Рождество, 2023
Просыпаюсь с тяжелой головой. Сквозь плотные шторы в спальню пробивается солнечный свет, и я как ребенок радуюсь тому, что Рождество в этом году выдалось светлонебым и морозным. Часть кровати позади меня пуста и уже успела остыть. Шарю рукой по смятой простыни и вспоминаю прошлую ночь, подарившую мне несколько поводов для серьезных размышлений. Свешиваю ноги вниз и сладко потягиваюсь. Люблю каждое утро после особенных постельных марафонов больше, чем любое другое, ведь приятный дискомфорт в нижней части тела, крохотные покраснения на груди и шее, маленькие синячки на бедрах и ягодицах и растяжение всех мышц доказывают мне, что я живой и правильно функционирующий. У меня не было мигрени уже очень давно. Каждый раз, когда противный спазм старается проникнуть в голову, я сдаюсь во власть заботливых рук Кирштайна и боль умирает еще в зародыше. Прикрываю наготу рубашкой Жана, сброшенной ночью на пол в нетерпении и со злостью. Нескольких пуговиц не хватает, но удивляться здесь нечему: Кирштайн освобождал себя от одежды быстрее, чем я когда-либо видел. Сочельник мы провели у Браунов. С четырех часов после полудня и до трех ночи. Большую часть дня я провел с детьми в саду, занятый изготовлением огромной стены из снега, которую потом уже взрослые использовали для очередного баттла. Как и всегда, мне нравилось проводить время с Эдди, хоть он уже и начал входить постепенно в тот возраст, когда даже приятный его душе взрослый априори воспринимается как угроза. Но ко мне он относился снисходительно и лояльно и даже позволил сесть рядом с ним за праздничным столом. Все это время Жану запрещено было трогать меня даже за руку. Игра, главным призом за победу в которой стала возможность сделать с проигравшим все, была всецело моей идеей. Он выиграл, и впервые за все время, что мы были вместе, оттрахал меня так, что я действительно забыл свое имя. Я боялся его неизведанной до того момента экспрессии, но еще больше мыслей о том, как мне нравится происходящее. Он был груб, резок, нетерпелив и бесконтролен. Он сквернословил, ограничивал мои движения, не позволял чего-то просить, а я сходил с ума от того, сколько удовольствия мне доставлял разгоревшийся в нем азарт. Обязательно подумаю об этом более детально позже. Натягиваю на ноги пушистые носки, отыскиваю в бельевом ящике в своей части гардеробной чистые боксеры. Впервые за много лет морщусь, пока надеваю белье, и тут же смеюсь над своей изнеженностью. В квартире пахнет ванилью и мукой. Вместо того чтобы идти на поиски половины, я выхожу в зимний сад. Окна запотели от контраста морозной улицы и запущенного из комнаты тепла. Оглядываю небольшую ель в кадке, которую мы собирались украсить к новому году, но даже еще не начали, поправляю диванные подушки, пострадавшие от нашей ненасытности несколькими днями ранее. Забираю грязную чашку со стола, собираю разбросанные черновики в стопку, поднимаю упавший на пол плед и закрываю крышку ноутбука, экран которого погас совсем недавно, судя по заставке. Мой писатель спал сегодня не больше трех часов. Рвение к труду похвально, ухватившись за новую идею, действительно стоит бежать воплощать ее в жизнь сразу, но сегодня Рождество, а он получил еще не все свои подарки. Силы бы ему явно пригодились. Жан обнаруживается на кухне. Приваливаюсь к арочному проему, чтобы полюбоваться им издалека, тем более что моей мягкой поступи он не услышал. Он стал шире, тяжелее и мощнее за это время. Превзошел даже ту форму, которую носил до аварии. Мне нравится, что он больше меня во всех смыслах. Нравится, как он возвышается надо мной, что в вертикальном положении, что в горизонтальном. Все в нем нравится. На нем только пижамные брюки. Смотрю на босые ступни и ежусь от холода, хотя в квартире душно так, что нечем дышать. Он отвлекается от сковородки с шипящими на ней оладьями и смотрит в окно над рабочей поверхностью, потирая шею. Он снова носит короткую стрижку. Темный затылок резко контрастирует с карамельной макушкой, и среди этого серо-рыжего полотна даже издалека можно разглядеть легкий отблеск ворвавшейся в его реальность седины. Подкрадываюсь