Zielscheibe

Просыпаешься, слабо осознавая... себя. Первое, на что падает заспанный взгляд — стол. Полный ножей, пил, отвёрток и прочего инвентаря. Который, такое чувство, на тебе всю ночь и испытывали. На месте и вчерашний беспорядок из бинтов, игл и бутыльков с антисептиком. Ты и не знала, что у тебя настолько много частей, что могут болеть. Тяжело поднимаешься, едва шевеля отягощённой головой, и сдавленно шипишь, потирая рёбрами ладоней изнывающую шею, плечи, ноги. Который вообще час? Бегло осматриваешься, не находя ни часов, ни окон, что могут дать хоть намёк на время суток. И с чего вдруг тебя оставили одну? Конечно, ошейник обеспечивает некую гарантию, что ты никуда не денешься, но всё же... Лучше не забывать, что и подобная выходка может быть намеренной. Проверкой. На верность? Глубоко вздыхаешь, на мгновение откидываясь на спинку дивана. И тут же отшатываешься в отвращении от липкой ткани. Взгляд цепляется за холодильник. От голода уже начинает тошнить. Да и во рту пересохло. Только вот внутри ты можешь встретить то, от чего станет ещё хуже. Ты и не против попросить. Не против даже что-то дать взамен. Только вот каждый шаг сопровождается сомнением, гадким, едким сомнением, что ты сделаешь себе лишь хуже. И потому почти искренне радуешься, замирая от предвкушения, когда слышишь за дверью глухие шаги. До чего ты докатилась? Нет, нет, ещё не докатилась. Ты выжидаешь. Только вот с каждой секундой становишься лишь слабее, лишь покорнее, лишь смиреннее, теряя не столько надежду, сколько само желание бороться. Нет, нет, ты поймаешь шанс... Открывается дверь, являя надзирателя. Нечем даже прикрыться. Не то чтобы тебе до сих пор есть, чего стесняться, но холод пробирает охлаждённое после сна тело до костей. — Да ты живчик, — усмехается мужчина и усаживается рядом, укладывая тебе на колени стопку вещей. И берёт за ладонь, осматривая пропитанные кровью бинты. — Голодная? Прочищаешь горло, выдавливая сиплое: "Да". Лучше не подавать лишних поводов для агрессии. Тем более, когда это не стоит никаких усилий. — Кухня наверху, — сдирают прилипшую к коже марлю, и ты шипишь. А затем осознаёшь услышанное и поднимаешь неверящий взгляд к чужому лицу.  Наверху? К тебе вскидывают руку, на что ты инстинктивно отшатываешься назад, тут же подаваясь вперёд в попытке нивелировать содеянное, и тогда тебя дёргают за ошейник. Не грубо. — Эта штука не пустит тебя на улицу, — молвит мужчина и возвращается к перевязке. — По крайней мере, далеко. Свалишься без сознания быстрее, чем выйдешь за забор. Веришь на слово. Пока что тебе ни разу не врали. Да и убежать, точнее ухромать даже до трассы — та ещё задача. Молча ждёшь, пока виновник твоих увечий закончит их обхаживать. Только вот рутинный процесс вдруг... прерывается. Тогда, когда, высвободив вторую ладонь, вместо того, чтобы её обработать, рану принимаются поглаживать, отчего ты уже напрягаешься. В мясо вдруг зарываются ногтём большого пальца, и ты вскрикиваешь, инстинктивно дёргая руку к себе. Захват лишь усиливают и жёстко вцепляются в запястье, поднося ладонь ко рту. И размашисто облизывают проступившую кровь. И тут же опускают назад, невозмутимо возвращаясь к прерванному делу. Словно ничего и не произошло. Тяжёлое дыхание и сбитый пульс уверяют: не померещилось. И кровь. Твоя кровь на его губах. Утыкаешься пустым взглядом в пол. Дурная привычка. Нельзя, нельзя забывать о своём положении. Хотя, тебе даже не нужно стараться — он и не позволит забыть. Ты даже не можешь называть его по имени. Даже в мыслях. Имя — то, что дают людям. А у него — кличка. Монстр. Подонок. Ублюдок. Но никак не... — Стрейд, — неприятное слово. Особенно тихим охрипшим голосом. — Зачем? Слегка сжимаешь руку в кулак — ту, что на его коленях, — давая понять, о чём вообще спрашиваешь. И всё же продолжаешь: — ...