Zielscheibe

Лис тихо усмехается, со всплеском отшатываясь к противоположному краю ванной: — Видишь, ты его везде таскаешь, — улавливаешь нервные нотки. Показалось? Сдавленно киваешь и поднимаешь нож, укладывая его себе на колени, усаживаясь обратно в позу лотоса. Решил обыграть патовую ситуацию или действительно... не догадался? Нужно... ответить. Опускаешь взгляд: — ...не привыкла использовать его, — взираешь на собственное отражение в лезвии, — на ком-то, кроме себя. — Потому и нужно действовать сообща, — исподлобья наблюдаешь, как Лис поднимает из воды ладонь и демонстративно шевелит когтистыми пальцами. — Он... пытался их вырвать. Не получилось, как видишь. В этом-то и дело. Потому ты никак не можешь решиться. Потому что подозреваешь, что малец превосходит даже вооружённую тебя. Вот бы сейчас. Прямо сейчас. Как было бы удобно... Он выцарапает тебе глаза. Разорвёт глотку. Он ведь умеет сопротивляться. Просто не хочет. Он наполовину чёртов зверь. Может, даже больше, чем наполовину. Может, тебе и не нужно никого убивать. Может, если поведать Стрейду... Нет. Он слишком привязан. Порой тебе кажется, что о Рене заботятся даже больше, чем о тебе. Судорожно хватаешь рукоять, замечая, как парень дрогнул на сей жест, и встаёшь с места. — Будь... готов. Уходишь, не дожидаясь ответа. К чему? Ответить нужно, прежде всего, самой себе. Чужая интерпретация тебя мало волнует. Устало заваливаешься в собственную комнату. Откидываешь тяжёлое орудие на кровать и ступаешь к шкафу. У тебя совсем нет уличной одежды. Не только потому, что её запрещено заказывать. Скорее потому, что она и не нужна. Вы всё равно не выходите за пределы даже дома, не то что двора. Шёлк — твой любимый материал. Крайне удачный материал. Скользкий. Недолго думая переодеваешься в топ и шорты. Облачаться плотнее бессмысленно. Чем больше ткани — тем легче за неё зацепиться. Да и защитить она не сможет — будет только мешать. Примечателен скорее выбранный цвет. Белый. Пока он не обратится в алый, ты сделала недостаточно. Хватит давать себе поблажки. Хватит позволять себе быть запасной. Рано или поздно один из вас всё равно умрёт. Может, и оба. Не собираешься быть первой в очереди. Валишься на постель и вымученно потираешь лицо саднящими ладонями. Бесперебойно саднящими. Ты уже и не помнишь, как бывает иначе. Боль настолько слилась с твоим существом, что больше даже не напоминает о том, что ты жива. И когда же?.. Может, когда Стрейд будет пьян. Потому что тогда он наиболее добр. И расслаблен. И пренебрежителен. Ему обычно плевать на ваши разборки, но если дело коснётся сохранности имущества... Может, когда Стрейда вообще будет не дома. Как сейчас. Только вернуться он может в любой момент. А если в этот день у него ещё и окажутся планы на Рена... А может, когда вы с Реном решитесь на "покушение". И тогда ты грамотно обернёшь нападение в оборону. Возможно, тебе даже не придётся пачкать руки. Хотя, это скорее минус. Потому что ты хочешь показать, на что способна. Доказать. Самой себе. Сейчас. Неужели ты и вправду собираешься убить? И когда ты успела превратиться в того, кого презирала? Ты даже хуже. Ты тихушник. Боишься прямого столкновения. И его последствий. Но можно ли себя винить? Ты — наислабейшее звено. Иначе и нельзя. Неужели ты до сих пор спрашиваешь? Находишь рукой рукоять и сжимаешь её, перебарывая желание вонзить остриё не в чужую глотку, а в свою. Соскакиваешь с места и спешно, но тихо — по привычке, — крадёшься на второй этаж. Лисьи земли пахнут, как подростковое логово. Сладко, слегка затхло. Необычность владельца выдаёт лишь мускусный запах. Даже не мужской, а звериный. Он ещё не закончил процедуры — в ванной гремят бутыльки, слышен тихий напев на родном ему языке. В этом доме все билингвы, кроме тебя. Идиллия. Умиротворение совсем не вяжется с твоими намерениями. Такое хрупкое, такое редкое мгновение покоя, когда можно представить, что вы — лишь соседи по дому, делящие аренду. У очень, очень назойливого хозяина. От правды недалеко. Вы ведь платите. Покоем, рассудком, на худой конец, телом. Вцепляешься в дверную ручку, судорожно вздыхаешь. Холодные ладони деревенеют, в ушах стучит сердце, во рту пересохло. Но ты толкаешь дверь. Шаг внутрь — всё ясно. Твои мотивы очевидны для его животной сущности. На химическом уровне. Он чувствует. Чует. Отшатывается, отставляя крем, и вскидывает, а затем