вплотную и, поставив чашку рядом с варочной поверхностью, обнимаю его со спины. Зарываюсь носом между лопаток, глубоко вдыхаю его запах: молочный, сладкий, терпкий, такой узнаваемый. Скольжу ладонями по твердой груди, нежно обвожу большими пальцами соски, плыву дальше через подмышки к плечам, а следом к предплечьям, увитым вздувшимися реками венами. Я готов смотреть на них вечно, обводить каждую языком, кусать туго натянутую кожу и всасывать в рот запястья. Его руки — отдельный фетиш, потому что только они могут доводить меня до настоящего безумия. Ничьим другим рукам этого не удавалось. Добираюсь до его ладоней и переплетаю наши пальцы, целую каждую лопатку, трусь об него всем корпусом, мурчу что-то непонятное и слушаю, как его дыхание с каждой секундой становится все тяжелее. Он тянется ко мне затылком, а после и вовсе поворачивает голову, но поймать мой рот своим у него не выходит: слишком велика разница в росте. Он разворачивается ко мне лицом и подхватывает на руки, вынуждая усесться на его талию и обхватить шею руками. Тащит к свободной от продуктов части столешницы, сажает на нее и тут же притягивает вплотную к себе, тактильно демонстрируя всю напряженность ситуации. Ничего не говорит, а сразу занимает своим языком мой рот, вдавливая внутреннюю поверхность моих бедер в свою талию. Скрещиваю голени на его пояснице, стараясь не сжимать ее слишком сильно, чтобы не потревожить старые шрамы. Чувствую, как он начинает раздевать меня, и надеюсь, что последствия прожитой ночи не помешают мне насладиться его членом еще раз. Именно сейчас. Кожа лица саднит от даримой мне ласки, потому что Кирштайн не удосужился побриться, но я бы не прервал его поцелуи, даже если бы от этого напрямую зависела моя жизнь. Лучше умереть с его губами на моих губах, чем жить дальше с невозможностью обладать им каждую минуту. Позволяю себе чувственно застонать от удовольствия и с силой вцепиться в его волосы, пока он со знанием дела вылизывает мою шею, но после звонкого и абсолютно неуместного поцелуя в подбородок, я ощущаю мгновенный холод. А когда Кирштайн начинает застегивать только что практически выдранные из петель пуговицы и вовсе неприкрыто высказываю возмущение, опасно приподняв бровь. — Что-то не так? — хриплю я. — Все более чем так, кузнечик, но мы не успеем. Я хочу выпивать тебя по капле, а не довольствоваться быстрым перепихоном, — шепчет он и еще раз целует меня. Очень нежно, плавно и глубоко — как я люблю, но недолго. — А мы что опаздываем куда-то? — прокашлявшись, уточняю я. — Не мы, а твой рождественский подарок. Не опаздывает, а торопится. И скоро будет здесь, так что времени друг на друга у нас нет. Пока что… Он подмигивает мне и возвращается к оладьям. Матерится на французском, потому что целая сковородка выпечки оказывается безнадежно испорченной. Слезаю на пол и брезгливо поправляю белье, думая о том, что успел слишком настроиться на веселье, и теперь неплохо было бы принять душ. Сажусь за стол и тянусь за свежевыжатым соком. Жан уменьшает огонь на плите и подходит ко мне, останавливается за спиной. Через мгновение я чувствую, как его пальцы ласково расчесывают мои волосы. Он собирает отросшие пряди в низкий хвостик и фиксирует его резинкой, как по волшебству вытащенной из кармана брюк. Треплет густую челку, позволяя прядкам аккуратно рассыпаться по обе стороны лица, и я затылком чувствую, что он улыбается. — Надень штаны, — шепчет он, целуя меня в висок, и не остается ничего, кроме как подчиниться. Успеваю принять быстрый душ и переодеться в уютный домашний комплект. Кашемировые брюки и лонгслив с широким воротом цвета молодой травы сидят на мне идеально, но, глядя на себя в зеркало в гардеробной, я думаю лишь о том, как он будет медленно избавлять меня от этой одежды. Желательно, сразу же, но можно и через час. На кухне или в спальне, но, в целом, неплохо было бы повторить наш первый раз здесь, в гардеробной. Пусть все будет так, как я привык: нежно, долго, красиво. А после мы обязательно обсудим непотребства, творившиеся в нашей кровати этой ночью, и непременно их повторим, вот только на этот раз непристойности буду