зашивать. Какой смысл зашивать? Если... — Если что? Помирать собралась? — обрывают тебя, усмехаясь. И вдруг вскидывают руку к твоему лицу, хватая за подбородок, заставляя посмотреть в глаза. И расплываются в хищной ухмылке: — Но если ты так хочешь... Вскидываешь брови, исступлённо мотая фиксированной головой в отрицании. Мужчина глухо смеётся, выпуская из захвата: — Du bist ja ein Angsthase, — и прежде, чем ты успеваешь вымученно скривиться в лице от непонимания, поясняет: — Трусиха. Правильно делаешь. Правильно. Ты должна бояться. Может, если бы ты была уверена, что тебе просто свернут шею, ты бы даже напросилась. Но его не интересует смерть. Его интересует то, что к ней приводит. Если ты попросишь себя прикончить, он сделает всё, чтобы ты об этом пожалела. Совсем не из благих побуждений. Совсем не как друг, что в шутку угрожает расправой за мысли о самоубийстве. Исподтишка осматриваешь своего владельца. Отмечаешь, что пока ты была в забытье, он успел переодеться и, похоже, принять душ. Потому что пахнете вы теперь примерно одинаково. Одним и тем же шампунем. Достаточно непривычный аромат. Слишком... обыденный. Ему больше идёт запах железа. Может, потому, что в иной ипостаси ты его уже и не помнишь. Ты не можешь и представить его нормальным. Его норма — отклонение. Эти руки не созданы обнимать, гладить, ласкать — одним словом, они не созданы для любви. Им больше идёт насилие. Их гораздо легче представить занесёнными для удара. Или прикинуть на шее. Или вообразить с ножом. Не потому ли, что всё это на себе ты уже испытала? — Готово, — тебя треплют по и так запутанным волосам и одаривают тёплой полуулыбкой, от которой даже становится... больно. А затем встают с места, пересаживаясь за компьютерный стол. Почему-то не хочется оставаться рядом. Ты пока не торопишься стать... звездой. И потому судорожно хватаешься за одежду, спешно натягивая на себя майку и шорты. На удивление подходящие по размеру. Не хочешь даже задумываться, кому они принадлежат. Уж явно не тому, кто их тебе вручил. Переводишь вопросительный взгляд надзирателю в спину. И подаёшь голос: — ...будешь...что-нибудь? — ужасная, ужасная формулировка, начни уже думать! Получаешь в ответ лишь очередную усмешку. Чёрт. — Доверюсь твоему вкусу, — всё же молвит мужчина, принимаясь сосредоточенно клацать по клавиатуре. И ты киваешь, тихо ухрамывая из комнаты. Уже на лестнице осознавая, что сей жест мог показаться... неблагодарным. Говорить. Не забывай говорить. Взбираешься по ступеням, вспоминая, насколько было удобно, когда тебя тащили на руках. А помнишь, насколько было удобно, когда ты ещё могла полноценно пользоваться собственными ногами? Тихо шлёпаешь босыми ступнями по паркету, замечая, что за окном то ли встаёт, то ли садится солнце. Находишь в коридоре часы, которые подтверждают первое. В такое время ты обычно просыпалась на учёбу. И где здесь, чёрт возьми, кухня? Убранство выглядит настолько вылизанным, настолько картинным, словно дом выставлен на продажу. И оттого ещё больше пугает странный металлический грохот, словно кто-то хозяйничает... на кухне, перебирая посуду. Борешься с желанием кинуться обратно в подвал и, крадучись, идёшь на звук. Замираешь у арки, прислушиваясь, и осторожно выглядываешь из-за угла — всего на секунду. Но замираешь. Потому что встречаешь ответный перепуганный взгляд. Того, с кем вы скованы одинаковыми ошейниками.