сводит брови. Скользит взглядом с головы до пят — оценивает. Как и ты. Халат — не препятствие. Мешает ошейник. Если бы он только мылся без него... Однако и твой тебя защищает. Шагаешь ближе, преодолевая сопротивление мышц. Стискиваешь рукоять, игнорируя глухую боль, приглушённую выбросом гормонов. Рен улыбается. Посмеивается. Может, нервно. А может, надменно. Тебе не смешно. Ты не печальна и даже не зла. Ты пуста. В ушах шумит. Зрение плывёт. Вероятность проиграть перевешивает возможность выигрыша. Вы не на равных. И никогда не были. Но теперь тебя устроит любой исход. Ты хотя бы попытаешься. Начинаешь даже не ты. Лис бросается вперёд, и ты отскакиваешь назад, вскидывая клинок. Цедишь, почти умоляя: — Уйди. Не из комнаты, не из дома, нет. Из вашей со Стрейдом жизни. Лис насупился, встав в позу. Похоже, он бы с радостью опустился на все четыре лапы, если бы это повысило мобильность, а не наоборот. — Ты не туда воюешь, — кажется, рыжие брови жалостливо дрогнули к переносице. Сердце щемит. Очевидное. Зачем озвучивать очевидное? Чтобы вразумить? Убийство — не грех. Не в месте, где вообще отсутствует такое понятие. В этих стенах ни моральные, ни государственные законы не писаны. Убийство — способ достижения целей. Первобытный, грубый. Но действенный. Нет, нет, нет... Ты не отпустишь. Не отступишь. Иначе придётся мириться с соперником. С самим его существованием. Либо ты, либо тебя. Дать заднюю невозможно. Отношения необратимо испорчены. Одного намерения достаточно. Когти — проблема. Как и нечеловеческая скорость. И реакция. Не стоило потакать порыву. Ты проиграешь, позорно проиграешь, оставшись остывать в луже собственной крови. Нет, нет, нет!.. У тебя свои преимущества. Кидаешься вперёд, выставляя остриё, и встречаешь ответный рывок. Лапы тянутся к запястью — взмах — умудряешься полоснуть по голой плоти. Он скалится, почти шипит, потрясывая раненной рукой. Но такие увечья — ничто, по сравнению с тем, что вы оба переживаете ежедневно. Влажный хвост ходит ходуном. Вены, словно змеи, расползлись по бледной коже. И когти-клыки уже устремились к твоей глотке. Отскакиваешь, прикрываясь ножом, и ударяешься спиной в стену. Отталкиваешься, врезаясь в Лиса, сплетаясь с ним в крысиного короля в хаотичном бою. Соперник умудряется схватить и удержать твою вооружённую руку. Метит когтями в лицо, пытаясь дотянуться до глаз. И преуспевает — взор застилает вуалью собственной крови. Почти вслепую вскидываешь колено, ударяя в пах. Нечестный приём. Зверь едва не рычит, и ты высвобождаешься из захвата, отскакивая — удар — задеваешь верх чужой шеи, у основания челюсти. Лис, согнутый в полуприсяде, резко подаётся вперёд, и обхватывает тебя обеими руками, выбивая из лёгких воздух, и роняет на пол, нависая сверху. Брыкаешься, раз за разом вскидывая нож, заставляя врага отшатываться, отворачиваться, уворачиваться, чтобы избежать ранения. Но всё равно дотягиваешься до полотна, оставляя на нём алые засечки. Ненавидишь этот вид, это положение. Ненавидишь потому, что это выглядит, как поражение, как пассивная роль, в которой тебе чаще всего и приходится находиться. Когтистые лапы пытаются поймать, пригвоздить к полу. Но прежде ты умудряешься схватить кончик рыжего хвоста, не раздумывая дёргая ножом, отрезая от конечности пару позвонков. Откидываешь ошмёток, заливаясь смехом, истерическим — в ответ на то, как зверь заливается воем, словно подбитая псина, схватившись за обрубок. Пользуешься моментом — со всей дури отталкиваешь с себя растерянное тело. Выползаешь, вскакивая с места, едва не поскальзываясь на крови. И хватаешь рыжую копну волос, утягивая жертву к ванной, игнорируя, как он вскидывает руки, покрывая твоё предплечье глубокими ранами. Тянешь вверх, заставляя Лиса позорно рычать от бессилия, и перехватываешь его со спины, подставляя лезвие к бьющейся в истерике артерии. — Посмотри на себя, ты запачкался, — пускаешь больше крови, вдавливая остриё в подъязычную мышцу, обрывая всякую попытку вступить в диалог. Тебе незачем слушать его бредни. — Давай поторопимся. Стрейду лучше не видеть тебя в таком состоянии. Стрейду лучше больше никогда не видеть это грязное животное. Лисы неопрятные, болезные, непослушные. Как можно держать подобное дома? Зверь открывает пасть, очевидно намереваясь что-то гавкнуть, и ты сдавливаешь горло сильнее, вжимая кадык металлом ошейника, заставляя добычу