Ipsa deam iuro

Она толкает Чую к мраморному монументу. Со стороны Дазай жмёт теплом — даже несмотря на то, что она, по факту, является большой розумной божественной сущностью. Пусть и с потрясной человеческой формой. Сзади монумент пронизывает спину холодом, но Чуя даже не вздрагивает, нет. Не то чтобы у неё есть на это время, пока Дазай отчаянно ищет своими губами её. И Чуя не знает, как всё зашло сюда. Может, всё началось в момент, когда Дазай — новая богиня, божество медицины и долгожития, стала набирать популярность. Возможно, их знакомству поспособствовали поэмы Чуи... Кхм-кхм, не самые приличные. Просто Чуя не могла пройти мимо подобных статуй и не написать о форме этой груди. Или как бы она хотела целовать эту шею. Ладно, про ноги тоже писала. Про всё, в общем. И Чуе не стыдно — даже одна стыдливая мысль не проносится на подкорке её сознания. Ведь когда Дазай кусает ей губу, в чуиной голове мелькает только то, что не зря она начала воспевать свои поэмы в храме Дазай глубокой ночью. Знала, что та не сможет вновь выдержать длительное воспевание своему мастерству в делах любовных — жалко, что Чуя знала только понаслышке. Слушая о чужих любовных похождениях, Чуя никогда не чувствовала подобное разъедающее чувство, вгрязающееся в сердце и изжёвывающее тремя голодными пастями. Потому что о похождениях Дазай слогалось много легенд. Чуя слышала, что Дазай выбирала множество женщин и мужчин — и все уходили довольными. И единственная задача Чуи — это заставить Дазай забыть об этих остальных. Чтобы та и не задумывалась о том, чтобы звать кого-то к себе. Чуя сделает так, чтобы именно она звала Дазай. И та послушно приходила. Поэтому Чуя целует её с придыханием, целует самозабвенно, притягивая к себе за шею. Глушит своё хихиканье от осознания, что Дазай послушно даёт вести себя — или старается заткнуть её. Оба варианта отзываются в животе скручивающе, вызывает мелкую волну возбуждения по телу. Хорошее чувство. Главное заставить Дазай чувствовать то же самое. — Тут холодно, — жалуется Чуя. — Ты можешь и потерпеть, — затыкает её Дазай, проводя языком по чуиной губе. И та согласна — она может. Чую тянут за плечо, и она послушно следует, ложась на мраморный пол. — Да холодно ведь, — закатывает глаза. — Да и не лето сейчас, — щёлкает по её носу Дазай. — О, ну, уверена ты сможешь даже зимой согреть, — усмехается Чуя. Ойкает, когда Дазай щёлкает пальцем вновь. — Да ладно, кошечка! — Молча. — Если кошка хочет откусить мне язык... И затыкается, когда язык Дазай действительно оказывается у неё во рту и ведёт по десне. Выдавливает воздух из лёгких, оставляя внутри полые внутренности. Чуя порывисто вдыхает, чувствуя, как пальцы Дазай лезут под ткань. Подушечки её пальцев тёплые — сжимают бедро. И Чуя почти хнычет. — Ты никогда даже рта раскрывать про меня не будешь, — шипит Дазай, и Чуя даже не знает — с чего такая уверенность. Наверное, Дазай всё-таки понравилось. — Только подо мной. Когда я скажу. Чуя фыркает. Поднимает голову, открывая шею для поцелуев — и Дазай даже чмокает. Пусть и быстро, но по щекам Чуи уже идёт приятное жгучее онемение. И примерно в этот момент, когда Чуя открыта, уязвима, когда её можно заколоть и она слова не скажет, Дазай вставляет внутрь неё палец. Резко, без предупреждения, без телеграммы и предварительной расписки. И ну ведь нельзя так... Ну, так не обговаривая. — Di immortales. Die. — выдыхает Чуя на вдохе. Или задыхается — ровно с каждым движением пальца внутри неё. — Помедленней... — Угу, — фыркает Дазай. Рука её не останавливается, двигается примерно в такт с чуиным сердцебиением. — Попроси тогда. Чуя тихо выстанывает что-то, но это непохоже на прошение. Прошения делают на коленях и только тогда, когда есть что подносить. И в итоге богиня должна быть удовлетворена. У Чуи же есть только её тело. И она вполне готова отдать его. Отдаться. — А отлизать вам, о богиня моя... — раздражённо начинает она, но сразу же затыкается, когда Дазай сгибает внутри неё палец. И позорно стонет. — Ты, похоже, забыла, что я могу делать со смертными... — Но и ты забыла, что не против трахнуть меня здесь. — Заткнись, — выдыхает Дазай. Злость размеренно плещется в её радужке, и Чуя совсем не боится утонуть. Трудно топиться, когда ты и так на самом дне. — Как ты вообще посмела воспевать подобное в честь меня? Я могла бы вырвать тебе язык... — О, но тогда ты не узнаешь, в какой позе меня лучше трахнуть, — издевательски говорит Чуя. Её голос сбивается, когда Дазай добавляет второй палец. Дышит громко, прерывающе — вот-вот задохнётся. — Поверь мне, я знала до того, как ты начала кричать об этом на весь мой