Zielscheibe

Дверь приоткрыта. Кто бы то ни был обездвижен или же сия неосторожность намеренна? Замираешь, заслышав тихие всхлипы. Кажется, женские. До сих пор ты была единственной женщиной в здешних стенах. По крайней мере, живой. Не успеваешь задуматься — подгоняет компания позади, — и отворяешь тяжёлую преграду. Нервно сглатываешь, ступая внутрь. В лужу. Алую лужу. Даже не вздрагиваешь — тебе подобное больше не в новинку. Да и крови не так уж и много. Ты видела, что такое много. Много — это двумя этажами выше. А это — несмертельно. Прикована к трубе, волосы облепили лицо. Почему она не смотрит? Почему ей неинтересно? Как ей могут быть неинтересны люди, от которых зависит её судьба? Поднимаешь вопросительный взгляд — на Стрейда. Кивает — на девушку. Понимает: тебе, в отличие от неё, любопытно. Подобное спокойствие с его стороны успокаивает и тебя. Потому что Стрейд, кажется, не питает особой страсти к новому жильцу. Скорее, не-жильцу. К чему тогда это шоу? Почему — ты? Почему — не Рен? Тебе даже нечем насиловать, нечем забавляться. К женщине ты скорее проникнешься сочувствием, может, на это расчёт? Или... Не мог он не заметить твою... ревность. Он слишком наблюдателен, слишком осторожен в своих действиях, чтобы не заметить. Искал ли он именно тебя? Или же ты просто попалась под руку? В который раз... И кто, кто опять дёргал тебя рваться на рожон? Нет, нет, если бы ты осталась ждать, было бы хуже. Гораздо хуже... Подшагиваешь к заложнице, присаживаешься на корточки. Ты была на её месте, пусть и в более выгодном положении. Нет, нет, нет, она недостаточно боролась, недостаточно сопротивлялась — значит, сама выбрала свою судьбу. Как и Рен. Как и ты. Ныряешь ладонью во влажные от пота, слёз и крови волосы. Вздёргиваешь ватную голову — по загривку бегут мурашки. От параллелей. Слишком свежо. Настолько, что ещё даже не успело остыть. Скулит. Непохожим на Лиса образом — это хорошо. Тебе и так тяжело отгонять воспоминания. Протягиваешь вторую ладонь и отодвигаешь с лица липкие локоны. И отшатываешься, словно обжёгшись, едва не оседая в багровую грязь — вовремя выставляешь руки назад. Твоя очередь скулить — прикусываешь язык, успешно подавляя всякую реакцию в зародыше. Стрейд усмехается, подшагивая: — Eine alte Freundin von dir? Всегда переходит на родное наречие, когда тяжело сдержать эмоции. Тебе не на что переходить. Ты бы тоже хотела. Ты узнаёшь того, кто перед тобой. Как не узнать того, чью страницу ты посещала с сотню раз, с тех пор, как оказалась... по ту сторону? Ты узнаёшь её, а она тебя — нет. Потому что не может. У неё нет глаз. Ни единого. Палач не был с ней милосерден, как ты была с Реном. Он не оставил ей шанса лицезреть. Вздёргиваешь нахмуренный взгляд к надзорщику — многое себе позволяешь. Может, это даже справедливо. Однако лишь в случае, если о твоих деяниях уже прознали. Иначе — это попытка. Очередная попытка сломить. Пронаблюдать за новой твоей реакцией. Действительно, какая теперь радость мучить тебя привычными методами, если они больше не работают? — Komm schon, представься, — нетерпеливо подпинывает тебя носком кровавого ботинка в бок, удачно попадая прямо в одну из раскуроченных ран, заставляя поморщиться. Ты бы с радостью представилась — в ином смысле. Ты не хотела помнить. Ты приложила немало усилий, наложила на себя немало увечий, чтобы, наконец, забыть. То, кем была. То, что делало тебя собой. И вот — напоминание. Живое. Пока что. Как она вообще оказалась в этом городе? Неужели... искала? Неужели... не смирилась? Нервно сглатываешь, отталкиваешься, усаживаешься коленями прямо в вязкую влагу. Вновь протягиваешь ладонь, и осторожно, словно боясь спугнуть, укладываешь её на окровавленную щёку. Бедолага вздрагивает от каждого шороха, от каждого прикосновения, но твоё, видимо, слишком отличается от предыдущих, гораздо более грубых, ибо несчастная вскидывает брови в непонимании. Ком подступает к горлу, мешая выдавить хоть слово. Но у тебя всё же получается. — ...