залиться глухим кашлем. И ещё больше усиливаешь давление, когда подставляешь нож к янтарному глазу, склоняясь к мохнатому уху: — Ты лишний, — шипишь, сжимая челюсть — заложник брыкается, утапливая когти глубже. Как можно не знать, что тебя это лишь возбуждает? Ты бы даже обиделась, если бы борьба оказалась легкой. — И слабый, — лжёшь, но вдруг понимаешь, что сказанное — правда. И потому вновь смеёшься, резким движением выкалывая глазное яблоко — орган сопротивляется, хрустит, но всё же расходится под напором. Пренебрежительно цедишь: — Животное. И отшатываешься, выпуская тело, что мешком валится на пол — прямо в алую лужу, которая постепенно превращается в озеро. Для тебя он действительно — животное. И обращаться с ним можно и нужно соответственно. Бедняга ранен. Пока — несмертельно. Его будет долго, дорого и, самое главное, бесполезно лечить. Беднягу нужно добить. Как удачно, что у тебя как раз имеется доборный нож. Комната заполнена воем, скулежом и неразборчивым бормотанием — симфонией твоих деяний. На мгновение цепенеешь, задерживая взгляд на отражении в зеркале. Ты хуже, гораздо хуже, чем ваш бывший общий враг, потому что тебя не устроит ни боль, ни кровь, ни секс, ни, тем более, материальные блага. Ты облегчённо вздохнёшь только тогда, когда Лис перестанет сотрясать воздух не просто своим присутствием, а своим дыханием. В хаотичных речах ты вдруг улавливаешь его имя. Мерзавец что, и вправду пытается позвать на помощь? Он что, видит в нём своё спасение? Нет, нет, малыш, ябедничать поздно. Нужно было тогда, ещё на кухне — инстинкты тебя не обманывали. Поводишь плечами и вновь хватаешь скулящее создание за волосы. Затаскиваешь, заталкиваешь, чуть ли не утрамбовываешь его в ванну, забираясь следом. Большая, огромная ванна легко вмещает вас обоих. Размером она не меньше, чем на твоём этаже, только вот та совсем не твоя, а скорее общая. Своей у тебя нет и не будет, пока ты её не отвоюешь. И кто теперь сверху? Взмах — крик. Он слабее, потому что животным положено быть слабее человека. Жалкое, никчёмное, бессильное существо, на которых сильные люди устраивают охоту — ради развлечения, ради удовлетворения жажды власти. Настало время напоить и себя. Убивать — настолько же естественно для человека, насколько дышать, и это, пожалуй, даже слишком роднит людей со зверьми. Взмах — хрип. Но это ведь совсем не убийство, нет, это самозащита. Защита не только себя, но и своего. Да и люди ведь едят животных, убивают их не десятками, не сотнями, но сотнями тысяч в день. Есть, конечно, ты его не собираешься — едва ли лисятина, ещё и живущая в подобных условиях, отличается качеством. Может, ты просто захотела шубу? Тебе ведь нельзя покупать уличную одежду, а тебе так хочется, так хочется быть красивой! Его куцей шерсти, правда, едва ли хватит хотя бы на шапку. Бесполезный. Взмах. Ты не разбираешь, что именно оно визжит, что именно оно шипит. Отдалённо чувствуешь, как расходится собственная плоть под когтями, как она лопается под клыками — ты настолько привыкла, настолько натренировалась, настолько пристрастилась терпеть боль, что теперь либо вовсе её не замечаешь, либо же наслаждаешься ею. Взмах, взмах, взмах! Раз за разом яростно втыкаешь лезвие в грудь, покрытую белым лисьим пушком, который ты хаотичными взмахами колющей кисти окрашиваешь в алый, словно художник-экспрессионист. Слышишь, как хрустят мышцы, ощущаешь, как противится, но всё же поддаётся, словно масло, упругое, тугое мясо. Может, всё-таки стоит его попробовать... Как же это, оказывается, легко. И приятно. До мурашек на загривке, до спёртого дыхания, до щекотки где-то под рёбрами. Теперь ты понимаешь, почему Стрейд делает то, что делает. Только ваши мотивации — совершенно разные. Для него это любимое хобби, а для тебя — необходимая работа, что оказалась на удивление... простой. Отстраняешься, приподнимаясь, и стираешь — скорее, растираешь — по лбу испарину вперемешку с густой кровью. Обеими руками хватаешь рукоять, утыкая остриё туда, где должно быть сердце, и всем весом наваливаешься на орудие, с хряском пронзая коматозное тело, кажется, чуть ли не насквозь. Тишина. Звенящая. Давящая. Больше никаких воплей — лишь эхо на перепонках. Затихающий пульс последним ударом отдаётся по ножу, оставляя тебя наедине с трупом, что смотрит сквозь тебя своим стеклянным глазом. Кровь разбавляют слёзы. Что ты натворила?