Zielscheibe

Ты задремала. Или, скорее, провалилась в вынужденный сон, из которого тебя вырвал грохот тех же тяжёлых шагов, какие в него и погрузили. С небольшим отличием — нынешние оказались более резкими, нетерпеливыми, шаркающими, такими, словно человек куда-то торопится. А он ещё как торопится. Хватает тебя за волосы, грубо отдёргивая от пригретого места, словно котёнка за шкирку, стряхивая остатки блаженного забытья. Разлепляешь свинцовые веки и даже не вздрагиваешь. Ты, конечно, знаешь, что с тобой могут сделать — доказательство тому прямо под боком. Только вот ты уже ощущаешь себя обескровленным трупом, так какой смысл сопротивляться? Ты и так противилась судьбе достаточно долго, чтобы понять, что не в силах на неё повлиять. Морщишься, когда слышишь, но не разбираешь слова, каждое из которых отдаётся боем по уставшему мозгу, сливаясь в оглушительную какофонию. Измучено корчишься, мотая головой в немой мольбе: хватит. Мужчина заливается басистым смехом и хватает тебя под бока, стаскивая со стола, и ставит на ледяной мокрый пол, облокачивая, словно манекен, о край. Измождённо сжимаешься, свешивая голову к груди, борясь с желанием мешком осесть на бетон. Он манит своей прохладой — разгорячённый организм противится множественным травмам, истошно гоняя кровь. Скорее, её остатки. Тебе было плевать, чем Стрейд занимается за спиной, но ровно до тех пор, пока из кататонии тебя не выдернула продравшаяся сквозь пелену фраза: — ...рыжего позовёшь или сами справимся? Оборачиваешься, хмуро таращась на самодовольное лицо. Он не может не знать, не может не догадываться. Он точно был наверху, пока ты валялась в отключке. Объяснение одно: он издевается и тем самым находит очередное подтверждение случившемуся в твоём поведении. Опускаешь взгляд: выкорчевал молотком фиксирующие гвозди. Тем самым, любимым молотком с багровой ручкой, которая раньше была бежевой. И с чем же ты должна помочь справиться? Ответ очевиден, только вот Стрейд явно не из тех, кто организовывает захоронения на заднем дворе. Хотя, уже ни в чём нельзя быть уверенным. А ещё он, конечно, не любит, когда ты молчишь. А молчишь ты уже достаточно долго, чтобы подействовать на нервы. Только вот в данном случае у тебя есть поблажка: палач получил разрядку — во всех возможных смыслах, — и потому подобная выходка сходит тебе с рук. Наблюдаешь, как чужая ладонь ныряет в нагрудный карман и вынимает... пульт. Уже успеваешь смириться с очередной пыткой, как вдруг с шеи с грохотом сваливаются оковы, на что ты можешь лишь вскинуть брови и отшатнуться в немом удивлении. Усмехается, пряча пульт обратно. А ты облегчённо выдыхаешь. Ненадолго. — И с чего ты вдруг вздумала изменить привычкам? — нервно сглатываешь, наблюдая, как мужчина мерно постукивает алое изголовье молотка о ладонь. Ты прекрасно понимаешь, к чему вопрос. Ты ни разу не мылась одна. Поначалу именно из-за ошейника, и лишь потом уже от желания иметь компанию. Тихо бросаешь под нос: — ...запачкалась. Тут же жалеешь о язвительном выпаде и опускаешь взгляд, склоняясь к телу, подхватывая его под мышки, как бы намекая: пора заняться, наконец, делом, в которое ты меня и вписал. Стрейд с глухим звуком откладывает инструмент и обходит стол, вклиниваясь сбоку, внаглую отбирая у тебя ношу. — Иди оденься, — командует, и ты послушно отшагиваешь к двери. — И сразу на порог. Киваешь брошенному в спину приказу и семенишь на шатких ногах в свою комнату. У тебя нет уличной одежды, и потому ты натягиваешь пижамные штаны и футболку, что моментально липнут к телу, пропитываясь кровью. Венчаешь образ пушистыми тапками, которые выглядят особенно безобидно на фоне происходящего. Настолько, что хочется их запрятать