спасибо, — дрожащим голосом, почти вопросительно. Потому что ты не понимаешь, зачем. Зачем было тратить на это силы? Цепенеет, кажется, переставая даже дышать. И корчится в гримасе — радости, боли, печали и ужаса. По лицу — и твоему, и её, — текут слёзы. И ты почти веришь, почти что загораешься идеей, что из подвала существует выход. Что мир — там, наверху, за забором, за лесом, — никуда не делся. Доказательство тому — перед тобой. Изувеченное, измученное, скорее всего, заведомо мёртвое, но материальное. Единение бестактно обрывает рука, что зарывается в волосы и резко отдёргивает тебя от подруги. Вторая протягивает пистолет. Не настоящий, нет — для него это слишком скучно. А гвоздезабивной. Такой, каким однажды тебе проткнули одну из и так дырявых ладоней. Мотаешь головой. И тогда инструмент подставляют к твоему виску. И ты послушно вздёргиваешь ладонь, выхватывая орудие, отшатываясь, едва не падая на пол, когда захват ослабевает. Ты послушаешься. Сделаешь, что велено. Лишь бы это было быстро. Лишь бы не видеть... лица... Вскакиваешь, пошатываясь на ватных ногах. Ткань неприятно цепляет свежие увечья, прикипая к ним, сдёргивая струпья. Стрейд подступает к заложнице прежде, чем это успеваешь сделать ты, и склоняется, с щелчком высвобождая её из наручников. А затем хватает беднягу за запястье, вынуждая подняться, и утягивает к циркулярному столу. С ужасом наблюдаешь, как мужчина с лёгкостью укладывает непонимающее, почти не сопротивляющееся тело головой в сантиметрах от диска пилы. А затем жестом подзывает тебя. И вздёргивает руки несчастной, пригвождая их по обе стороны. И ты понимаешь, чего от тебя ждут. И ты подшатываешься, вклиниваясь сбоку от того, ради кого творила вещи и похуже. А теперь почему-то сомневаешься. Устанавливаешь орудие. Зажмуриваешься, стискивая зубы. Щелчок. Вопль. Крепче сжимаешь челюсть, пытаясь успокоить сбитое дыхание и взбесившееся сердце. Приподнимаешь заплывшие веки, спешно склоняясь над второй ладонью — тебя подгоняют в спину, выругиваясь сквозь зубы. Выбор без выбора. Тот, что сделали за тебя. Нет, нет, выбор есть всегда. И этот — тот, на который ты согласилась сама. Нужно ведь следовать своим убеждениям. Ты не можешь менять их так часто. Не можешь ведь?.. Какая тогда им цена? Поздно, бессмысленно сдавать назад — только добавится трупов. Должен выжить хоть кто-то. И пока ты не уверена, за кого именно ратуешь. Может, больше даже не за себя. Второй щелчок — вновь вопль, переходящий в заунывный вой. Судорожный вздох — твой. Откладываешь инструмент и отшатываешься, ударяясь спиной в горячую грудь. Тёплое, жаждущее дыхание на затылке — приятно и отвратительно одновременно. Грубая ладонь ныряет под стол, по пути невзначай задевая тебя за сокрытую тканью талию. Ты должна быть рада. По крайней мере, та твоя версия, что уже успела прикончить не совсем, но всё же человека в угоду одержимости объектом обожания. Она не задавала вопросов. Она действовала. Значит, ей вести и сейчас. Это лишь повторение, не так ли? Стоит всего-навсего убедить себя, что то была очередная преграда на пути к вашему счастью. Была? Видишь, ты её уже похоронила. В её состоянии и так больше невозможна полноценная жизнь. Прояви милосердие. И ты проявишь. Вынужденно или добровольно. Ведь механизм уже запущен.