***
Они тусовались в доме Хобарта. Майлз сидел на потолке, рисуя в скетчбуке и отдыхая от сложного паучьего дня, а Хоби сидел на кровати под ним и читал книгу. Американец не знал, как он вообще умудрялся хоть что-то разглядеть при таком тусклом освещении комнаты. Хоби не платил за электричество. Он вообще почти ни за что не платил, потому что это противоречило его антикапиталистическим взглядам. Даже эту квартиру он просто-напросто нашёл заброшенной пару лет назад и решил в ней обосноваться. Кому ещё нужен старый заброшенный чердак в спальном районе Лондона? Майлз оторвался от скетчбука и осмотрелся. Квартира была маленькая, лишь одна комната с широким окном, ванная и комната, что была наполовину кухней и наполовину коридором. Спальня Хоби была крохотной, пыльной, так как он не любил убираться, и абсолютно анархичной. Не нужно было говорить, что всё было вразброс – где-нибудь в шкафу можно было найти микроволновку, а под кроватью деталь от машины. На стенах висели огромные постеры панк-рок групп, фильмов, газетные вырезки, а так же флаг Великобритании. На столе же лежала куча мелочей, которые Майлз даже не мог идентифицировать. В целом его квартира, как и всё в его жизни, отражала суть панковского бытия. Моралес закрыл скетчбук, бросил его в свободный полет до края кровати, после чего посмотрел на хозяина квартиры. Сверху причёска Хобарта была похожа на чёрные пальмовые ветви, и это было одновременно и смешно, и мило. Юноша увлеченно читал, долгое время ничего не крушив. Это было по крайней мере необычно. – Хоб? Я тут хотел спросить кое-что. Не отвлекаю? – Не. Я читаю, но считай уже закончил. Хоби ответил лениво, но дружелюбно. Майзл давно заметил, что когда Хоби говорит с ним, его акцент перекатывается больше в американскую сторону. Он словно бы его смягчает, чтобы именно Майлз смог его лучше понять. Это осознание заставляло пульс биться чуть чаще. Совсем немного. Пуэрто-риканец выкинул все лишние мысли из головы, вытянулся во весь рост, всё ещё стоя на потолке, чтобы заглянуть в чужую книгу. Он с любопытством спросил: – А что читаешь? Знакомая обложка, это... это что «Улисс»?! – Да хз вообще, я из библиотеки стащил первое, что попалось. – Н-ну и как тебе? Хоби не сразу ответил. Он на несколько секунд снова вернулся к чтению, скользя глазами по знаменитому тексту, который десятилетиями плавил мозг множеству людей. Особенно пугало то, что парень прочитал на вид где-то треть всего романа. Наконец оторвавшись, панк поднял голову к Майзлу, щуря каре-ржавые глаза, и пожал плечами. – Отсылки ни к селу ни к городу. Этот Джойс явно тот ещё выпендрёжник. – Oye. Eres dotado por Dios. Младший не смог сдержать вздоха восхищения. В такие моменты он благодарил судьбу за то, что Хоби не знал испанского, иначе краснеть Майзлу пришлось бы в два раза чаще. Он часто говорил свои мысли вслух, выражаясь исключительно на испанском, чтобы никто из его друзей не смог узнать его потаённые чувства. Браун в это время отложил книгу, откинулся на спину и с закрытыми глазами протянул: – Чего ты там хотел спросить, ми амиго? Этот солнечный Лондонский день разморил их обоих. Такая погода бывала нечасто в этом городе даже летом, поэтому каждый раз хотелось лишь улечься на кровати, подставить лицо солнечным лучам и уснуть. Но сейчас было не до этого. К Майлзу снова вернулась нервозность. Лёгкий мандраж неизбежно окутал его руки. Чтобы не показаться неуверенным, он притворно-расслабленно потянулся, пересел с потолка на кровать рядом с Хоби и отвернулся. Собравшись с силами, он в одно предложение выпалил то, что формулировал в голове уже давно: – Я хочу пойти с тобой на митинг. В ответ – тишина. Моралес не хотел оборачиваться, настолько ему было страшно увидеть то, как на него с недоумением пялиться друг. Но молчание убивало, поэтому