Zielscheibe

У него — ни доли сарказма. У тебя — ни капли сомнения. В том, что если ты не сделаешь это сама, за тебя охотно выполнят работу. Ты, наверное, выглядишь до ужаса нелепо. Словно лисица в свете фар браконьера. Шкуру с тебя тоже скоро снимут. Мясо съедят. Кости отдадут псам. Или, скорее, лесным волкам и кабанам. А может, тебя вообще пустят на чучело — как знать его предпочтения? Спроси. — Зачем? — куража хватает лишь на настолько позорный выпад, глухой и хриплый. Зачем что? Зачем это шоу? Зачем ты должна вредить самой себе? А может, зачем ты открыла рот? Это всегда плохо кончается. С недавних пор — абсолютно всегда. Без исключений. Ответ ведь очевиден. Затем, что ему просто хочется. Жажда твоей боли. Твоей крови. С израненных губ едва не срывается истерический смешок. Ноты недовольства в чужом голосе вовремя возвращают в реальность: — Ты не в том положении, чтобы задавать неправильные вопросы. Тебе совершенно точно стоит держать пасть на замке. Даже если на тебе вздумают проводить вивисекцию. Ибо улыбка, пусть и фальшивая, пусть и звериная, намного лучше этого выражения лица. Такого, словно ты нарушила правила игры, испортив всё веселье. А ещё хуже то, что чужая рука сползает к ремню, словно намеренно акцентируя внимание на одной немаловажной детали. Той, что смещает и так отсутствующее равновесие сил совсем не в твою сторону. Ножны на месте. На месте и торчащая из них рукоять. Но не в этом причина твоего замершего сердца. Причина — в нововведении. В виде кобуры. Конечно же, не пустой. Собственный пульс стучит в ушах, глушит чужую речь. Какая вообще разница, что тебе опять скажут. Главное — что с тобой сделают. Вздрагиваешь — фигура дёргается в твою сторону, — и вскидываешь озлобленный взгляд, словно пытаясь им пригвоздить. И замечаешь отблеск в занесённой в угрозе ладони. Нож? Сильнее вжимаешься в шкафы, будто пытаясь оградиться, слиться, исчезнуть. Когда он успел? Нет, нет, нет... — Я сама! Сама, — в подтверждение слов несмело тянешься к тому самому ящику. Словно у тебя нет своего ножа под боком. Знает ли он? Зверь замирает и одобрительно ухмыляется, опуская орудие. Треморной рукой дёргаешь ручку, грохочет содержимое. В лезвиях — отражение. Помятое, заплаканное, окровавленное. В итоге выбираешь тот, что с матовым покрытием. Охотничий. Достаточно острый, чтобы хотя бы не рвать плоть, а резать её. Может, повезёт полоснуть не только свою. А затем получить пулю в лоб. Смешно. Потому что пуля в лоб — милосердие. Коего тебе вряд ли сыскать. Ледяные пальцы едва слушаются, но сжимают рукоять. Костяную рукоять. Для таких вещей — обычный выбор материала. Но наводит на мысли, что позаимствовали его не у оленя или лося. Слышишь шорох и тут же на него оборачиваешься. Вызывая у виновника твоих тревог лишь безобидную усмешку — ведь он всего-навсего убрал свой нож на место. И вдруг кивает на холодильник: — Хочешь перекусить, прежде чем начать? Может, выпить? Серьёзно? Это сейчас серьёзно? Тебя уже тошнит. Если запихнуть в себя хоть что-то — оно окажется на полу. Похоже, на твоём лице ясно отразилось недоумение. Потому что мужчина на секунду сменил оскал доброй улыбкой и пожал плечами. — Тогда приступай. А вот теперь — твой час. Звёздный. Делай, что хочешь. Только покровоточь побольше. Выбор такой же призрачный, как твоё понимание хода его мыслей. Смотришь прямо в суженные зрачки в ожидании... очередного приказа. Потому что проявлять креативность в таком деле желанием не горишь. Не знаешь, что хуже. Самой контролировать сей процесс, идя наперекор логике всего живого, или же следовать чужим указаниям без возможности сменить курс. Его, конечно, злит твоё промедление. Он хмурится, а затем вновь меняется в лице. И теперь смотрит почти... снисходительно? Чувствуешь себя первокурсником на практике. Конечно, тебе ведь просто нужна рука помощи. Толчок для развития. Опускаешь взгляд на пустую ладонь, что ходит ходуном. В горле стоит ком. Ноги подкашиваются, но ты опираешься о тумбы, и только поэтому не сползаешь на пол. Откуда вообще начать? — Раздевайся. Сердце замирает. — А ты как думала? Одежда только мешает. Конечно, она ведь впитает кровь. А именно её и хотят видеть. Только вот волнует тебя совсем не нагота. А нычка под боком. Ему это... понравится. Не в хорошем для тебя смысле. Послушно откладываешь орудие на столешницу. И поворачиваешься той стороной, которой тебе нечего скрывать. Сначала обувь. Морщишься от того, насколько неприятно стягивать ботинок с распухшей стопы. Затем юбка. Задеревенелыми пальцами расстёгиваешь молнию и вышагиваешь из соскользнувшей тряпки. Принимаешься за водолазку. Осторожно приподнимаешь её край, чтобы ненароком не задеть нож. Нужно спрятать его в горе вещей. Незаметно выронить. Под испытующим взглядом