Zielscheibe

Может, тебе стоило волноваться. Может, тебе не стоило забываться. Где ты, с кем ты и по чьей вине здесь оказалась. Как ты могла не заметить? Как ты упустила ещё одну дверь? Прямо напротив той, что ведёт в родной карцер. Именно за ней ты и оказываешься. Телевизор, мини-холодильник, диван, журнальный столик — типичная берлога. С небольшой поправкой на то, что на столике лежат совсем не журналы. А целый арсенал холодного оружия. Не радуют и пятна крови, покрывающие мебель и даже стены. Есть и компьютерный уголок — даже с несколькими мониторами. Венчает экспозицию камера. Телевизионная камера, что направлена на... пьедестал. Скорее, витрину. Не сокрытую, конечно, стеклом, но явно созданную для того, чтобы что-то выставить. Кого-то. Ему настолько нечего скрывать? Он настолько не стесняется своих увлечений? Может, он на этом ещё и зарабатывает. Судорожно вздыхаешь, когда тебя усаживают на диван. Главное — не смотреть. Не засматриваться. Иначе можно напроситься. Утыкаешься взглядом в смятую банку пива, валяющуюся на полу. Таком же бетонном полу, как и в твоей... комнате. Конечно, совсем не твоей. И не комнате. Слишком уж тепло звучит это слово по отношению к пыточной. Смиренно ждёшь, пока мужчина что-то перебирает в очередном шкафчике. Каждый раз — сюрприз. Что же ждёт тебя сейчас? Инструмент, медикаменты, а может... Вздрагиваешь, отшатываясь назад, когда перед глазами оказывается ошейник. Совсем не такой, какие носят собаки или любители ролевых игр. А сплошной. Металлический. К тебе подшагивают вплотную, к счастью игнорируя твою вопиющую неблагодарность, и с глухим звуком защёлкивают тяжёлый аксессуар на горле. А затем отстраняются и окидывают тебя оценивающим взглядом, проверяя пальцами расстояние между шеей и подарком. — Сам сделал. Похвально. Какой же ты, чёрт возьми, молодец. Главное, чтобы в качестве награды за работу не решили взять... тебя. И какой же в этом колье смысл? Явно не эстетический. Словно читая мысли, к тебе вдруг склоняются и обдают ухо предупреждением: — Он электрический. Не советую соваться за порог. Какой именно? Комнаты? Дома? Спрашивать не хочется. Проверять — тем более. Это беда будущей тебя. Если она до сих пор существует. Сдавленно киваешь, когда от тебя отшатываются и зачем-то тянутся в карман. Умом понимаешь, что стоило бы ответить. Подать голос. И ты правильно понимаешь. Потому что голос ты всё-таки подаёшь. Вынужденно. Из-за разряда, что проходится по всему телу — в подтверждение сказанного. И в наказание за несказанное. Скручиваешься к коленям, пытаясь восстановить сбитое дыхание, морщась от подступающих слёз. — Поняла, я поняла... — тихо бормочешь под нос, скорее для собственного успокоения, чем из-за желания угодить. И нехотя добавляешь: — ...спасибо. За что? За то, что наградил возможностью влачить пёсье существование? У тех и то больше прав и свобод. Твою вымученную благодарность то ли проигнорировали, то ли даже не услышали. Что из этого хуже? Повторять не собираешься. Слышишь очередную деятельность, но выпрямляешься лишь тогда, когда чувствуешь, как рядом проминается диван. Стираешь проступившую на глазах влагу и окидываешь взглядом изменения. На столике уже разложили всё необходимое для твоей реставрации. Молча следишь за тем, как мужчина берёт твою ладонь и укладывает её себе на колени. И мученически сводишь брови, напрягаясь всем телом, когда во второй его руке показывается нож. Усмешка. Очередная усмешка. — Для первого раза неплохо, — остриё входит под кожу, отчего ты дёргаешься, прикусывая щёку в попытке стерпеть, — но всё равно придётся распороть. И у тебя даже получается не издать ни звука. Скорее потому, что от криков сорван голос, а не потому, что ты отличаешься выдержкой. Без сопротивления лопаются слабые стежки, оставляя за собой торчащие нити, словно к плоти