выкрикивать я. Выхожу в коридор и беру на руки Зика, порывающегося сбросить с высокого комода выставленные в ряд рамки с фотографиями. Вся наша компания на большом снимке в золоченой рамке; мое фото с прошлого нового года, где я запечатлен рядом с двухметровой елью в поместье Аккерманов; совместное фото из летней поездки в Грецию; я вместе с Эдди, Ванессой и приятно располневшей Микасой на осенней ярмарке в Корнуолле; снова мы с Жаном только вдвоем, снятые на фронтальную камеру его телефона на фоне развратно разнесенной постели. Любовно оглаживаю каждую рамку, пока внезапно не слышу, странный звук у входной двери. Кот отправляется на пол, а я недоуменно застываю, сжав от неожиданности кулаки. Осторожно ступаю в холл и встаю на безопасном расстоянии от пикнувшей двери. Слышу шорох за ней и сдавленные ругательства, а после дверь открывается и на пороге дома, который вот уже второй год я считаю общим, показывается человек, о котором я старался в последнее время не вспоминать. Тень прошлого, призрак, мое похороненное на мозговых полках воспоминание о юности и первых потерях. Единственный друг, самый главный враг, тот, кто незаметно вторгался в сердце и топтался там, тот, чье присутствие никогда не было уместным.Эрен Йегер
Он стоит в зеве двери, нахохлившийся и раскрасневшийся. Забавно дергает кончиком носа, пригреваясь от тепла квартиры, впустившей его, как хозяина. В одной его руке ручка пошарпанного чемодана, в другой — ключ-карта от квартиры Кирштайна. Волосы выбились из пучка и красиво обрамляют лицо. Иней на длинных ресницах превратился в густые капли, которые слипают их. Губы распухли от холода и кажутся вымазанными в красной карамели. Шарф медленно сползает с шеи, оголяя глубокий вырез футболки, демонстрирующий красивую грудь. Он очень похудел с нашей последней встречи и, облаченный с головы до ног в черное, кажется настолько хрупким, что страшно даже подходить к нему, чтобы ненароком не сломать. Изящная антрацитовая фигура, замершая на пороге легко впустившего его дома, вынуждает все внутренние органы скручиваться. Я делаю шаг назад в попытке бегства от демона, улыбающегося мне искренне и чисто, но очень недобро. — Привет, Армин! — выкрикивает он. — Здравствуй, Эрен… — выдыхаю я. — А вот и ты! Ну, наконец-то! Я чувствую мимолетное касание пальцев Жана к затылку. Он лишь на секунду дотрагивается до короткого ежика волос, спрятанного под хвостом, обозначая этим жестом право собственности на меня, а после проносится мимо, как смертоносный ураган, и я успеваю уловить аромат карамелизированных сливок, исходящий от его наспех натянутой рубашки. Еще секунда, и Эрен теряется в медвежьих объятиях. Я вижу только его макушку, ведь лицо внезапного рождественского гостя прячется где-то в шее мужчины, которого я считал своим все это время. Вижу, как изящные ладони ползут вверх по его спине, как длинные пальцы хватаются за ворот рубашки и тянут ее вниз, обнажая верхние позвонки. Вижу, как Йегер, оторвавшись от теплой шеи, смотрит на щеку Кирштайна, прежде чем слегка от него отстраниться. — Счастливого Рождества, Эрен, — сквозь журчащий смех произносит смущенный хозяин этой квартиры. — Счастливого Рождества, Жан, — улыбается ему в ответ Йегер. Я делаю еще шаг назад. Но не для того, чтобы сбежать. Не для того, чтобы вновь оставить поле боя и сдаться без борьбы. Это моя война, бесконечная битва, в которой я определил соперника неверно с самого начала. Леви, Микаса, Флок, десятки случайных связей: я фокусировался на них и старался выиграть, забыв учесть, что единственный, кого мне следовало опасаться, никогда себя от этого мира не скрывал. Сейчас передо мной стоит тот самый человек, у которого действительно шансов было гораздо больше, чем у меня. Всегда и навсегда. Йегер никогда не исчезал из наших жизней. Вещи, которые мне запрещено было выбрасывать; шмотки, которые я заботливо складывал по полкам; сувениры с которых я протирал пыль: никогда не принадлежали Фостеру. Поездки во Францию никогда не были для Кирштайна по-настоящему одинокими. За последний год он ездил в Париж шесть раз. Насколько я был слеп все это время?«Ты спал с ним?»
