Zielscheibe

— ...подло, не считаешь? — дёргаешь за кудрявые волосы, подставляя нож к покрытому мелкими насечками горлу, — я хоть и не заметила, как ты внаглую спёр его со стола, но это не значит, что нож тебе хоть как-то поможет против пушки. Он едва не резанул тебе прямо по лицу — тогда, когда ты всё же заставила его встать и направиться к трубе, удобной трубе, той самой трубе, к которой он приковывал жертв во время трансляций. А теперь сам сидит с заломанными руками на картонке, взмокшей алой картонке — как псина. Пришлось побороться, когда он навалился на тебя всем весом, но ты всё же выкрутилась, всадив в зверя очередную пулю. Теперь он смиренно глотает кровавую слюну, наслаждаясь вниманием — будучи трижды подстреленным, в том числе и в колено, многого не провернёшь. Ты не стала даже приматывать жертву к трубе — он достаточно обездвижен своими увечьями. Зрителям пришёлся по душе новый ведущий. Они дают столько советов и лестных комментариев, они так участливы и щедры, что к этому можно быстро пристраститься. Может, ты на самом деле хорошая. Может, ты и не уподобилась бы Стрейду, если бы не его аудитория. Такая поддерживающая, такая вдохновляющая, такая отзывчивая и, самое главное, находчивая на пытки. Конечно, ведь у них было, у кого поучиться. Задумчиво хмыкаешь, когда один из анонимов предлагает проделать заложнику дополнительную дыру — такое он сам провернул с одной из бедолаг. Тогда ты не только продемонстрировала, что уже добавила подонку отверстий, но и припомнила ему, с чего всё началось. Ты срезала с него одежду: ошмёток за ошмётком, намеренно погружая лезвие слишком глубоко — настолько, что порой выкидывала с обрезками одежды ещё и куски мяса. Ты даже обновила ему не только свежий, но и старый шрам на лице — было бы жаль упускать такую очаровательную симметрию. Наверное, ему нравится вкус собственной крови — иначе почему даже в таком плачевном состоянии у подонка каменный стояк? Что ему точно не нравится, ой как не нравится, настолько, что он изодрал запястья, так это ограничение. Ты посмеиваешься, подставляя лезвие нарочито близко к затяжкам, как бы намереваясь их разрезать, и смеёшься заливистее, отдёргивая нож, когда мужчина до излома вздёргивает руки навстречу острию в жалкой попытке высвободиться. Отшатываешься к ноутбуку, бегло сканируя чат. Откладываешь нож на стол, цепляешься взглядом за лежащий рядом пистолет. — Скажи, это правда, что ты вступался за рыжего ублюдка? — задаёшь риторический вопрос, отшатываясь от компьютера, и снимаешь со стены топор. Судя по всему, трофейный. Как сентиментально. — Ты что, правда раскрошил им бедной девочке череп лишь потому, что она невзлюбила грязное визгливое животное? Оборачиваешься, перекладывая инструмент из руки в руку, как бы прицениваясь к его весу и габаритам. С лязгом ставишь голову орудия на пол, облокачиваясь, словно о трость, на длинную, местами покрытую багровыми пятнами рукоять. — От судьбы не убежишь. Он же был омерзительным, — впиваешь в дерево обломанные ногти и буравишь неморгающим взглядом непривычно бледное озлобленное лицо, — даже более мерзким, чем ты. Закидываешь топор на плечо и вновь оборачиваешься к чату. — Мне нравится их затея, — кидаешь игривый взгляд через плечо, — даже сможешь выбрать. Выпускаешь топор, позволяя ему с грохотом упасть на пол, и вновь берёшься за нож. Обходишь заложника со спины и зарываешься одной рукой в спутанные кудри, другой подставляя остриё к впалой щеке. Слегка туповатое, но для задуманного хватит. — Я забрала у Рена всего один глаз. А ты у моей подруги целых два. Как-то несправедливо, не думаешь? — крепче сжимаешь волосы, прижимая подёргивающуюся в тщетном сопротивлении голову к своей груди для упора. — Так какой выбираешь? Поразительно молчалив. Поразительно податлив, даже для своего незавидного положения. И тебя это вымораживает. Едва не рычишь и делаешь выбор сама. — Знаешь, а ведь левый глаз считается дурным, — и вот тогда мужчина дёргается, на что ты немедля всаживаешь остриё, тут же выдёргивая его, со сдавленным вскриком отскакивая в сторону от брыкающегося зверя. На мгновение пугаешься, что он всё же вырвется, вот-вот выберется из пут, и тогда шоу примет