подальше, но иной обуви у тебя нет, а босиком выходить на улицу желанием ты не горишь. Бредёшь по серому коридору, словно на казнь. Алые пятна и здесь покрывают пол, стены, местами даже потолок, не говоря уже о том, что всё провоняло железом. Больше невозможно играть в притворство. Сценический этаж не будет прежним. Он и так продержался относительно нетронутым достаточно долго. Как и ты. Поводишь плечами, замирая у приоткрытой входной двери, от которой тянется багровый след. Ты не была снаружи с того самого момента, как тебе указали на твоё место. Протягиваешь треморную ладонь, но преграда отворяется прежде, чем ты успеваешь к ней прикоснуться. Сей жест оказывается как нельзя кстати — мужчина грубо хватает тебя за запястье и утаскивает за собой. Туда, куда ведёт кровавая тропа — в пристройку, где торчит труба. Конечно. Закапывать трупы, отвозить их подальше, скидывать в реки и люки — прошлый век. Он пошёл дальше. Он оборудовал под это дело целую мастерскую. Да такую, к какой тяжело прицепиться — это ведь всего-навсего гончарная. Вот и стеллажи, уставленные вазами, посудой и даже статуэтками. И заперт этот цех на излишнее множество замков, конечно, лишь потому, что хозяин дорожит содержимым, а не потому, что тут и там разбросаны свидетельства истинного назначения сего творческого уголка. Да и пахнет здесь совсем не жжённой глиной. Огонь уже разгорелся: в комнате стоит выжигающая кислород тошнотворная жара, от которой сразу кружится голова. Неужели он всё же не ходил на второй этаж? Во всём убранстве особенно радует деревянная табличка, закреплённая над заслонкой. Точнее, её содержимое в виде насечек, символизирующих явно не количество изделий или циклов их обжига. На удивление небольшое количество. Может, дело в том, что в счёт идут лишь здешние убийства? Ты не знаешь, сколько раз преступник менял дома, и не хочешь даже об этом думать. Что ты хочешь знать, так это... — ...как она ...здесь оказалась? — наблюдаешь, как мужчина заталкивает мертвеца прямо в жерло. Поразительная топорность для, казалось бы, эксперта. Вот бы найти ему место в той же камере... — Ты знаешь, с кого спросить, — молвит он и тут же захлопывает заслонку, словно читая твои мысли. Хочешь гавкнуть нечто вроде: "С мёртвых нечего спрашивать", но подавляешь порыв. Он не может не знать! Или может? Зачем он вообще позвал тебя за компанию? — Зачем я здесь? — ты будешь задавать вопросы. Ты слишком долго молчала, чтобы их не задавать. Что он сделает, прикончит тебя? Да ты этого только и ждёшь! Помимо возможности прикончить его первее. Хмыкает, вскидывая бровь: — Потому что я так хочу, — подшагивает и похлопывает тебя горячей ладонью по щеке, а затем удаляется к двери, очевидно ожидая, что ты пойдёшь следом. — Рен мёртв, — выпаливаешь ты, и собеседник замирает. Дрожащим голосом добавляешь: — ...я. Его убила я. — Знаю, — от услышанного хоть и становится легче, но лишь на короткое мгновение. Потому что в следующее Стрейд всё же оборачивается, одаривая тебя слишком непривычным, слишком серьёзным, слишком безэмоциональным взглядом, и резко подшагивает, хватая за руку. — К нему мы сейчас и отправимся. Отправимся или всё же отправишься? Ты даже не упираешься, позволяя тащить себя, словно собаку на привязи. Начинаешь сопротивляться только тогда, когда вы оказываетесь перед дверью в ванную комнату. Ты, мягко говоря, не готова встретить последствия собственных действий. Но кто тебя спрашивал? Дверь распахивается, являя за собой ещё более кровавое месиво, чем каким ты его помнишь. Кажется, ты превзошла по жестокости своего учителя. Он молчит, не отрывая взор от ванной. А затем срывается к ней, утягивая тебя за собой. Утробно усмехается, и ты