your heart, love (has such darkness)

Шарль проснулся, вздрогнув, с прижатой к губам флягой. Часть непонятной жидкости уже скопилась у него во рту, и он почувствовал ее вкус в задней части горла. Он поперхнулся и закашлялся, пытаясь вытолкнуть ее из себя. Он не знал, опасна ли она. "Ты в порядке, Шарль, успокойся", - прохрипел голос рядом с ним, и Шарль сделал это почти сразу, как будто следуя хорошо известной команде. Он проглотил остатки жидкости и открыл глаза, на секунду зажмурившись. Он моргнул, приспосабливаясь к тусклому освещению комнаты, ощутил относительно мягкую койку, на которой лежал, и слабое тепло свечи, горевшей на маленьком столике. Он обнаружил, что он сидит на табурете рядом с его койкой. Ферстаппен. Шарль отшатнулся. Мягкая улыбка, появившаяся на лице лидера сопротивления, исчезла так быстро, что Шарль пришел к выводу, что ему показалось, будто она вообще была. Он медленно сел, тонкое одеяло обвилось вокруг его бедер. "Что ты мне дал, - прохрипел он, горло все еще саднило от обезвоживания. Он не был настолько напуган, чтобы отпрянуть к прохладной стене, которую он чувствовал за собой, но это было близко. Ферстаппен выглядел внушительно в своей темной форме, плотно облегавшей широкую грудь и сильные руки. Рваное снаряжение Шарля, очевидно, было снято. Он почувствовал, как его обнаженная кожа задрожала от прохладного воздуха, а волосы поднялись дыбом. Он плотно натянул простыни, не желая стыдиться своей наготы. Он обратил внимание на свои голые ноги и наручник, охватывающий левую лодыжку. Цепочка, прикрепленная к нему, дребезжала, когда он двигался. "Мне казалось, ты говорил, что здесь меня не будут удерживать", - проворчал он, уже чувствуя легкую боль от металла, трущегося о его кожу, хотя, судя по всему, он был обтянут кожей. Почти наверняка металл предназначался для того, чтобы держать усиленного человека, поэтому он не стал пытаться бежать. Не сейчас, когда он так слаб. "Это было просто укрепляющее зелье. Ты спал почти два дня, - начал отвечать Ферстаппен, - твои руки развязаны, а цепь достаточно длинная, чтобы ты мог спокойно передвигаться по комнатам. Но мои начальники настояли на том, чтобы я не позволял il predestinato свободно разгуливать по крепости, - очень спокойно объяснил он и снова протянул флягу Шарлю, который взял ее, просто чтобы дать своим рукам занятие. Зелья были необычны для империи, но Шарль провел достаточно времени в провинциях, чтобы понять некоторые особенности сельской медицины. И если это снадобье разбудило его после такого истощения, значит, все было не так уж плохо. В конце концов, Ферстаппен мог бы просто убить его во сне, если бы хотел его смерти. "Значит, они все еще боятся меня", - ухмыльнулся Шарль. "Боятся", - согласился Ферстаппен, и в его голубых глазах, сверкающих в свете свечи, почти звучала гордость. Шарль насмешливо хмыкнул. "А ты нет", - заметил он. "Я - нет. А ты? Боишься меня?" "Нет", - быстро ответил Шарль и, словно демонстрируя это, поднес флягу ко рту и опустошил ее. В животе у него разлилось тепло, вытеснив поселившийся там холод голода. Он подмигнул Ферстаппену, который внимательно наблюдал за ним. Шарль полагал, что сейчас он мог бы напасть на него и попытаться убить, но он все еще чувствовал себя ослабленным, мышцы кричали при каждом движении, кости болели. Пьер, похоже, здорово его потрепал. А может, это было просто страшное истощение, которое приходит с войной. Он не мог вспомнить, сколько прошло времени. С памятью у него всегда было плохо. "Итак, Ферстаппен," прошипел он. Ему показалось, что тот слегка вздрогнул, но он не мог быть уверен: "Какого черта тебе от меня надо? Ты говоришь, что почти выиграл. Какой смысл оставлять меня в живых?" Он вызывающе поднял подбородок, глядя на расчетливое выражение лица собеседника. Затем по нему пробежала дрожь. Глаза Ферстаппена потемнели. Шарль вдруг почувствовал себя куском мяса на тарелке. "У меня есть несколько веских причин", - начал он, откинувшись на спинку кресла, бедра раздвинулись, толстые