Zielscheibe

Ты, кажется, не была в таком ужасе даже в тот день, когда попала в его лапы. Страшны совсем не порезы, не побои, не удушение, даже не смерть. А то, что тебя отвергнут. Пусть прикончит — может, даже хорошо, что прикончит! — лишь бы причиной тому было восхищение содеянным, а не недовольство им. Он должен, обязан понять, что ты сотворила это не вопреки, а ради него! Тебя трясёт, да так сильно, что невозможно держать нож в скользких холодных руках — лисий труп и то теплее, чем твоё оледеневшее от стресса тело. Выпускаешь орудие и выползаешь, переваливаясь через борт ванны, сжимаясь, словно нашкодивший щенок — хочется прижаться к вязкому полу, лишь бы стать меньше, как можно меньше... Мерзко, насколько же тебе мерзко — от того, что так делал Рен. Это его привычка — бояться, шарахаться, прятаться. И теперь ты, кажется, понимаешь, почему он себя так вёл — подобное невозможно контролировать. Подкрадываешься к двери, примыкая к ней ухом. Пульс стучит по перепонкам, мешая расслышать происходящее. А там определённо что-то происходит. Может, даже что-то, свидетелем чего ты ни разу не была. А Рен — был. Да нет же, нет может, неправда... Ты не можешь позволить себе вольность выскочить в таком виде. И потому торопишься обратно в ванну. Стягиваешь с себя липкие багровые тряпки, откидывая их в такую же липкую багровую кучу, и ставишь ноги по обе стороны от трупа. Склоняешься и закрываешь ему оба века — пусть выколотый глаз и не тревожит тебя своим видом. Включаешь душ. Сначала — ледяной, чтобы смыть слой прикипевшей грязи. А затем — горячий, чтобы запаять бреши. К месту оказываются все эти бесконечные гели, шампуни и бальзамы, которыми ты обмазываешься, словно не мылась год. Раны щиплет и жжёт, но ты едва ли обращаешь на это внимание, чуть ли не зарываясь пальцами в увечья, лишь бы избавиться от вида и запаха. Получается слабо. Руки немеют, деревенеют, тело ломит, а голова становится всё легче — подобное не проходит даром, но какой смысл волноваться об этом, если, возможно, появилась новая, гораздо более мерзкая, отвратительная одной только идеей причина для переживаний... Вышагиваешь в густую лужу, а затем обмываешь ступни в раковине — не было никакого смысла класть полотенце в алое озеро. Голова кружится от тошнотворного аромата сварившейся крови. Ступаешь к двери, тянешься к ручке и замираешь. Тебе не в чем выйти... Всё забрызгано — от полотенец до коврика. Нет, конечно, ты совсем не стесняешься быть голой — наоборот, порой ходишь так специально, — но теперь тебе есть, что скрывать. Вот бы не нужно было ничего решать, вот бы он нашёл тебя, а не ты пришла к нему на покаяние... Нет, нет, здесь невозможно оставаться, к тому же, тебе, кажется, всё же нужна хоть какая-то помощь, а аптечки вам с Лисом при себе иметь запрещено... Судорожно вздыхаешь и вышагиваешь наружу. Не сдерживаешься и глубоко и слишком громко вдыхаешь свежий воздух. Тишина... Странная, вязкая, неожиданная тишина. Почему не окликнет, не сыщет, не проверит хотя бы одного из вас? Нет, нет, не может, не посмеет! Шаткой, но спешной поступью шагаешь в лисью спальню. Отыскиваешь водолазку и спортивные штаны — тёмных цветов. Холодно, тебе просто стало холодно после горячей ванны — так и скажешь! Он предложит тебя согреть... Надеешься, что предложит. Пожалуйста, пусть предложит... Лишь бы не... Выходишь из спальни, идёшь к лестнице — благо, постелен ковёр, что смягчает хромую поступь. Замираешь у пролёта. Темнота. Такая же вязкая, такая же холодная, как и гробовая тишина. Неужели уже настолько поздно? Он вернулся. Он точно вернулся. Ты слышала, тебе не показалось. Не показалось ведь... Спускаешься и торопишься к окну в зале — нетронутом, картинном зале, где, кажется, даже не скапливалась бы пыль, если бы здесь была дверь, а не арка. Машина на месте — подсвечена тусклым лунным светом. Значит... Вздрагиваешь, инстинктивно вцепляясь переломанными ногтями в подоконник. Крики. Мольбы. Всхлипы. Стихают так же быстро, как надорвали мнимый покой. Подвал. Конечно, подвал. Догадки... оправдались? Снова кого-то притащил... Срываешься с места и семенишь, едва не переходя на бег, к злосчастной двери. Твоей двери, она всегда была твоей! Промозглая, мрачная, холодная комната — твоя! Она тебе милее, чем собственная спальня — лучше только у него в каморке напротив, на его диване, на его коленях... Лунный свет сбил с толку едва привыкшие к темени глаза, и ты едва не сбила с ног того, к кому торопилась. Обхватываешь Стрейда треморными руками, впиваясь в него, словно утопающая — ноги подкашиваются, и ты чувствуешь, как всё ближе подступают не просто слёзы, а самая настоящая истерика. Он посмеивается, потрёпывая тебя по волосам — кажется, чуть не спутал тебя с Реном — из-за одеяния. Стискиваешь зубы, пытаешься отшатнуться — не отпускает, укладывая тяжёлую руку на спину, — сердце щемит — приятно... Что-то сдавленно бормочет на немецком, кажется, зовёт вниз, и ты киваешь, рьяно киваешь, понимая, что сама выведешь себя на чистую воду. Плевать, плевать, пусть свернёт шею, лишь бы не... — ...не бросишь? Зачем? Зачем ты это вякнула? Прикусываешь язык — до привкуса железа, мотаешь головой, вжимаешь её в плечи, затихаешь... И поднимаешь кроткий взгляд. — Что-то натворила, kleines Biest? — укладывает ладонь тебе на щеку, грубо поглаживает один из особенно глубоких порезов большим пальцем — едва сдерживаешься, чтобы не податься навстречу. И киваешь. Киваешь, чувствуя, как дрожат губы, как текут слёзы — горячие, жгучие, пусть и скупые — от кровопотери ты значительно обезвожена. Ты натворила, ещё как натворила, а он — понял, конечно, понял, как только заметил твоё лицо — исполосованное, израненное, разукрашенное гематомами, ссадинами, кровью лицо. Не злится? Да, да, он даже не злится! Пока что. Будь хорошей, послушной, умной, не усугубляй, ему ведь просто нужно... услышать. — ...натворила, — хриплое, сиплое, глухое, позорное, жалкое.... но искреннее. Ухмыляется, улыбается? Оскаливается — прямо как тогда, когда выбрал, — на мгновение, и в то же мгновение у тебя спирает дыхание. — Позже разберёмся, — хрипло молвит, с ощутимым нетерпением подталкивая тебя туда, куда ты и так собиралась. И ты идёшь — почти с нескрываемой радостью, почти вприпрыжку идёшь туда, где уже заждалась ваша новая жертва.