не хочешь думать о том, что это больше походило на злобный рык. Выпускает тебя из захвата и поднимает увязший в крови нож, тут же протягивая его тебе. Послушно принимаешь подачку, не понимая, однако, что с ней делать. И тогда мужчина кивает на труп. Сдавленно киваешь в ответ, покорно вышагивая из взмокших тапок, и забираешься на тушу. — Знаешь, что он сделал с одной из последних? — чувствуешь взгляд на макушке, но не хочешь встречаться с ним, и тогда Стрейд отвечает на свой же вопрос: — Выжрал ей сердце. Разорвал грудину голыми руками. Надо признаться, я тогда надолго оставил их наедине. Может, он и оголодал, но не настолько же, — посмеивается, хотя тебе совсем не смешно. Не смешно, но всё же.. полегчало. Потому что убийство получило хоть какое-то оправдание, пусть и задним числом. Но нет, нет, нет, ты не должна уподобляться той своей части, которая лишь недавно уступила место прежней, нормальной тебе, только не сейчас! — А хочешь узнать, при чём тут deine Freundin? — судя по словечкам, ему самому не терпится. Кажется, он хочет, чтобы ты узнала правду чуть ли не больше, чем того хочешь ты сама. — Тогда режь. Содрогаешься от одной идеи о свежевании человека. Но ты ведь его и убила, а значит, чтобы хоть как-то оправдать поступок, должна... съесть. Тешишь надежду, что до этого дело всё же не дойдёт. Тебе тяжело, и даже не столько морально, сколько физически — тело отказывается работать. Оно не просто перегружено, оно измождено, и пашет на пределе возможностей. Ты хочешь свалиться прямо здесь, рядом с Лисом, наплевав на отвращение и тошноту, и забыться сном, желательно на несколько суток, а может, и навечно. Умудряешься абстрагироваться от хруста мяса и сухожилий; от осознания, что приходится помогать себе руками; от ощущения скользкой плоти, которую ты вынуждена отодвигать, раздирать и откидывать в сторону в поисках нужного органа. И ты едва не оседаешь от счастья, когда всё же находишь его. Точнее то, что от него осталось. Отрубаешь нити сосудов, перерезаешь самый толстый из них — аорту, и, наконец, вынимаешь сердце. Поднимаешь взгляд, цепенея от того, насколько голодным взглядом смотрит в ответ он. Не на трофей, не на Рена, не куда-то мимо, а прямо на тебя. Прямо в глаза. Не моргая. — Ешь. Корчишься в гримасе, чувствуя, как наворачиваются слёзы. Раздражённо вздёргиваешь локоть, стирая влагу, и выпаливаешь: — Не буду! — на что мужчина меняется в лице, вынуждая вновь позорно объясняться: — ...не сейчас, ну пожалуйста, не сырым же, нужно хоть... приготовить... Надрывно всхлипываешь, не отрывая жалостного взора от неизменно строгого лица. — ...вылезай, — наконец отдаёт команду, переставая сверлить тебя ужасающим взглядом, и разворачивается, направляясь к выходу из комнаты. И ты спешно выкарабкиваешься из ванны, не выпуская ни сердца, ни ножа, и торопишься следом. И понимаешь, что зря, зря ты всё же следовала по пятам, а не воткнула со всей силы лезвие прямо в спину — в который раз, в который чёртов раз ты упускаешь возможность! О которой ты жалеешь с удвоенной силой, когда вы спускаетесь в подвал, что уже предвещает мало хорошего. Едва не воешь, когда Стрейд кивает на диван, на который ты покорно усаживаешься, а сам ныряет в один из множества ящиков, в котором, похоже, прячется сейф, и вынимает... пистолет. Тот самый, про существование которого ты почти забыла. Других тут и нет. Хотя, может, и есть — от прошлых жертв, но сам охотник не питает страсти к огнестрельному оружию. Протягивает тебе — мешкаешься и решаешь отложить нож, принимая замену. Вскидываешь очередной непонимающий взгляд, задирая голову. Зверь обнажает фирменный оскал и хрипло молвит то, чего только и можно было ожидать: — Выбирай.