прикипело перевёрнутое вверх ногами насекомое. Омерзительная картина. Учитывая, что живность вполне может облюбовать подобные увечья. Ты уверена, что можно было ничего и не распарывать. Что мешало наложить поверх новые швы, если нити всё равно рассосутся? Игра. Очередная игра. Очередное желание контролировать тебя и твои чувства. Очередная попытка показать, что с ним тебе лучше. Даже если он и виноват в твоих страданиях. Только он. Однако чем дольше ты наблюдаешь, с какой деликатностью и профессионализмом тебя залатывают, тем больше задумываешься, что так и вправду... лучше. Он и вправду мастер своего дела. Он зашивает тебя так, словно делал это уже сотни раз. Так оно, скорее всего, и есть. Он опытен. Может, даже связан с медициной. С карательной уж точно. Он ведь даже не предложил тебе обезболивающего. Которое у него явно имеется. Зачем подавлять то, что и есть — самоцель? Он знает. Знает, что делает. Знает, как заставить тебя желать того, от чего ты ещё вчера была в ужасе. Его. Точнее — его внимания. Его заботы. Потому что он же может обернуть всё в худшую сторону. Во мгновение. И лишь от тебя зависит, каков будет исход. Только вот что именно служит катализатором как милости, так и опалы, ты до сих пор не разгадала. Наблюдаешь, как отрезают иглу, и протягиваешь на смену вторую ладонь. Замираешь, несмело поднимая вопросительный взгляд. Кто сказал, что щедрость распространяется так далеко? Мужчина хмыкает, замечая твою немую просьбу, и треплет тебя по мокрым волосам. — Успеешь отблагодарить. Нервно вздрагиваешь, отводя взор в сторону. Конечно, успеешь. Как — лучше не думать. Или думать. Инициатива. Нужна инициатива. Иначе её проявят за тебя. Но сейчас не до этого. Стискиваешь зубы, судорожно дыша через нос, едва не срываясь на болезненные стоны. Потому что именно ведущая ладонь приняла на себя основной удар. А затем терпела твои бесплодные, лишь больше навредившие попытки защититься. Ошейник, как ни странно, помогает. Давит на плечи, словно утяжелённое одеяло, холодит разгорячённую прилившей кровью кожу, обнимает горло, защищая одну из самых уязвимых частей тела. Тебе необходим отдых. Покой. Возможно, вечный. Потому что не просто искать, а даже отыскивать положительные моменты — плохой знак. Плачевный. Заканчивают, наконец, и со второй ладонью. И тянутся к холодильнику, доставая оттуда некую мазь. Как мило с его стороны соблюдать температурный режим хранения. Кожу обдаёт приятной прохладой, а затем накрывает бинтами. С финальным оборотом повязки вокруг второй ладони ты понимаешь, что... пора. Самая пора для начинаний. Может, подобное пресмыкательство выиграет тебе хоть пару часов покоя. Не хочешь ни озвучивать намерения, ни подавать ложных сигналов. И потому перебираешь слабыми ногами, не вставая, а сразу соскальзывая на пол. Исподтишка кидаешь вопросительный взгляд. И возвращаешься к делу, когда замечаешь не только нескрываемое одобрение, но и любопытство. Измученно хмуришься, вздёргивая непослушные руки к ремню. К сожалению, дыры в ладонях не способствуют улучшению мелкой моторики. В попытке избавиться от преграды пачкаешь и так запачканные брюки своей кровью, что просачивается сквозь марлю. Едва не рычишь от того, что вообще согласилась на собственную же авантюру. Потому что у тебя получается расстегнуть пряжку, но совсем не выходит зацепиться за ширинку. Помогать тебе не торопятся — разве что разводят колени в стороны. И, наверное, правильно делают. Потому что это ты предложила. Ты и мучайся. Только вот какова твоя выгода? Будет ли она в конечном итоге или ты лишь усугубишь своё положение? Склоняешься, пытаясь словить зубами замок, и искренне радуешься, когда у тебя всё же получается. Жужжит молния, открывая взору бельё. Ещё больше пропитанное кровью, чем брюки. С ужасом отмечаешь, что от металлического запаха