это проще сказать, чем сделать. Переводишь вопросительный взор на маньяка, притворяясь, что держишь края колготок. Одна из рук лежит на рукояти. — И бельё?.. Подонок не шутил, когда сказал, что хочет тебя слышать. Ты готова поклясться, что хищное выражение его лица смягчилось. — Можешь оставить. Пока что. Сдавленно киваешь и, следя, чтобы чужой взгляд был прикован к твоему лицу, резко присаживаешься, одновременно не только стягивая остатки одеяния, но и избавляясь от улики. Невзначай накидываешь снятую тряпку поверх и выпрямляешься, поёживаясь от холода. Ничего. Скоро собственная кровь согреет не только изнутри. Слышишь тяжёлые шаги и поднимаешь взгляд. Садист устроился напротив, облокотившись о циркулярный стол. И расплылся в ухмылке. В ожидании. Если есть выбор, нужно им хотя бы пользоваться. Может, всё же попытаться поставить условия? Нет, не стоит. Иначе могут отобрать остатки дозволенного. Возвращаешься к дилемме, опуская взор. Нехотя берёшь назад выбранное оружие. Резать нужно не ведущую конечность. И не по внутренней стороне. Скользишь остриём от плеча к предплечью, сомневаясь, на чём остановиться. Почему ты вообще повинуешься? Потому что иначе поводья уйдут не в те руки. Судорожно вдыхаешь. В глазах плывёт от одной лишь мысли о крови. О боли. Нормальная реакция здорового организма. Физически ощущаешь повисшее в воздухе нетерпение на грани срыва. И спешно вводишь лезвие чуть ниже локтя. Глубоко? Слишком. Любое подобное вторжение слишком глубоко. Стараешься смотреть мимо. И мерно, дрожащей ладонью ведёшь к запястью кривую, местами рваную линию, наблюдая, как плавно расходится кожа, выпуская алую жидкость. Пульсирующий порез свербит отвратительной болью. Словно от огромного листа бумаги. Отличный хозяин. Хорошо следит за заточкой. Исподлобья поднимаешь остекленевший взгляд. Молча вопрошая, что делать дальше. Характерный румянец вкупе с прикованным к ране взором отчётливо даёт понять, что же тебе делать: продолжать. Может, подобные манипуляции собьют бдительность ублюдка. Как бы ни было отвратительно, чужая похоть может сыграть тебе на руку. Она прекрасно затмевает разум. Очередной выбор без выбора падает на плечо. Больше не медлишь и резким движением наносишь новую насечку. И ещё. А затем меняешь руку. Потому что этого мало. Достаточно будет только тогда, когда он не выдержит. Тогда, когда сорвётся с цепи. Главное, чтобы прежде не сорвалась ты. Чтобы не резанула по вене — совсем не невзначай, ведь тебя хрипло подначивают: "Глубже". Или не упала в обморок — с каждым порезом голова всё легче. Всё туманнее. Ты уже и не ведёшь счёт. Не помнишь момент, когда безропотно последовала приказу сменить исписанное полотно — теперь на ноги. И раз за разом окунаешь умытое кровью лезвие в бледнеющую плоть. Где-то там, под слоем алой жидкости, бёдра и икры уже похожи на стволы берёз. С каждым погружением ножа в мясо ты всё больше погружаешься и в осознание, что не стоило начинать. Потому что теперь ты сама виновата. В том, что собственноручно лишила себя мизерного шанса на победу. В таком состоянии это невозможно. Хватит. С тебя хватит. Едва шевелишь ледяной рукой, делая финальный штрих — у самых щиколоток, — и безжизненно оседаешь на одежду, уже пропахшую железом. Орудие выскальзывает из ладони, и ты вяло подтягиваешь колени к себе, пытаясь спрятаться от режущего глаза омерзительного света. Тебе настолько тошно, что ты готова выплюнуть органы. Металлическая вонь забила ноздри, встала в горле, пропитала слюну. Сердце пульсирует в висках, в ранах, отхаркивая всё больше крови в тщетных попытках залатать бесчисленные бреши. Тяжёлая голова кружится, и ты щеришься, жмуришься, сжимая челюсть от бессильной злости. Как ты могла с собой так поступить? Быть удобной оказалось плохой идеей. Удивительно. Не осталось сил плакать, кричать, сопротивляться, слушаться, и, кажется, ты больше не можешь, не хочешь даже существовать. Ты искренне жаждешь лишь истечь, окончательно, горячей кровью, может, хоть тогда, наконец, станет легко. Резать и вправду стоило глубже. — Только посмотри на себя... — слышишь шаги в свою сторону, но даже не поднимаешь веки, вслепую рыская слабой ладонью в поисках выпавшего ножа. И находишь его. Яростно вскидываешь орудие наугад, с трудом открывая глаза, и вздрагиваешь, встретив ненавистное лицо настолько близко. Мучитель, что присел на колени, полностью проигнорировал наличие острия в сантиметрах от себя. — Reizend... Как же ты устала. Предательски наворачиваются слёзы, тут же срываясь вниз, сводя на нет всю твою игру в бесстрашие. И ты отчаянно рявкаешь ломающимся от подступающей истерики голосом: — Я не понимаю, что ты несёшь! Чужая ладонь тянется к щеке, нежно стирая с неё влагу. — Очаровательно. Ты выглядишь очаровательно.