храм, — усмехается Дазай. — Могла бы и не распространять свои фантазии на всю Грецию... — Но ты не могла знать, в какой позе я собираюсь трахнуть тебя. — Заткнись. Дазай двигает пальцами размеренно, неторопливо — Чуе остаётся только лишь заглатывать воздух, надеясь, что в удушливом пространстве осталось хоть немного. — Даза-ай, — шипит она. — Кончить мне дай. — Я? — задумчиво поднимает глаза к потолку она. Совесть там свою ищет. — Не думаю. Не особо задумывалась над этим, если порассуждать. Хлюпанье и чуины стоны отражаются в пустом пространстве, разбиваются о мраморные стены — и Чуя даже подумывает о том, чтобы стать тише. Конечно, эта мысль не задержалась в её разуме. Зашла, прошла — вышла. Вылетела. — Дазай... — шепчет она. — Скажи, что ты больше не напишешь обо мне ни слова, — Дазай раздвигает пальцы, с ухмылкой слушая, как Чуя задыхается. Чуя отводит взгляд. Сглатывает. — Не скажу, — упрямо шепчет. Сдувает со лба прядь и за плечи тянет Дазай к себе. — Поклянёшься. — Только если на коленях, — едко заявляет Чуя в её губы. — Перед твоими раздвинутыми ногами. И чтобы стон застыл на твоих чёртовых божественных губах. Но самое страшное, что Дазай никак не реагирует на это. Продолжает размеренно двигать пальцем, кусать чуину шею, трогать, гладить, сжимать. И больше ничего. Ни-че-го. Потому что Чуя прекрасно понимает, что так она не кончит даже через год. Через десять. Даже через миллион веков Дазай не позволит ей. И Чуя смотрит на эту уёбскую ухмылку, не в силах сказать ни слова. Ладно, возможно ей придётся сдаться. Ненадолго. — Пожалуйста, — нехотя шепчет она. — Пожалуйста — что? — Да не буду я говорить это — неправда ж ведь... Угх, ладно, ладно! Я... Я не буду больше писать про тебя. Ничего. — И петь, — с усмешкой добавляет Дазай. — Да хоть сипеть, — шипит Чуя. Чувствует, как сжимаются мышцы вокруг пальцев Дазай, чувствует, что скоро, чувствует — и осталось немного. — Поклянись. — Да хоть на реке Стикс... Чуя старается стонать тихо — было бы странно, если бы она на всю округу выстанывала имя Дазай. Это и за богинехульство могут посчитать. За пытку, только непонятно, кого из них двоих нужно привлечь к ответственности. Она даже привыкает к звуку хлюпающей смазки, свыкается с растяжением, с губами Дазай, тяжело целующими её. Целующими самозабвенно. У Чуи нахер всё из головы вылетает. И когда Дазай касается её клитора — ладно, это неожиданно. Не было в чуином календаре подобного, она даже и не думала, что до этого дойдёт сегодняшняя ночь. Судя по тому, как любит тянуть Дазай, календарик пришлось бы брать декадный. Перед тем, как кончить, Чуя лихорадочно ищет губы Дазай — но на это даже не понадобились поисковые группы, даже собак созывать не пришлось. Дазай сама целовала, глуша тихое выстанывание собственного имени. И каким-то образом такая, всепозволяющая и отдающая Дазай, кажется намного горячее, чем по-мраморному холодная и пустая, та самая, что отражается от внутренностей. Не злая. Чуя ведь знает, что ей понравились поэмы. Когда Чуя издаёт последний, длинный, размеренный стон, Дазай почему-то не решает заглушить его. Напротив: размазывает удовольствие на подольше, втирает его кругами, оставляя Чую тяжело дышать. Умертвила, можно находить в царстве Аида. Может, по блату и в Элизиум попадёт... — Ты когда молчишь, такая привлекательная становишься, — мычит Дазай. — Меня трахнула богиня, — шепчет Чуя, посмеиваясь. — Могу теперь всем об этом поведать. — Не можешь, — щёлкает по её носу Дазай. — Не буду потом вылавливать твои ошмётки из реки Стикс. — О, ты — будешь, — усмехается Чуя. Кожа Дазай кажется мягкой, чуть ли не бархатной — прилечь, отдохнуть и не встать. Потому что Чую стало клонить в сон. — Мне и рассказывать не нужно будет. — Все и так тебя слышали, угу, — укладывает её на своих коленях Дазай. И Чуя навязчиво игнорирует их удобство. — Ты не против. — Я могла бы заставить всех слышать тебя вместо твоих поэм. Что-то у тебя получается определённо лучше. — Природный талант, — на полном серьёзе кивает Чуя. Засыпает она быстро — подобного не было в последнее время. От Дазай идёт нужное тепло, недостаточное от мрамора, мирно отражающего лунный свет у входа в храм. Тихо бормочет что-то и не слушает, когда Дазай кидает что-то в ответ. Потому что в глубоком сне не удаётся выловить реальность. Засыпает она быстро — а просыпается с концами. Просыпается, когда чувствует в сжатой ладони красную камелию и полную, обожествляемую в поэмах пустоту. Холод мрамора. И понимает — можно закупиться пергаментом. А бояться обещания, данного адской реке?.. Ну, в ней наверняка не может быть жарче, чем в опустошённых объятьях Дазай.