«Что за вздор, Армин?!»
Возможно, тогда он не солгал мне. Возможно, этого действительно до сих пор не произошло. Но… чушь! У них было все. Это же видно, заметно, слишком наглядно. Как давно это началось? Это хоть когда-то прекращалось? Безумная связь с Леви, полная тайн и запретов. Шесть лет отношений с Микасой: страстных, наполненных самоотдачей. Семь лет совместной жизни с Флоком: взрывоопасной, нервной, граничащей с принуждением. Годы депрессии. И песчинка в этой пустыне: полтора года со мной. Сколько раз за все это время, начиная со школьной скамьи, эти двое принадлежали друг другу? Случалось ли так, что хоть день или миг не принадлежали? Я думал, что моя привязанность к Жану болезненная и неправильная, но как тогда назвать то, что испытывает к нему Йегер? Я терпел, потому что эта синица никогда не бывала в моих руках, но каково же пришлось Эрену, знающему ласку и нежность Жана на вкус? Вспоминаю слова Леви, обращенные ко мне на выпускном вечере, и до крови прокусываю от беспомощности губу.Эрен Йегер всегда получает то, что хочет.
Он ждал слишком долго, чтобы так просто сдаться. Жан выпускает его из объятий и подходит ко мне. Набрасывает на плечо руку и не перестает улыбаться, пока наблюдает за тем, как Эрен снимает верхнюю одежду и уверенно вешает ее в шкаф, даже не уточнив очередность действий. Так, как будто делал это здесь сотни раз. Целует меня в щеку, прежде чем предложить нам пойти, наконец, позавтракать. — Как тебе сюрприз, Армин? Вы ведь не виделись сколько… хм… — Долго, — ехидно подхватывает Эрен. — Я даже не знаю, что сказать, — совершенно искренне отвечаю я. — Я знал, что тебе понравится, — смеется Кирштайн, прижимаясь ближе. Вижу, как Йегер кривится. По части сокрытия своих эмоций он человек не самый надежный. Сколько раз из-за его несдержанности мы все попадали в неприятности еще с самого детства — не перечесть, но не всегда последствия его выступлений имели негативный характер. Иногда вмешательство его эмоций даже шло на пользу, но однозначно не сейчас, когда гнев стремится выбраться из него наружу, но ему искусственно приходится его сдерживать. Неужели Жан не видит, в какой ситуации мы сейчас оказались? Как можно быть настолько бесчувственным? — Ты надолго в наши края? — интересуюсь я. — С этим чемоданом я когда-то уезжал, Армин, — победоносно отвечает он. Он вернулся домой. Окончательно. Насовсем. Чтобы получить то, что заслужил. Чтобы стать владельцем того, что по праву уже давно принадлежит ему. Кирштайн ругается из-за задержки его драгоценного завтрака и, звучно чмокнув меня в губы, направляется на кухню, оставив нас с Эреном наедине. Друг напротив друга. Без оружия, но готовых ринуться в бой здесь и сейчас. От меня не укрывается полный бешенства и ненависти, моргнувший яростью взгляд, брошенный в мою сторону Йегером после того, как Жан исчезает из вида. Смотрю на кусок пластика, так и не выпущенный из его руки. Вижу, как левая часть его рта искривляется улыбкой, наполненной презрением и превосходством. И… во весь рот улыбаюсь ему в ответ, жестом предлагая пройти на кухню.Не в этой жизни. Всего тебе наилучшего, Эрен.