поступок.             Офицер Танака хмыкнул, после чего прыснул в кулак и отвернулся; его плечи подрагивали в беззвучном смехе. Ямагучи прищурился и резко затормозил перед светофором, из-за чего и офицер, и Тсукишима чуть не вылетели в лобовое стекло.             — Во-первых, я просил пристегнуться, — мрачно произнёс Ямагучи, бросая быстрый взгляд на офицера. — Во-вторых, это был отвратительный поступок. Ты оплатишь мне билеты в, блять, месячный отпуск, когда мы выиграем дело, ясно?             — Оплачу, — кивнул Тсукишима, понимая, что заслужил.             После того случая с избиением, его скрутили надзиратели и вывели из комнаты отдыха. Вокруг выхода столпились другие заключённые и зеваки, рассматривая распластавшуюся тушу на полу и интересуясь у других, что произошло. Среди зевак был и Бокуто, который провожал Тсукишиму удивлённо-восхищённым взглядом.             Вечером слухи дошли и до Кагеямы, но, вместо того, чтобы ругаться и злиться, он подошёл к кровати Тсукишимы и тихо его поблагодарил. Скорее всего, он поступил бы точно также, если бы не остался в лазарете вплоть до ужина, игнорируя предупреждения от медработников: лишь бы подольше побыть с Хинатой.             Удивительно, но Тсукишиму получилось отмазать: переволновался перед выходом наружу. Но Ямагучи оправданно злился, когда ему сообщили, что случилось, и до сих пор негодовал, рискуя жизнями бедных пассажиров, резко заворачивая на поворотах.             Ямагучи редко ругался, но, стоило ему узнать про драку накануне, нецензурщина непрерывным потоком заполняла салон автомобиля, резала по ушам первосортными «какого хрена, ответь мне?», «сломать рёбра ботинком — это же пиздец», «блять, я за себя не ручаюсь, если ты продолжишь говорить со мной в таком тоне» и «ты ебанутый, Тсукки, честное слово».             Он оттаял к моменту, когда они доехали до общежития, и офицер Танака вышел из машины, осторожно закрывая за собой дверь: мало ли что.             Ямагучи вздохнул, отстёгивая ремень безопасности, и обернулся к Тсукишиме:             — Я передам тебе папку с делом. Подготовка к суду будет длиться в течение двух дней, так что потрать время с пользой. И, я тебя прошу, не влипни в неприятности хотя бы здесь.             — Плохого ты обо мне мнения, — слабо улыбнулся Тсукишима, стараясь не обращать внимание на наручники и на всё ещё саднящие костяшки рук. — Поверь, тот мудак заслужил.             — Как и тот, кому ты член порезал? — нахмурился Ямагучи. — Я не знаю, какие там порядки в тюрьме, но это на тебя не похоже, Тсукки. Давай не будем усложнять. Пожалуйста.             — Прошу на выход, — офицер Танака открыл дверцу и протянул руку к Тсукишиме, хватая того под локоть. — Давай, тебя уже ждут.             Мужчина хмуро посмотрел на чужую руку и поднял запястья вверх, демонстрируя наручники, и подполз к краю, чтобы выйти из автомобиля. Пришлось пригнуть голову, чтобы не врезаться в низкий потолок и не красоваться в суде смачным синяком на лбу.             Он и так дерьмово выглядел.             Они едва прошли сквозь толпу журналистов, собравшихся вокруг общежития с намерением получить информацию до официального слушания. Тсукишима надеялся, что дело с ним замяли и больше не поднимали в средствах массовой информации, но просчитался, когда ему пару раз ткнули микрофоном под рёбра.             Даже охранники, вышедшие сопроводить преступника внутрь, не спасали от напиравшей со всех сторон толпы.             Комнаты в общежитии были одноместными: кровать с чистым комплектом постельного белья, тумбочка с двумя отсеками, железный шкаф с единичными вешалками, письменный стол и стул. На окнах — крепкие решётки, которые если и вырывать, то вместе со стеной.             На столе уже лежала папка с делом, а также пара чистых листов и механический карандаш с упаковкой запасных стержней.             На каждый этаж общежития были выделены ванные комнаты, стойки с охраной и стационарные телефоны. Питание разносили строго по комнатам: утром, днём и вечером.             Тсукишима неуютно повёл плечами, когда дверь за его спиной закрылась, и прошёл вглубь комнаты, попутно стягивая с себя тюремную куртку. В шкафу, на плечике, висел новый костюм, закрытый в специальном чехле, внизу стояла пара чёрных туфель.             Ямагучи подошёл к нему спустя пару минут, когда переговорил с местными охранниками: осторожно приоткрыл дверь в комнату и поинтересовался, можно ли ему войти. Тсукишима ответил согласием, закрывая шкаф, и сел за стол, подтягивая к себе папку с делом. В ней значительно прибавилось файлов; и это всё было нужно изучить за два дня. Кончиться можно.             — Я принёс тебе новые очки, — Ямагучи протянул ему футляр. — Подумал, что со старыми, аптечными, тебе не особо комфортно.             — Я чувствую себя паршивым другом, — поделился Тсукишима, благодарно кивая и забирая футляр. — Ты столько всего сделал. Рисковал жизнью, волновался, поддерживал, копал на опасных людей. Даже воспользовался связями и вышел на бывших заключённых. Я в бесконечном долгу перед тобой…             — Ну, предложение с билетами всё ещё в силе, — отшутился Ямагучи, но уголки его губ медленно опустились. — Не забивай себе голову. Я понимаю, что ты на взводе. Это не значит, что я спущу тебе с рук то, что ты натворил, но… я всё-таки твой друг, Тсукки. Отблагодари меня хорошей подготовкой к грёбаному суду, и потом мы пойдём пить с тобой пиво.             Тсукишима слабо улыбнулся и кивнул.             В конце концов, Ямагучи ушёл, оставляя его в одиночестве, которое Тсукишима планировал скрасить изучением деталей, репетицией похоронного лица перед публикой в зале суда и глубокой стадией саморефлексии.

* * *

            День слушания стоило отметить красным.             Закрасить окошко с числом перманентным маркером, а потом сжечь календарь и разбавить прах с шампанским, выпить и загадать желание: хоть бы всё получилось.             Тсукишима почти не спал накануне: в который раз перечитывал дело, путался в файлах, выжигал числа и громкие события, связанные с Харадой, в подсознании. Он умылся холодной водой, но это не помогло избавиться от теней, которые прочно залегли под глазами. Костюм, который ему подобрали, смотрелся на нём хорошо, но Тсукишима отметил, что всё-таки похудел. Рубашка казалась свободной, а штаны держались только благодаря ремню.             Попытки завязать галстук не увенчались успехом (всё из-за нервов), поэтому Тсукишима раздражённо запихнул несчастный кусок ткани в карман пиджака и сел на заправленную кровать, ожидая, когда за ним придут.             Он думал о том, что, скорее всего, про это снимут репортаж и будут крутить по телевизору: вне зависимости от того, выиграют они дело или нет.             Интересно, Куроо уделит ему время, посмотрит репортаж из зала суда и будет болеть за его свободу? Или обрадуется, как ненормальный, почувствует злое удовлетворение, когда Тсукишиму с позором отправят обратно в тюрьму?             Если его отправят обратно, какие отношения будут между ними? Возьмёт ли Куроо его в долю? Сможет ли он сбежать с его помощью, колесить по миру с поддельными документами и считаться особо опасным преступником в мировом розыске? Как сильно достанется его родителям, которые не переживут такого давления общества?             Тсукишима понимал, что зря себя накручивал: уверенность Ямагучи передавалась воздушно-капельным путём, но почему-то обходила Тсукишиму, у которого был особый иммунитет — ебучий пессимизм, от которого нет никакого лекарства. Не изобрели ещё. Это смертельно опасный вирус, благодаря которому Тсукишима сгниёт в своих сомнениях и мрачных взглядах на жизнь, превратится в вонючий изюм, который будут показывать на выставках по современному искусству под куполом.             Может, когда-нибудь его купят на аукционе.             Например, некий Куроо Тетсуро.             Чисто по приколу.             Будет тыкать пальцем в стеклянный купол, приговаривая: «Я же говорил, что пессимизм до добра не доводит. Буду самоутверждаться за твой счёт и говорить всем, какой я классный и какой я мудрый. Как тебе идея, а?».             Честно, хуже не придумаешь.             Ямагучи постучал к нему в комнату спустя десять минут. Он тоже не выспался, выглядел помято, но это нисколько не портило его образ самого крутого адвоката Японии. Самопровозглашённого ли? Ни в коем случае.             Кто работал с Ямагучи Тадаши, мог за него ручаться: вы не смотрите на его веснушки, взгляд подстреленного оленя и на то, что иногда он заикается. Единственное, на чём он может заикнуться — на моменте, когда вас скрутят и отправят в тюрьму, потому что он так решил.             — Ты как, готов? — спросил Ямагучи, кивая на стол. — Узнал, что нужно?             — Даже больше, — кивнул Тсукишима и поднялся с кровати. — Кстати, спасибо за очки. Так гораздо лучше.             — Ты же благодарил, — покачал головой мужчина. — Пустяки. А теперь пошли. Опаздывать на своё же слушание — дурной тон.             