мышцы натянулись на швах брюк. У Шарля пересохло во рту. Он снова поднял глаза к лицу мужчины. Он не знал, когда они вообще оставили его. Внезапно он почувствовал, как его дернули за ногу, причем достаточно сильно, чтобы протащить по койке на значительное расстояние, и с ужасом понял, что рука Ферстаппена на самом деле обвилась вокруг цепи, прикрепленной к его лодыжке и натянутой до предела. Шарль почувствовал, как его щеки запылали от гнева. Он снова вскочил на ноги, выставляя ногу, чтобы ударить Ферстаппена по голени, но его позиция была не идеальной, и удар не достиг ожидаемой силы. Возможно, он был еще слишком слаб. Однако важна была именно мысль. Ферстаппен даже не моргнул, хотя боли должно было хватить, чтобы он вздрогнул, и в ответ легко дернул за цепь, причем сильно, так, что Шарль кувыркнулся на пол. Его руки впились когтями в постельное белье, прорвав дыру в тонком матрасе, и он застонал от досады на собственную слабость. Он чувствовал себя как загнанный в ловушку зверь, голый и дрожащий на каменном кафельном полу, простыни отброшены и открывают его миру. Точнее, Ферстаппену. Чувство собственного достоинства и злоба недолго спорили, стоит ли ему прикрыться руками, но он решил отказаться. Вместо этого он попытался встать, но Ферстаппен протянул остаток цепи через его руки и ухватил Шарля за скованную наручниками лодыжку, оторвав его ногу от пола под таким углом, что стоять стало невозможно. Он попытался оттолкнуться другой ногой, повернувшись на бок для большей силы, но Ферстаппен лишь ухмыльнулся и в мгновение ока отбросил табурет, отправив его на пол, и повалил Шарля на живот, заведя его дрыгающиеся руки за спину. Его тяжелое тело легло на бедра Шарля, удерживая его в прижатом положении. "Маленький герой, - проворчал он, - мне нужно приковать тебя к кровати за руки и за ноги?" Шарль с рычанием бросился на него, точнее, на пол, к которому прижалось его лицо. Он бил его по бедрам, пытаясь освободиться, но это было бесполезно. Ферстаппен был выше его, явно крупнее, и, судя по всему, был таким же сильным, если не сильнее, чем Шарль. "Приковать, Шарль?" "Отъебись," - прорычал Шарль и снова стал извиваться, сопротивляясь своим оковам. Вдруг чья-то рука вцепилась в его волосы, крепко обхватила их и откинула голову назад. Он застонал от давления на шею. "Мне больше нравится, когда ты стоишь передо мной на коленях, schatje, но я могу держать тебя и так, пока ты не успокоишься", - прохладно сказал ему Ферстаппен. Шарль на мгновение застыл. Если только в шоке, то быстро моргая. Что-то твердое и горячее прижалось к его заднице. Так вот почему...? "Ты... ты... ты хочешь меня трахнуть? Поэтому ты меня держишь?" - задохнулся он, голос звучал хрипловато из-за пережатого горла. Может, Шарль и был девственником, но он не был глупцом. И никому из выросших в империи не было чуждо понятие о завоевателях, военной добыче и наложницах. Ферстаппен, все еще лежавший на нем, фыркнул. Тяга на его шее немного ослабла. Он резко вдохнул. "Молодец, liefje, ты догадался. Хотя, боюсь, все гораздо сложнее", - сказал он, и Шарль не мог понять, звучит ли его голос ласково или снисходительно. "Что... Что ты имеешь в виду?" Он старался сохранять спокойствие, но не мог побороть тревогу, которая бурлила в его груди. Хотя в глубине живота зарождалось возбуждение иного рода - что-то горячее и темное. "Ну, кроме собственного удовольствия, конечно, я считаю, что убедить вашего дорогого цезаря и сенаторов принять мои условия капитуляции будет полезно, если они увидят, как их самый верный воин стоит передо мной на коленях", - практически промурлыкал он. По позвоночнику Шарля пробежали мурашки отвращения. Или что-то еще, что-то тошнотворно сладкое: "А также умиротворение моих собственных вождей. Они предпочитают видеть тебя замученным до смерти, так что ты должен сделать все возможное, чтобы доказать им, что ты совершенно безвреден и находишься в моей власти". Шарль почувствовал, как липкое чувство поднимается к горлу, обжигая внутренности. Пальцы