Zielscheibe

А кто сказал, что заряжен? Ведь не был. В тот раз — не был. Стрейд слишком близко, чтобы попытаться. Вскинуть, навести, выстрелить, попасть, да ещё и удачно — непозволительно долго, почти невозможно. Дёрнешься — потеряешь и так мнимый выбор. Но он знает, что ты не дёрнешься. Неужели даёт возможность закончить скучным образом? Неужели ты настолько надоела? От этой мысли сводит глотку у той части тебя, что боролась за место. У той, что в итоге победу всё же вырвала. Но что, если, за тебя уже решено? Что, если это намёк на скорое будущее, независимо от выбора? — Не томи, — подгоняет, вскидывая бровь, не пряча фирменной улыбки. Ты любишь её. Этот простой индикатор: ему весело. Улыбка — значит, тебя не тронут. Значит, он в настроении. И ты ненавидишь себя за то, что любишь её. Ненавидишь за то, что тебя выдрессировали вилять хвостом на те или иные сигналы. Но ещё больше ты ненавидишь себя за то, что выучила чужие привычки. Не в хорошем смысле, как естественным образом получается у особо удачливых парочек. А в таком, как случается у ровно противоположных: когда умеешь по звуку шагов определять настроение партнёра. Как умел Рен. Вот и сейчас. Что бы ни выбрала — потеха. Если сильно постараться, если притвориться, убедить саму себя, что всё хорошо, заставить вспомнить, что именно этого ты и добивалась, то будет весело и тебе. Сама виновата — желания нужно формулировать точнее. А иначе — платить. Переводишь взгляд на пистолет, нарочито медленно вертишь его в руке. Предохранитель снят. Исподлобья смотришь на Стрейда: ухмыляется, слегка склоняя голову набок. Как же ему любопытно. Может, это действительно решение. И зачем беспокоиться о тех, кто будет после? И тем более о тех, кто был до — им уже ничем не помочь. Благими намерениями сыт не будешь. А свинцом — будешь. Навсегда утолишь голод, жажду и прочие потребности. С ужасом понимаешь, что не хочешь мстить. С ещё большим ужасом понимаешь, что научилась этому у своего мучителя. В мести нет никакого смысла. Никакой практической выгоды. Усопшей уже не поможешь. Она уже отстрадала своё. Может, это даже намного милосерднее, чем было позволить ей влачить среднеклассовую жизнь. Опускаешь руку — ту, что с пистолетом, и, укладывая орудие на диван, перехватываешь его за дуло, а затем протягиваешь Стрейду. Тот хмыкает и вскидывает и вторую бровь. А затем кротко мотает головой в отрицании. Ты знаешь, что это значит: оставь себе. И ты оставляешь, откладывая, однако, дозволенную пушку на подлокотник. Тебе некуда её спрятать или навесить. Обхватываешь сердце обеими руками и подносишь ближе к лицу. В забитые кровью ноздри пробирается ещё более густой металлический запах со сладкой примесью полежавшего в тепле мяса. Тартар, карпаччо, строганина ведь считаются деликатесами, так в чём тогда разница? Что может быть исключительнее человечины? Это даже честь — быть в числе тех немногих, кто имеет возможность и власть испробовать подобное. Даже не закрываешь глаза, резко впиваясь зубами в упругую плоть. Не с первой попытки, с трудом заставляя слабую челюсть работать, но тебе всё же удаётся отгрызть упругий кусок. Он сразу проскальзывает в глотку — не столько от твоего желания, сколько от его склизкой текстуры. Не так уж и ужасно, даже не тошнотворно, но и не то чтобы ты успела распробовать закуску. Взгляд падает за неё — на фон. Конечно, у Стрейда уже натянута ширинка. У него поразительная выносливость и возобновляемость, когда дело касается его интересов. Ты не можешь назвать ни свои, ни тем более его чувства близкими к такой светлой, такой возвышенной вещи, как любовь. Нет, ни один из вас, конечно, не влюблён. И ты, и он — озабочены. Опьянены. Но никак не влюблены. И вот опять. Опять ты чувствуешь, как расправляются отрезанные крылья. Ты вновь принимаешь вожделение за привязанность. Но имеешь ли что-то против? Вот твоя подруга, судя по всему, имела. Она старалась — это похвально. Но в итоге провалилась — это обнуляет все её старания. Да и чего она пыталась добиться? Не эгоистичен ли был мотив? Кто сказал, что ты не была счастлива? Кто просил тебя искать? Никто не был к тебе так честен, как Стрейд. Он убивает людей, он зверски мучает их, он ломает их, но в процессе он предельно честен, что выгодно отличает его от большинства. И если ты будешь с ним так же честен, не будешь натягивать маску, не будешь пытаться играть из себя того, кем не являешься — останешься жив. И ты жива лишь потому, что была собой. Был собой и Лис. Но причина его смерти в другом. Ты тоже была близка к гибели, когда пыталась выдавить их себя нужное поведение. Вновь вгрызаешься в мясо — в этот раз задерживая кусок на зубах, распробывая текстуру, вкус, аромат. Ожидаемо упругое, тугое, хрусткое, и неожиданно сладкое — оно слаще, чем любая плоть, какую тебе удалось испробовать, а за больше чем месяц жизни с плотоядным созданием ты вкусила многое. Раскрываешь пасть для очередного укуса, как тебя прерывают: — Не увлекайся, поплохеет, — вскидываешь непонимающий взгляд, наблюдая, как Стрейд отходит к одному из ящиков. Возвращается со знакомым набором для вышивания. Нетерпеливо усаживается рядом, выхватывая из твоих рук огрызок. А затем достаёт нож. Отрезает шмат, пробует. — Жестковатое, — усмехается, откладывая изуродованный орган на стол. Инстинктивно киваешь, соглашаясь. Ты привыкла реагировать. Хватает тебя за запястье, оглядывает. — Жить будешь. Пока что, — раньше подобный комментарий тебя бы припугнул. Заставил бы надумывать. А теперь.... — Жаль. Собеседник басисто посмеивается, склоняясь за антисептиком. Отвинчивает крышку, обильно смачивает ватный диск и принимается не промывать, но прижигать раны. В этом доме не сыщешь хлоргексидина или перекиси — лишь спирт. На все случаи жизни. — Не мечтай. Слюни он вроде не пускал, — морщишься, когда мужчина задевает особо глубокие раны, — вряд ли бешеный. Но знатно ж он тебя потрепал. Klein aber fein... На мгновение затихает, переставая проводить любые манипуляции, отчего ты даже задерживаешь дыхание, лишь бы лишний раз не провоцировать. Ты хочешь, но не можешь заставить себя хоть как-то вписаться в разговор о том, кого прикончила. Да и это явно не разрядит атмосферу. Спустя несколько бесконечно долгих секунд Стрейд всё же поводит головой и принимается за вторую твою руку, знатно сдабривая её порцией голого спирта, в этот раз не утруждаясь применить вату. Местами всё же берётся за иглу, зашивая особо широкие, пусть и не слишком глубокие порезы. Без слов понимаешь, что нужно снять одежду, и спешно вылезаешь из взмокших тряпок, облегчённо вздыхая не только от приятной прохлады, но и от осознания, что больше никто посторонний не увидит тебя нагой. Наблюдаешь, как тебя залатывают — от сего процесса по груди всегда расплывается тепло, собираясь в клубок, нить которого уже давно обвилась вокруг твоей глотки. Лекарь затягивает последний узел, откладывает багровую иглу в кучу скопившегося мусора, и вновь замирает, с нажимом поглаживая большим пальцем кровоточащий шов на запястье. — Этаж твой. Заслужила, — непривычно тихим голосом надрывает он мерзкую тишину, и выпускает твою руку, заставляя шатнуться следом в поисках утерянной ласки. Но уходит быстрее, чем ты успеваешь собраться с силами хоть на слово, хоть на жест, оставляя тебя наедине с призраками недалёкого прошлого.