тебя уже даже почти не тошнит. Теперь это твой фирменный, повседневный аромат. Дрожащими пальцами осторожно отодвигаешь резинку, ныряя ладонью к главному... блюду. Вынимаешь член, что удивительно, почти ничем не запятнанный. Менее отвратительной ситуация, однако, не стала. Чувствуешь себя дешёвой проституткой. Только и те работают не за бесплатно. Хотя, и ты не занимаешься волонтёрством, а вкалываешь за мнимую возможность подольше прожить. Стоит ли оно того — иной вопрос. Облизываешь ссохшиеся губы, а затем и головку, морщась от солоноватого вкуса проступившей предсеменной жидкости. Всё больше нарастает негласное нетерпение, и ты, аккуратно придерживая ствол у основания, принимаешься старательно покрывать его слюнями, скользя языком по пульсирующим венам — дабы было легче работать. Потому что помогать себе руками ты не сможешь. Трение — последнее, что нужно ранам. Особенно таким. А минет — последнее, что нужно надорванной глотке. Обхватываешь губами кончик и мерно насаживаешься, стараясь игнорировать, как в волосы уже успела зарыться ладонь. Стараешься так, как не старалась в первый свой раз. Поначалу тщательно прячешь зубы, боясь задеть чувствительную плоть, но в процессе выясняешь, что в твоём садисте — не без мазохизма. И тогда ты обретаешь хоть какой-то шанс выразить негодование. И принимаешься даже не покусывать, а кусать. Впиваешься зубами в ствол, головку, намеренно оттягиваешь уздечку, получая взамен голодные толчки бёдрами и грубые нажимы на затылок. Чувствуешь привкус железа, и замечаешь, что губы всё же не выдержали — размера, обезвоживания и чрезмерной усидчивости, — и окропили член кровью. И это окончательно срывает всякие тормоза. Всё возвращается на круги своя, и тебя вновь лишают крупиц власти, требовательно натягивая до упора, до подступающей тошноты, до того, что ты упираешься носом в потный живот. Становится трудно дышать, и ты инстинктивно вздёргиваешь ладони, упираясь сначала в чужие бёдра, а затем в диван, потому что одёргиваешь себя, ведь тебе вряд ли дозволено настолько дерзко себя вести. — Wo geht's hin...— доносятся хриплые слова, о значении которых ты не в состоянии и догадаться. И тогда в сантиметрах от лица останавливается остриё вскинутого ножа. А вот это уже прекрасный способ коммуникации. Такие методы с недавних пор намного действеннее. И ты расслабляешься, с трудом, но расслабляешься, позволяя использовать сорванную глотку, словно одноразовую секс-игрушку. И даже почти не давишься, когда в неё вливается горячая горькая сперма. Рука соскальзывает с взлохмаченного затылка, и ты отстраняешься, глотая воздух. Стираешь с лица слюну и остатки семени вперемешку с кровью, и вяло приподнимаешься, переводя взгляд к раскрасневшемуся лицу, на мгновение задерживаясь и на разгорячённом теле. Может, даже привлекательном. Определённо привлекательном. Ты всегда отличалась странным вкусом, но не настолько же. Мужчина поправляет бельё, но не застёгивает штаны, и зазывает тебя забраться обратно, похлопывая ладонью по бедру. И ты охотно повинуешься, как бы неприятно ни было соприкасаться голой кожей с грязной поверхностью. Пора бы уже позабыть про отвращение. Да и на полу всяко хуже — он не намного чище. Вздрагиваешь, когда тебя жёстко берут за загривок и тянут... улечься. Прямо на ноги. Такие тёплые и мягкие — особенно по сравнению с ледяным колючим бетоном, узор которого отпечатался на твоих исцарапанных коленях. Робко укладываешься поудобнее, устраиваясь в позу эмбриона, и прикрываешь веки. Напрягаешься, когда в волосы вдруг ныряют пальцы. И расслабляешься, слегка подаваясь навстречу почти ласковым прикосновениям, коими тебя одаривают, лениво поглаживая по голове. Упускаешь тот момент, когда истощённый организм, игнорируя всякие инстинкты самосохранения, берёт своё, заставляя уснуть под боком у хищника.