в его волосах немного ослабили хватку, ногти слегка царапали кожу головы. Горячая выпуклость прижалась к его заднице, когда Ферстаппен наклонился над ним, приблизив лицо к голове Шарля. Он чувствовал, как теплый воздух обдувает его лицо, когда он дышал. С его губ сорвался прерывистый скулеж. Он не знал, откуда он взялся, но это вызвало глубокий румянец на его ушах и щеках. "Нет-нет, я лучше умру", - запротестовал он, хотя и слабо. Это было не совсем правдой. В данный момент он не был уверен, что стоит умирать за империю. Хотя он знал, что должен, но сейчас не мог вспомнить, почему. "А ты бы хотел? Раньше ты, кажется, очень хотел доставить мне удовольствие своим вызывающим ртом", - сказал Ферстаппен, и он почувствовал, как его губы нежно коснулись его горячих ушей. Это заставило его вздрогнуть. На секунду Шарль растерялся, вспомнив день своего пленения. Он не знал, что одолело его в тот момент. Уж точно не надежда на выживание, как догадался тогда Ферстаппен. Что-то было в лидере сопротивления, в его голосе или присутствии, что, казалось, с легкостью подчиняло себе тело Шарля, даже если голова кричала ему о необходимости сопротивляться. Из его рта вырвалось тихое хныканье, бедра непроизвольно подались вверх, заставив его член ткнуться в пол. Он вздрогнул от неожиданного трения, хотя поверхность была холодной и неприятной. Ферстаппен хмыкнул, похоже, довольный реакцией своего тела. "Почему, что..." Шарль заикался и, если бы мог, качал бы головой в замешательстве. Он застонал, когда пальцы Ферстаппена слегка потянули его за кудри, а большая рука обхватила его бедра и притянула его задницу к своей вздымающейся промежности. Шарль не заметил, как его рука переместилась, освобождая руки, но он оставил их на месте, прижатыми к спине, а костяшки пальцев задевали ткань брюк Ферстаппена. "Что происходит, я не хочу..." Он бы обвинил в этом зелье, понял бы, если бы это был афродизиак, но голова была совершенно ясной. Он явно не был накачан наркотиками. Казалось, что его тело реагирует скорее по привычке, а мышечная память заставляет его расслабиться, чтобы не навалиться на спину. А потом предательски заколотилось сердце, зазвенело в ушах от желания, желания, желания. "Ты можешь выбрать, schatje, хочешь ли ты смерти?" Губы Ферстаппена прижались к его шее, мягкость его голоса говорила о том, что он не совсем серьезен, он покачивал бедрами: "Или ты можешь получить это. Ты ведь хочешь этого, не так ли?" Шарль застонал, когда его член стал тереться о пол, посылая волну удовольствия через него. Это не было угрозой. Это даже не было принуждением. Ведь то, что он говорил, было правдой. Шарль действительно хотел этого, не желал ничего больше в этот момент, кроме как позволить его рукам двигаться, а их телам соприкасаться. Он не мог бороться с ним сейчас, и Ферстаппен не стал бы убивать его бездумно, это он уже понял. Он слишком сильно хотел Шарля, его зрачки были настолько расширены, что глаза казались почти черными. Они находились в состоянии покоя, перемирия. Время и пространство, реальность войны были приостановлены. И все же Шарль запутался в собственных чувствах. Никогда прежде он не испытывал такого слепого влечения к незнакомцу, тем более врагу. Да и вообще к кому бы то ни было. "Признай, что ты мой, Шарль, и можешь прожить остаток жизни в комфорте и удовольствии, рядом со мной, пока я правлю этой жалкой империей. Тебе больше не нужно бороться, дорогой, просто скажи". От его голоса по телу Шарля пробежала волна жара. Шарль знал, что не хочет умирать. Но не сейчас. Ферстаппен еще может захотеть избавиться от него. В конце концов, они были врагами. И, конечно, были вещи и похуже, чем... чем это. Какая-то часть его тела сгорала от желания, умоляя сдаться. Он застонал, почувствовав, как зубы впиваются в его челюсть. Если он сдастся сейчас, это не значит, что он не сможет убить его позже, когда восстановит силы. Со стратегической точки зрения имело смысл подождать. А пока что уступать своим желаниям было выгодно. "М - ах, да, да."