Та самая кофейня

Вечером должно было быть интервью, до него Юри нужно выспаться и отдохнуть. В метро она ехала около двадцати минут, как обычно. Перед ней появились высокие дома, которые можно было считать небоскрёбами для среднего класса. Серые окна не пропускали через себя практически ничего, только солнечный свет проходит через них, будто напоминает, что тут ещё есть что-то живое. Именно в одном из этих домов жила писательница. Потом всё обычно. Пустой подъезд. Пустой лифт. Всё убрано и чисто, ни души. Квартира Фиолетовой была огромна, если пройти дальше, то можно было найти даже бассейн. В общем, если угодить Монике, то вполне можно сколотить себе и не одну такую хатку. Мастерку ужасов всё и в прошлом жилище устраивало, но хоть какие-то перемены в жизни должны быть. Сейчас она не пользуется большинством комнат здесь, да вообще никогда не пользовалась ещё со дня переезда, который был, кажется, два года назад. Дома она проводит много времени, но зачем ей жить везде, когда ей нужна только спальня, ванна и изредка кухня? Я тоже думаю - не зачем. Если всё быстро обобщить о жизни старшей, то она грустный миллионер-писатель, у которого никого нет и ничего веселое не планируется в ближайшем тысячелетии. Всё однообразное и надоедливое. Проходя по своей гостиной и не видя из окна ни одной живой души, Юри могла успокоиться. Она будто чувствовала, что её жизни ничего не угрожает. Конечно, навряд ли к ней в дверь будут ломиться алкаши, но всё же хотелось именно какого-то душевного равновесия. Как раз оно никак не приходило к литераторке. Нет никакого наваждения, нет даже его следов. Оно с самого начала отсутствовало. Сердце чаще всего билось не из-за весёлых вечеров с друзьями, а от страха и пустоты, которые пожирают душу девушки уже не первый год. В спальне тоже было огромное панорамное окно, что было от одного конца комнаты до другого, но всегда было завешвно массивными серыми шторами, через которые никакой свет пройти уж точно не мог. Большая кровать со множеством подушек, шкафы, кофейный столик, тумбочки - всё аккуратно убрано, как будто по-другому и быть не может. Девушка села на край кровати, сняла с себя всю лишнюю одежду, и, нарядившись в огромных размеров футболку, открыла тумбочку, в которой лежало много блокнотов, ручек, салфеток и каких-то таблеток. Оказалось, что это было успокоительное. Что же находится в записных книжках? Честно сказать, много чего. Как правило, это резко вырывающиеся мысли из головы Юри, о которых она никогда никому не расскажет. В этих мыслях не было чего-то романтичного или пошлого. На этих страницах встречались и наборы слов, и описания погоды за окном, и обсуждение новостей в городе из телевизора, и переживания, которые писательница никому не показывала. Всё это походило на обычную жизнь несчастного человека. Погружаясь в очередной непонятный сон, Юри с улыбкой вспоминала число из уст розовой красавицы: "1885". *** В кафе уже абсолютно тихо, нужно убраться здесь, а потом можно идти домой, закинуть вещи и пойти на подработку. Нацуки очень устала, поток клиентов, как вчера и позавчера, был огромный. Ни одной свободной минутки не было. Хоть сегодня младшая развлеклась с той странной особой, но усталость никуда не уходила. Именно у этой бариста не было много телефонов парней в контактах, ей никто вечером не желал "спокойной ночи", а утром "доброго дня" или "я тебя люблю". Не то чтобы она сильно из-за этого переживала, но иногда боль настолько сильно хватала её за сердце, что было невозможно сдержать ровный солёный поток из двух прекрасных детских глаз. Это было действительно больно... Больно и очень глупо. Легче было бы лечь где-нибудь на дорогу и ждать, что тебя переедет какой-то грузовик и никто тебя не заметит. Хочется раствориться в этой странной жизни, быть самой обычной. Больше нет сил терпеть, страдать. Это бессмысленно и жалко. – Закончила? - голос управляющей выбил девушку из мыслей. – Да, почти, сейчас полы домою и уйду. – Хорошо, – женщина средних лет передала Нацуки ключи от кафе, – тогда ты закрывать будешь. До завтра. – До завтра. Снова тишина. Снова одиноко. И снова чувство тошноты. Сейчас не было ничего пугающего или отвратительного, но вы наблюдатели со стороны, вы не живёте, как Нацуки. Она никогда не относилась к жизни хорошо. Отец её воспитал в тяжёлых условиях, при которых страдали конечности, торс, плечи, лицо ещё десятилетней девочки. В голове младшей точно остались все воспоминания. Всё, что у неё болит. Один раз отец её избил настолько сильно, что на животе остались небольшие шрамы то ли от стекла, то ли от его рук. Розовая только этого не вспомнит, её разум ей не позволит. Конец фильма под названием "Побои от отца" ближе к шестнадцати годам перестал показываться. Вместо него был тщательный уход за пострадавшей, в котором её папа так пытался искупить свою вину или в целях мучить своё дорогое чадо дальше. Свет выключен. Всё чищено. Кофейня закрыта. Ночь. Сейчас не сильно тепло. На самом деле даже ветрено. Несмотря на вечернее время машин тут с утра не убавить. Все куда-то спешат... А Нацуки не хочет этого. Она не хочет идти домой, но там у неё форма для другой подработки. Сейчас она пойдёт на ночную смену в небольшой продуктовый магазинчик. Там тепло, есть небольшое кресло и лампа, так что, если повезёт, она успеет доделать доклад в колледж. Почему она так долго работает? За учёбу нужно платить. За желания нужно платить. За возможность жить нужно платить. У неё ведь даже времени на себя особо не хватает, хотя это, может, и к лучшему. Пока она занималась учёбой, дома отец мог хорошо выпить и вспомнить, что у него есть плохая, неблагодарная, невоспитанная дочь, которой нужно обязательно напомнить за чей счёт она ещё тут живёт. Девушка пошла пешком, до её дома можно было дойти за полчаса. Начали показываться невысокие бетонные многоэтажки, что являются грязной стороной города, которую для людей навряд ли облагородят. Это был не какой-то бомжатник, но чистотой тут явно не пахнет. Розовая уже давно хотела снять квартиру или, на худой конец, хотя бы комнату, но всё катилось в одну большую бездонную дыру под названием "Родитель". Её папа не хочет этого. Она не знает почему, но это является ещё одной причиной, чтобы она беззвучно снаружи рыдала от своей немощности. Это больно – быть никем. Тот момент, когда ты открываешь дверь в эту клетку со львами... Точнее, со львом – то ещё удовольствие. Прямо с порога на тебя либо смотрит злая рожа, либо в тебя уже пытаются попасть первопопавшимся под руку предметом. Когда Нацуки была ребёнком и когда её семья была ещё целой, девочка не любила входную дверь своего дома. С любого угла могли доноситься крики и ссоры мамы с папой. Зайдя в квартиру, младшая слышит шум от телевизора и храп отца – опасности нет, но всё равно нужно торопиться. Ещё через сорок минут девушка, что ещё днём была опрятным бариста, стояла перед маленьким магазинчиком, который служил одним из самых ярких светильников в этой узкой подворотной улочке. Везде было темно, прохладно, а лицо девушки слепил яркий свет белых лампочек продуктовой лавки. Она не во тьме хотя бы сейчас.