Наступает ночь.

Боль пронзила тело с первыми лучами света, дышать было тяжело, голова не то что болела, а гудела сильнее паровоза, будто ее переехали несколько раз и выпрямили обратно, глаза открыть было тяжело, почти что нереально, но когда краешки ресниц все таки разомкнуличь и перед глазами поплыли разноцветные пятна, то Валера первый раз увидел палату больницы, в которой очутился не знает как и еще не понял почему. Осознание приходило потихоньку, так же как и все неприятные ощущения которые окутовали тело с каждым разом все сильнее и чем больше Туркин концентрировался на этих ощущениях, тем сильнее проваливался в пропасть вчерашнего вечера. Как ему казалось. А на деле, он проспал ровно день, от заката до рассвета, из-за тяжких увечий с которыми его привезли сюда пацаны. Глазами тяжелыми окружил помещение, головой вертеть было трудно и он лишь смог разглядеть, что на соседней койке лежит Зима, которого он узнал по лысине, а другая кровать свободна, на улице вечерело, за окном были видны облака, которые собирались в клубы и затягивали небо темным одеялом. — О, проснулся, — громкий голос Вовы Адидаса разрезал пространство, он хлопнул дверью, закрывая ее после себя. Валера голову повернул и увидел, что Вова тоже разукрашен, из-за чего не смог сдержать легкого смешка, который потом отдался еще большей болью по телу и заставил его прокашляться. — Смеется он, ты себя видел вообще. — приговаривает Суворов и садится на кровать, на лице под глазом фингал, рука перевязана и зафиксирована к плечу, а в другой ладони яблоко, уже покусанное. — Как себя чувствуешь, Турбо? — спрашивает и меняется в лице, Валера выглядит не важно.  — Хуево. — отвечает честно, несмотря на то, что хотелось бы казаться сильнее чем он есть. Голос его хрипит и данное слово ему дается тяжелее, чем стих на иностранном языке. Руками опирается об кровать твердую, пытается подняться на локтях и у него выходит не с первого раза. Руки предательски болят, чего уж говорить о ногах. Спину ломит, но больше всего болит голова, и когда Вова начинает в красках описывать все, что помнит о раковом вечере, то до Валеры доходит, что его по голове ударили металическим ломом, из-за чего он потерял сознание и заработал сотрясение легкой формы. Все тело было в ссадинах и синяках, а на лице красовалась разбитая напрочь губа, на голове повязка из белого бинта, которая сжимала голову сильнее чем сама головная боль. Пока Вова объяснял исход событий, Валера эти фрагменты пытался восстановить в своей памяти: помнит, как побежал и сразу же нескольким морду разбил кастетом, помнит, как Маратку отбивал, помнит, как на асфальт упал и на него один из Хадишенских усселся, помнит, как ему все таки встать удалось. Дальше темнота, краткая вспышка боли и больше ничего. От таких мыслей стало трудно дышать и смута окутала голову, встал немой вопрос. — Кто затащил-то, а? — спрашивает Валера очень громко в силу своего состояния, нервы на пределе, шок и страх окутывает тело, сам ответ предстоящий смакует. — Наши, Валер, мы, — с глубоким вздохом отвечает Адидас и кусает крепкое яблоко, улыбается, но сам понимает, что цена победы, нынче - через чур дорога. Соседняя кровать предательски заскрипела и Вахит повернулась на другой бок, выглядел он куда лучше Валеры, в принципе, как скорее всего и все остальные. Лучший друг ехидно улыбнулся и продемонстрировал отсутствие одного из передних зубов, из-за чего Валере тоже захотелось засмеяться и поскорее пошутить над ним. Проблемы на второй план уходить стали, как со здоровьем, так и с группировкой, как только Вахит одну вещь опомнил. — Сектен! Только об этом и думаешь, а о бабе своей, которая тебя ждет - не дождется, — театральное выражение лица состраивает и на реакцию друга смотрит, улыбается, — мину попроще друг, она навестить тебя сегодня обещала. — успокаивает Туркина, запоздалая и спокойная реакция которого больше пугала, чем смешила. — Блять, Амиля, — понимает, что девочку уже два дня не видел, голова гудеть стала еще сильнее, а желание подняться и закурить заполнило все сознание, чувство вины и страха теперь уже казались доминирующими, хотелось одновременно кричать и плакать от досады, хотелось верить в то, что Амиля его в таком состояние не видела.  — Да, да, но блядь - как то грубо для девушки. — передразнивает Зиму Вова и заливается искреннем смехом, а Туркин гримасу состраивает, корчится, не понятно от боли или от ноющего чувства ответственности.  — Закройся, Зима. — отвечает грубо, глаза серые выпучивает, хлопает ресницами, переживания накатываются друг на друга и охватывают весь здравый ум. В знак поддержки получает от Вовы, который уже давно заметил некорректность со своей стороны, добрый взгляд и хлопок руки по здоровой ноге.  — Прорвемся, прорвемся, — чеканит Адидас, голос тихий и полон надежды, которая, как говорится - умирает последней.

