Zielscheibe

— На тебя смотреть жалко, — украдкой прослеживаешь, как ножны откладывают на циркулярный стол. — Долго так не протянешь. Ах, да? И кто же в этом виноват? Вздрагиваешь, вжимая голову в плечи, когда к тебе подходят, бесцеремонно вторгаясь в личное пространство. Личное? Подонка совсем не волнует наличие у тебя ножа — и так ясно, что ты ничего не сможешь им сделать. А если и сможешь, то пожалеешь. Ты не в состоянии даже крепко сжать рукоять, не говоря уже про то, чтобы нанести весомый удар. Горячая ладонь берёт — надо же, не хватает! — за холодное запястье, и ты позволяешь осмотреть свою позорную попытку в шитьё по живому. Исподлобья замечаешь, как мужчина ухмыляется, разглядывая просачивающуюся меж швами кровь. И поглаживает пульсирующую рану большим пальцем, размазывая по коже очередной слой алой жидкости. Ох, нет, только не оно. Только не повисшее в воздухе знакомое напряжение. Слабо дёргаешь руку, и удивляешься, что тебе всё же позволяют выскользнуть из захвата. — ...больно, — тихо срывается с губ нелепое оправдание, за которое сразу же становится стыдно. Как будто кому-то может быть непонятно, что тебе больно. Но ты боишься. Боишься, что если не будешь пояснять свои поступки, то тебя за это накажут. Накажут за то, что ты даже не имела в виду. Конечно, не обошлось и без лжи, но всё же... Ты не хочешь повторения. Хотя бы не так скоро. Пожалуйста... Рука вдруг ложится на саднящую шею, поглаживая свежие синяки, и сползает к спине. Зажмуриваешься, словно веришь, что если игнорировать опасность — она уйдёт. И едва не вскрикиваешь, испуганно распахивая веки, когда тебя подхватывают под колени и устраивают у груди. Пропахшей его по́том и твоей кровью. Вцепляешься в орудие, боясь выронить. Словно оно хоть раз тебе помогло. Будто не вредило лишь самой тебе. Куда тебя несут — ты и не знаешь. Не хочешь знать. Лишь исподтишка прослеживаешь, как лестница сменяется коридором, залитым приглушённым светом, а коридор — ванной комнатой. Убранство которой наводит на определённые мысли. Чёрная плитка, чёрные полотенца, да даже чёртова ванна, огромная ванна, возле которой тебя и опускают, и та угольно чёрная. И уже набранная. Неужели он отлучался именно за тем, чтобы подготовить... процедурную? Пошатываешься, морщась от боли, что расходится от самых разных уголков тела. От шеи, что саднит после удушья. От порезов, которые стягивает засохшая кровь. От ладоней, что с каждой минутой напоминают о себе всё больше. От тебя отстраняются, и ты слышишь шорохи, не до конца осознавая их источник. Прикрываешь веки, смиренно ожидая указаний. Может, купель заготовили вообще не для тебя. Может, ты здесь затем, чтобы отмыть его от своей крови. Возможно, ты была бы этому даже рада. Потому что обнажаться совсем не хочется. А одну тебя уж точно не оставят. Разве что гнить. Вздрагиваешь, когда над ухом раздаётся усмешка. И цепенеешь, когда чувствуешь тепло чужого тела. Оголённого. Благо, похоже, лишь сверху. Настолько близко, что, кажется, ощутим даже пульс. Мерный. Спокойный. В отличие от твоего. Шершавая ладонь ложится на запястье — той руки, что до сих пор не рассталась с бестолковым орудием. И ползёт выше, накрывая твои пальцы своими. Сжимает кулак поверх твоего. И вздёргивает твою послушную руку к твоему же плечу — чтобы отрезать лямку. Симметрично поступает и со второй. — Незачем лишний раз тревожить раны. Твоей рукой по чужой воле остриё ползёт от ключиц к бёдрам, оставляя за собой едва заметную линию. Действительно, зачем тревожить старые, когда можно наделать новых? Расходится под лезвием и резинка трусов — с одной, а затем и с другой стороны. Багровая липкая тряпка падает на угольный пол, почти сливаясь с ним. Напоследок вспоминают и про ладонь, где тоже есть, что отрезать. Её вздёргивают и, наконец, избавляются от иглы, что отправляется к искромсанному белью. Отвратительная. Какая же ты сейчас отвратительная. Кажется, не поможет даже снять кожу живьём. Грязь просочилась под неё, впиталась в мясо, запятнала саму твою сущность. Прежде, чем успеваешь осознать, тебя вновь подхватывают на руки. И тебе это не нравится. Совсем не нравится. Зачем? Ты не настолько недееспособна, чтобы не смочь переступить край чёртовой ванны, пусть и высокой. Тебя заносят в сантиметрах от воды. Она вроде бы не горячая — не идёт пар. Самая обычная