Когда они прибыли в зал суда, то Тсукишима ощутил себя подопытным кроликом, за которым внимательно наблюдали учёные, держа наготове острые шприцы с сомнительной жидкостью.             «Интересно, если мы используем это, как скоро он откинется? Или он мутирует в новую форму жизни, и мы добьёмся невероятного успеха, станем настоящим прорывом в мире науки и выиграем какую-нибудь крутую премию?».             В прошлый раз всё закончилось быстро: Тсукишима пару раз моргнул — и перед глазами стоял Ямагучи, хмурый и виноватый. Он до белых костяшек впивался в пластмассовую папку с наспех составленной защитой, так как времени на подготовку совершенно не было, и чувствовал себя хуже, чем Тсукишима, на которого уже надевали наручники. Сейчас всё было иначе.             В центре зала располагался высокий стол, за которым сидел судья, то и дело поправляя, оттягивая воротник. Вокруг него были места для адвокатов и прокуроров. По обе стороны от судьи пустовали места обвиняемого и защиты, а также — обвинителя и свидетелей.             Тсукишима прошёл к нужному столу и незамедлительно сел, пытаясь унять дрожь в руках. Он не чувствовал тревогу внутри, его разум был чистым, трезвым, но тело реагировало не совсем нормально; было ли дело в костюме? Или в новых туфлях? Или из-за новых очков, к которым, несмотря на полное соответствие его зрению, всё ещё нужно было привыкнуть?             Или причина заключалась в чём-то ещё?             Зал постепенно заполнялся другими людьми, в том числе и журналистами, которые держали наготове камеры и небольшие блокноты для заметок.             Серьёзно, если им удастся выиграть, Тсукишима устроит детокс от информационного пространства: выключит телефон либо вообще поменяет сим-карту, вырубит кабельное, откажется от ежедневных новостей, закроется в квартире и будет смотреть в потолок на протяжении полугода, пока не обзаведётся пролежнями и не срастётся с матрасом.             Гвоздь программы, Харада Тсуёши, появился спустя пять-семь минут. Его сопровождал адвокат, от выражения лица которого хотелось пустить себе пулю в висок. Мрачный, невозможно худой, с мёртвыми тёмными глазами; даже у рыбы, выброшенной на берег, жизни во взгляде было больше.             Харада тоже мало отличался приятным видом. В личном досье было указано, что ему сорок восемь лет, но выглядел он гораздо старше: ссутулившийся, располневший, с редкими седыми волосами и морщинистым лицом. От него пасло крепкими сигаретами и чем-то тухлым, и Тсукишима искренне недоумевал, что такой человек забыл среди политиков.             Ещё лет пять-десять — и от него останется горстка пепла. Вот тебе и баловство наркотиками.             В голове проносились обрывки совершённых Харадой преступлений. «Сотрудничество с наркокартелем». «Торговля наркотиками среди высокопоставленных лиц». «Распространение наркотических веществ среди несовершеннолетних». «Подстрекательство». «Сотрудничество с синдикатом Куроо, из-за которого пострадало больше тысячи мирных жителей». «Клевета и ложные обвинения». «Подозрение в сомнительного рода действиях из-за ряда акций про недвижимость». Букет, цветы которого заведомо были вялыми, гнилыми. Который сколько не ставь в подслащённую воду — не исправишь ни запаха тухлятины, ни безнадёжно летящих вниз лепестков.             Когда остальные вернулись на места, судья стукнул пару раз молотком, поприветствовал собравшихся и объявил о начале слушания.             — …по ходатайству защиты и новых обстоятельств, выявленных в результате расследования, мы решили пересмотреть дело Тсукишимы Кея, обвиняемого в нарушении закона о ценных бумагах.             На собственном имени Тсукишима вздрогнул, но встал из-за стола, чтобы выразить честь через поклон, хотя колени ужасно дрожали. Тело совсем его не слушалось, и Тсукишима едва сдерживался, чтобы не ударить себя кулаком по бедру.             Когда выступал Ямагучи, ему ничего не оставалось, кроме как внимать каждому его слову.             Он никогда не видел лучшего друга за работой; ему не доводилось присутствовать на предыдущих судах и слушаниях, за исключения момента, когда его лично отправляли в тюрьму. Так что, по-настоящему подготовленного, решительного Ямагучи, он действительно видел впервые и был, честно говоря, восхищён.             