****

Спотыкается об сугробы, бежит, ноги не держат, глаза слезятся от грусти и страха за Валеру, а вчерашний день казался хуже всех нынче прожитых. Непонимание и обида за такие события в своей жизни накрыли сполна и неожиданно, словно первоапрельская шутка в виде снега. Амиля с тяжелой сумкой полной продуктов бежит к больнице, сразу как только Вова позвонил к Валере домой, она поднялась из своего десятиминутного сна и выбежала, даже не собравшись толком. Еды с собой прихватила, которую готовила на нервах, дабы накормить пацанов нормально, но главное - позаботиться о Туркине. В голове воспоминания, о том как посреди ночью ее пацаны будят, о том как они о драке рассказывают, о том как она свидетелем всех побоев становится и тут же помогает, о том как Валеру без сознания заносят и на диван кладут, о том как она не узнает его сначала даже, о том как в истерике велит его в больницу срочно везти, о том как потом все время в коридоре находится, до того момента как ее выпроваживают, о том как ни минуты не поспала ночью и лишь запах крови в квартире чувствовала, да мысли плохие отгоняла. Все развеивается, как только она на порог поликлиники встает, дыхание спирает и встреча с Валерой предвещает ее нервам окончательный приговор на не исцеление, а не увидеть его не сможет, как говорится - невозможное желание в обратном. По лестнице поднимается скрипучей, после короткого разговора в регистратуре и получения халата для посетителей, запах таблеток и спирта заполняет легкие и кажется трезвит Сабирову, что сейчас как никогда - кстати.  — Валера, — все что получается выговорить, то и говорит, как только дверь нужной палаты открывает и на порог встает, — Валер, — подбегает к койке, сумку с продуктами у входа бросает, слезы сами по себе течь начинают, а Сабирова к кровати бросается и на колени садится рядом, — Валер, — имя его чеканит, большего сказать не может, да и не нужно, сейчас прикосновение к его запутанным в бинте волосам дороже всего на свете. Кареглазая плачет горько, за этот месяц уже раз пятидесятый точно, слезы алмазные и жгучие по щекам красным скатываются, каждая наполнена эмоциями, которые Сабирова желала себе не испытывать вовсе. — Ну, не Вахит же. — отвечает он хрипло и даже пытается выдать что то, на подобии мутной улыбки. — Я скучал, маленькая. — проводит своей шершавой рукой по ее мягкой и мокрой щеке, руку больно тянет из-за разбитых костяшек и множества ушибов, но это не является препятствием. На сердце тяжело и легко одновременно, обида тянет камнем вниз, пока юношеская любовь наполняет клапаны кровью и заставляет стремится вверх. Тем не менее, глаза его были не менее уставшими, голова была наполовину замотана, что напоминало о тяжелой травме, а сам он выглядит вяло - по больному. Амиля сдерживала себя как могла, дабы не кинутся ему на шею, в знак благодарности показывая, что рада его выздоравлению. Она была счастлива находится рядом, несмотря на его состояние и тяжесть каждого движения. — Дурак, дурак, какой же дурак, — ругается по детски - наивно, к руке Туркина ластится и плакать не перестает, головой из стороны в сторону мотает, все свои чувства выразить не может, пытается от части. — Я так испугалась, а что если бы, — глотает воздух и глаза свои измученные прикрывает, — если бы ты, — смотрит в глаза голубые напротив, он лишь моргает и негативно мотает головой.  — Все нормально, — отнекивается он, чует что попахивает скандалом или нравоучением, к которому его избитая голова и больная душа в данный момент вовсе не готовы. — Я жив и здоров, почти, — целует руку Амили, тыльную сторону холодной от мороза ладони держит слабой хваткой и нежно по губам разбитым водит.  — Я так волновалась, я, — она из бреда нервного не выходит, говорит то, что думает и ей не удается успокоится после столь сильного перепада эмоций и пережитой ночи полной ужасов.   — Иля, пожалуйста, давай поговорим не сегодня, клянусь - голова будто шалтай-болтай, — слишком много слов говорит, чего вовсе не любит, — давай неси то, что принесла. — меняет тему Туркин, как только запах свеже испеченных пирогов чует.  — Да, да, — в пространстве находится, взгляд ее бегает и концентрироваться сложно, психическое состояние оставляет желать лучшего, — принесла, сейчас. — с колен встает и пошатывается, к сумке идет и из нее различную еду достает.  — Курить хочется, — выносит вердикт Валера, пока Амиля копается в сумке, — пиздец. — боль отдается по всему телу, как только он пытается подняться на кровати, с соседней тумбы берет пачку табачного изделия и там же ищет спички. В рот вставляет сигарету и уже предвкушает горький вкус табака на голодный желудок, а так же успокоение и притупление любой, психической и физической, боли.  — Нет, Валер, пожалуйста, — бьет его по руке Амиля, из-за чего из его слегка сжатых губ выпадает сигарета, реакция медлительная и Турбо толком не понимает данного действия, тем временем папироса оказывается на полу.  — Сектерергя. — лишь говорит он и двигается насколько возможно, дабы девочка села, а та лишь корчит лицо из-за его Татарского выражения. Турбо точно знает, что закурит сразу же, как она уйдет и так просто такое ее действие не оставит.  На запах пирожков с картошкой просыпается и Зима, за что получает грубый взгляд Валеры, чья трапеза была прервана и пирожок от Амили, которая была рада боевому духу парней. Суп в стеклянной банке, еще пироги и хлеб с сахаром остались лежать на небольшой прикроватной тумбе и все последующие дни напоминали об Амиле.   Ее внешний вид Валеры пугал, выглядела девочка ужасно замученной и уставшей, хотя казалось бы не спала всего один день, но как в последующем узнал Туркин, она и не ела и не пила, уроки откатились на второй план, из-за чего Сабирова в понедельник получила первую тройку в жизни, а потом и еще одну проблему на голову. Он не был уверен, выдержит ли она последующие сильные драки и стычки, которые будет никак не избежать. Либо в силу возраста, либо из-за слишком травмирующих событий и скорой разлуки с родителями - он не знал, но точно был в курсе ее переживаний, даже если и отчасти. Волосы ее более не выглядели здоровыми, а были запутаны в косе, глаза более не блестели, а стали поникшими и как смоль - черными, улыбка более не блестела на ее милом лице, а была заменена угрюмой ухмылкой, которой Сабирова пыталась скрасить ситуацию. Нет, Турбо любил ее любой, но был ли он готов губить ее здоровье и детскую задорность из-за своей прихоти - повисло большим и сложным вопросом в его голове. По пути домой и Амиля думала, думала через чур много для своего возраста, думала о вещах взрослых, о смерти и о любви, о двух вместе существующих индивидуумах, которые были противниками, но всегда состояли в симбиозе - где любовь, там и смерть, и наоборот. Кареглазая девочка осматривала лежащий на дороге снег по  другому, теперь по другому, казалось будто под этим ватным и нежным одеялом прячется кровь и ножи, которые напоминают о суровости жизни в Казани, о суровости жизни в группировках, о суровости жизни и любви. Сердце ее разорвалось сразу же на миллионы маленьких кусочков, если бы она хоть краем уха услышала о смерти Валеры. Ей это казалось до жути страшным и пугающем, ведь привязанность и преданность человеку стоит дорого, стоит нервов и сил: непоколебимый труд. Сил не было пуще думать, но голова создавала новые мысли для рассуждения о нынешнем и будущем. Амиля теперь вовсе не была уверена в своих прошлых решениях и их последствиях, не была уверена в любви к Туркину, не была уверена в тяготение отказаться от него, не была уверена в решении оставаться всегда рядом с ним, не была уверена в нем. Мысли съедали одна - другую, разбирая мозг Сабировой на протяжении всего времени, пока Туркин находился в больнице. Не уголовное дело заведенное на него, не его побои, не его темпераментность не пугали Амилю. Пугал - он. Пугало его существование и присутствие в ее жизни, от которого она теперь была не в силах отказаться. Пугала сама себя, неузнаваемая и абсолютно другая, не своя, а его - его Амиля.