привычный оборот. Но, к твоему немалому удивлению, Стрейд быстро оставляет сопротивление и складывается к коленям, надрывно дыша через нос. Неужели... слишком глубоко? Да нет же, если бы ты достала до мозга, ублюдок бы, наверное, уже не дышал. Наблюдаешь, как багровая лужа разливается шире, и вот уже выходит за края картона, ползёт по бетону, заполняя поры. Одна из густых тёплых струек присасывается к твоей голой холодной ступне, посылая по позвоночнику неприятные мурашки, и ты прослеживаешь её путь обратно к источнику. Слишком неподвижен. Слишком тих. Непозволительно безразличен к происходящему. Он вообще дышит? Руки охватывает тремор, и ты истерически откладываешь нож на компьютерный стол, подлетая к тому, кого, казалось, только что хотела убить. До сих пор хочешь. По крайней мере, большая твоя часть. Но бразды правления на мгновение перехватила другая ты, более мягкосердечная, более пугливая, совсем не желающая остаться одинокой. Обхватываешь мужчину за щёки, беззастенчиво вздёргивая его ватную голову. Мутный, но всё такой же озлобленный взгляд полуприкрытых глаз возвращает в реальность, и ты хмуришься, отшатываясь на подкашивающихся ногах, выпрямляясь в полный рост. Этот взгляд, этот чёртов взгляд, такой холодный, полный ненависти и одновременно понимания — не столько своих деяний, сколько своего положения, — он заставляет тебя метнуться за топором и покрепче уложить его в непослушных руках. Пора перестать обманываться. Он никогда тебя не любил. Может, не был даже привязан, словно к питомцу. Ты служила ему не больше, чем живой секс-игрушкой, удовлетворяющей все прихоти. Такие, как он, просто не способны любить. Измождение постепенно берёт своё — едва почувствовав, что опасность пусть частично, но всё же миновала, организм начал сдаваться. Нужно действовать прямо сейчас. Ты смотришь на себя словно со стороны, словно не проводишь, а наблюдаешь за стримом. Может, и нет никаких зрителей, может, это лишь твои подавленные желания, о которых ты запрещала себе даже думать. Наворачиваются скупые слёзы от осознания, что ты действительно любила того, кто ни разу не соизволил тебя даже поцеловать в обмен на все твои страдания. Ты разменяла сохранность своей плоти и души на воздушные замки, которые сама же и построила. Сухо всхлипываешь, и тогда виновник твоих слёз приподнимает свою тяжёлую голову, насмешливо глядя исподлобья. Он скалится своей кровавой улыбкой. А ты щеришься в ответ и истерически заносишь топор, тут же опуская его на шею — ударяя туда, где прежде непредумышленно нанесла ножом разметку. Казнимый хрипит, булькает, своим новым отверстием, заплёвывает, забрызгивает тебя своей плотной кровью, и падает, словно тряпичная кукла, на пол, а ты вновь и вновь вскидываешь топор, пока с оглушительным лязгом не добираешься до бетона, с последним, особо отчаянным ударом отделяя голову от тела. Выпускаешь орудие из треморных рук и оборачиваешься к надрывающемуся пиликающими звуками ноутбуку — с каждой секундой растёт общая сумма пожертвований. Вопрос о том, каким образом ублюдок позволял себе роскошь, отпал окончательно. Подшатываешься к компьютеру, словно лунатик, и с силой захлопываешь его крышку. Сползаешь в кровавую лужу, облокачиваясь о приятно прохладную металлическую ножку стола. Измождённо склоняешься к отрезанной голове, притягивая её к себе за слипшиеся волосы, и укладываешь ношу у груди, подтягивая к ней колени. Накопленная усталость даёт о себе знать. Опускаешь мутнеющий взгляд тяжёлых глаз на мертвеца. Дрожат губы, и ты сипло воешь, запрокидывая свою голову вверх, тщетно пытаясь сдержать жгучие слёзы. Чувствуешь всё и ничего, освобождение и ещё большее заточение, хочешь рыдать и смеяться, и никак не можешь зацепиться хоть за единую эмоцию, всё глубже утопая в ощущениях, которые сменяются с такой же скоростью, с какой бьётся твоё болезное сердце. Больше некому тебя зашивать. Некому и линчевать. Ты избавилась от источника угрозы, в итоге осознав, что главным своим врагом была и есть ты сама. От тех, кто мешает, ты с недавних пор привыкла избавляться. Вытягиваешь одну руку, вслепую отыскивая на столе пистолет, и утягиваешь его к себе, надеясь, что в нём ещё остались патроны.