Ямагучи говорил медленно, выдерживая паузы, нисколько не давил на Хараду, чеканя факты: несправедливость первоначального приговора, ложные показания против его клиента. В качестве примера он привёл дело Эйты Семи, и тогда погружённым в рассказ судьям пришлось очнуться, чтобы прочистить горло и пригласить свидетеля для дачи показаний.             Эйта Семи рассказал обо всём: от начала и до конца.             Харада прожигал в нём дыру, явно не ожидавший, что против него выйдет бывший заключённый, к освобождению которого он лично приложил руку. И, скорее всего, очень об этом пожалел, потому наружу посыпались не самые приятные факты: и то, как Харада покупал акции за бешеные суммы; как давил из-за сроков и какого-то крупного проекта; как выставил против Эйты обвинения и всего за пару суток упёк в тюрьму; как подкупил полицию и лишил возможности обратиться к адвокату, чтобы информация не просочилась в массы.             Адвокат Харады почти ничего не мог сделать.             Да, он выставил Тсукишиму Кея тем ещё мудаком, потому что связался с главным офисом Mitsui Fudosan Realty Group и запросил список бывших клиентов Тсукишимы, которые, по разумным причинам, не стали обращаться в полицию из-за неудачных акций, но это было ничто, по сравнению с великолепной защитой Ямагучи.             Тсукишиме пришлось играть дурачка: «О, простите, уважаемый судья! Я больше так не буду. Я просто выполнял свою работу и не хотел причинять обществу столько вреда! Да я бы никогда в жизни…». Честно, его актёрская игра оставляла желать лучшего, но его липовые извинения были лишь вишенкой на торте, приятным дополнением.             Вишенку ведь ничего не стоит съесть и выплюнуть косточку. А торт ты будешь смаковать долго, слизывать заварной крем и чувствовать, как нежный бисквит буквально тает во рту, оставляя после себя незабываемый вкус.             Кондитер постарался на славу.             Вот и всё.             В конце концов, после продолжительного обсуждения, присяжные вынесли вердикт в пользу защиты, признавая Тсукишиму Кея невиновным в предъявленных обвинениях. Правда, ему пришлось согласиться на условия о невыезде из страны в течение года, но эта формальность — сущий пустяк, из-за которого голова шла кругом.             Он был свободен. Ему не нужно было возвращаться в тюрьму и пребывать в паршивом состоянии на протяжении десяти лет. Ему не нужно было ждать юбилея, к которому бы его выпустили на волю, чтобы застрелиться в пыльной квартире с сожалениями о потраченной впустую жизни.             Ямагучи светился изнутри, совсем немного — злорадствовал, когда Хараду Тсуёши объявили виновным по нескольким статьям и порадовали новостями о том, что он отправляется в тюрьму.             Правда, живым он, во всяком случае, оттуда не вернётся.             Не тот возраст.             Не то время.             Пьянящее чувство победы растекалось внутри, но не могло сравниться с тем дурманом от виски, которым Куроо однажды поделился с Тсукишимой.

* * *

                         Куроо Тетсуро со скучающим видом смотрел репортаж, транслируемый из зала суда по делу Тсукишимы Кея. Он подметил, что Ямагучи Тадаши, его адвокат, действительно был хорош в своём деле и мастерски обвёл ублюдка вокруг пальца: ничего лишнего, только факты, против которых не было возможности отбиться.             Не стал пачкать руки, рыться в мафиозных делах, а поступил по совести. Неплохо.             Актёр из Тсукишимы получился бы стрёмный. Куроо не стал бы покупать билеты на фильмы с его участием — скачал бы пиратскую версию и смотрел под покровом ночи, закутавшись в одеяло, искренне не понимая, что же он нашёл в этом грёбаном придурке. Было ли дело в его телосложении, цвете волос, манере речи или в том, как он умело орудовал языком: и словесно, и физически?             Тсукишима Кей, ничем не примечательный заключённый, который даже драться толком не умел — но врезался в память, как фура, влетевшая в грузовик и перевернувшая его к чертям собачьим. Куроо драматично лежал под грудой металлолома, пародируя сцену из «Титаника»: разве что свистка не хватало, чтобы позвать на помощь.             Зато этот грёбаный придурок теперь был на свободе. И даже не пришёл с ним попрощаться. Бросить пару колких фраз: «Увидимся в следующей жизни, неудачник». «Я всё ещё жду грандиозного побега». «Мне ни капли не жаль».             Куроо подпёр щёку кулаком и обратился к Бокуто, самозабвенно ковырявшего заусенцы около ногтей и ни капли не заинтересованного в новостях, идущих по телевизору:             — Хэй, бро. У нас же всё готово?             — Давно, бро. Одного тебя ждём. Наконец-то наигрался?