вода. Разве что с белёсым оттенком, который можно списать на контраст с цветом покрытия. Только вот, похоже, ты что-то упустила. — Будет больно. Таращишься от услышанного, успевая вцепиться в чужое предплечье, словно кошка, которую собираются помыть. Только вот всё равно оказываешься в чёртовом котле. Вода действительно не горячая. Гораздо хуже. Она солёная. Собственные крики доносятся сквозь толщу воды, в которую тебя окунают с головой. Из ладони тут же выхватывают нож, второй рукой жёстко вжимая твоё трепыхающееся тело в ребристое дно. Нет, нет, нет, тебя ведь не собираются топить, словно котёнка? Ты ведь не настолько бесполезна, не настолько повреждена, чтобы от тебя избавляться? Пытаешься собраться с силами, успокоиться, перестать сопротивляться, дать понять, что просто не можешь сдержать естественную реакцию организма, и хватаешься в немой мольбе за чужое запястье, словно утопающий — за тростинку. И тогда тебя всё же утягивают на поверхность. Заливаешься влажным кашлем, давясь слезами, и слепо щемишься к борту, словно в попытке минимизировать контакт с болетворным раствором. В нос вдруг ударяет терпкий запах, и ты трёшь глаза, чем делаешь себе только хуже. Но всё же поднимаешь дрожащие веки, потому что не хочешь оставаться в неведении. Он что, закурил сигару? Да. Самую настоящую, самую обычную сигару. Мокрый, растрёпанный, окровавленный, но с сигарой — словно с обложки журнала. Какая идиллия. Садист вдруг подшагивает, протягивая тебе нож — рукояткой вперёд, — который недавно отобрал. — Чуть мне в глаз не попала, — ухмыляется. Он знает, что ты этого, чёрт возьми, хочешь. — И себе бы могла выколоть. Конечно. Он жаждет инициативы. Подчинения. Но не случайностей — от них никакого веселья. Мотаешь головой и судорожно подтягиваешь ватные колени к груди, обнимая их. Тело ощущается чужим. Деревянным. Ошарашенный обилием сигналов мозг, похоже, подавил чувствительность. Мужчина хмыкает и усаживается на стул. Кто вообще ставит стулья в ванной? Те, кто наблюдает. Чувствуешь на себе пристальный взор, но не можешь заставить себя смотреть в ответ. Упираешься пустым взглядом в тёмную поверхность и замечаешь на ней... клочки. Резко контрастирующие рыжие клочки. Не иначе как чужих волос. Артефакты прошлого. Такие же останутся и от тебя. Может, они всё же принадлежат животному. А может... Нельзя отметать возможность наличия у подонка семьи. Не исключено, что даже вовлечённой в происходящее. Свободной, невредимой, может, даже любимой семьи. Подобные ему персонажи отлично отыгрывают двойную жизнь. Из раздумий вырывает всплывший на периферии силуэт. Тянется рука, но не к тебе — а к кнопке слива. Вихрится вода, спуская по трубам суп из жидкостей, которые тяжело даже пересчитать. Жужжит шланг душа, и ты понимаешь, что нужно встать. Несуразно упираешься скользящими, больными ногами, но всё же умудряешься подняться, облокотившись спиной о стену. Горячее тело тут же обдают ледяной водой, выбивая из лёгких воздух. Бычок тушат и откидывают в раковину. Лейку ставят в держатель и тянутся к бутыльку — похоже, с шампунем. Послушно терпишь, как тебе намыливают голову, как невзначай скользят по шее пальцы, задевая цветущие синяки, и то, как щиплет свежие порезы. Но хотя бы не нужно пользоваться собственными руками. Подобная рутина совсем не вяжется с истинным положением вещей. Почти нежные, почти заботливые жесты делают лишь хуже. Потому что заставляют верить, что может быть иначе. Только вот и здесь до тебя уже кто-то был. Может, и тот несчастный считал, что кошмар конечен. А теперь ты видишь его или её волосы на чёртовой ванне. Кошмар действительно конечен. Вздрагиваешь, когда тебя вновь обдают водой — теперь почти горячей. А затем выключают душ и берутся за полотенце. Которое охотно впитывает не только лишнюю влагу, но и свежую кровь размокших ран. И сколько же таких, как ты, оно повидало? Каждая деталь этого дома наводит на вопросы о том, какие тайны он хранит. И сколько ещё обретёт. Не удивляешься, когда к тебе протягивают руки, чтобы вновь подхватить. К подобному можно и привыкнуть. Не то чтобы ты хочешь лишний раз напрягать измученный организм. И когда твоё дрожащее от увечий и разницы температур тело устраивают у груди, то ты... льнёшь. Робко льнёшь к теплой коже, словно в поисках защиты. К тому, кто и есть твоя главная опасность.