он медленно перевернул голову в сторону британца. Тот открыл глаза, и его тело окрасилось в сизо-серый. – Чё? Его реакция была бы почти смешной, если бы Майлз не был так напуган. – Ну, знаешь, митинг. С тобой. Если хочешь. Голос Майлза звучал бессвязно, как и его речь. С каждым новым словом он всё больше жалел об этой затее. Он сейчас наверное таким придурком выглядит перед Хоби, боже... Хотелось провалиться сквозь землю от стыда. В это время тон голоса его друга не изменился ни на йоту, а взгляд, как обычно, оставался непроницаемым. – Приятель, на митинг не ходят "за компанию". Это тебе не концерт и не посиделки в пабе. Анархист, казалось, думал что это всё шутка или же что он сможет легко отвадить Майлза от этой затеи, но тот не собирался сдаваться. Американец постарался выровнять свой голос и сделать его увереннее, чтобы никто в мире не узнал, как ему на самом деле нервозно говорить с Хоби на такие темы. – Я знаю, знаю, просто... Ты всегда молчишь о том, что у вас там происходит. Может тебя нужна помощь? Вместо ответа Хоби саркастично и многозначительно поднял бровь, и в его взгляде четко читалось: «мне? помощь?». – Ладно, может... может и не нужна. Но я просто... – давай, Моралес, ты сможешь, – хочу тебя получше узнать... Мысли плохо связывались друг с другом, а голова показалась пауку неожиданно тяжёлой. Секунды тянулись, потому как хоть какого-то ответа не последовало. Майлз, не выдержав давления, резко встал, криво улыбнулся, поднимая руки в подобии извинительного жеста, и уже хотел было смыться, как вдруг чужая паутина потянула за собой. Лоб обдало чужое дыхание, а тело согрело чужое тепло. – Ты охеренный друг, знаешь? Хриплый смешок раздался куда-то в волосы Майлза. У Хоби опять прорезался сильный акцент. Так бывало, когда он либо только что просыпался, либо был настолько расслаблен, что решал не напрягаться по поводу акцента. Сейчас чужие руки заключали Моралеса в крепкие, словно тяжелое одеяло, объятия, и это не могло не смутить. Младший чувствовал как краснеет и как не может пошевелить ни единым мускулом, ведь боялся то ли реакции Хоби, то ли своей. Его кожу на щеке слегка царапал принт футболки, которую панк небрежно разрисовал акрилом, да так, что он лёг толстыми грубыми мазками. От футболки, да и от самого Брауна, пахло дымом. Он старался не курить при Майлзе, хотя сам это скрывал. Он источал позицию под названием «я – Хоби Браун, и ты в моём доме. Мне плевать нравится ли тебе сигареты или нет, я буду их курить», но каждый раз он уходил на перекур на крышу, чтобы якобы просто проветриться. Конечно, панк ни под кого не прогибается. Конечно. Он этих воспоминаний Майлз тепло улыбнулся в ткань и осторожно похлопал друга по плечу. – Ты... ты просто невыносимый, Хоб. – Я знаю, спасибо. Они пролежали так ещё пару минут. Моралес окончательно расслабился, несмотря на своё раскрасневшееся лицо, но лишь только он почувствовал, как Хоби ёрзает на месте, тут же освободился от объятий. Бруклинский паук поднялся на руках и хотел было уйти, но не смог оторвать взгляд от анархиста. Когда он был сконцентрирован, занят любимым делом или просто отдыхал, как сейчас, наблюдать за ним было одним удовольствием – обычно наглый и пряный оскал сменялся умиротворением на лице. Его губы больше не дрожали при смехе или ухмылке, как обычно, а глаза были плотно закрыты. Казалось, что он глубоко спал, но Майлз знал, что это не так. А ведь он бы хотел увидеть спящего Хоби. Может даже нарисовать. – Значит хочешь пойти со мной и получить пару бутылок в ебало? Старший парень спросил это, открывая глаза и с долей любопытства разглядывая Майлза. Он как обычно тихо наблюдал за ситуацией, задавал наводящие вопросы, чтобы после решить как действовать. – Quita. Я же неповторимый Человек-паук. От пары бутылок-то смогу увернуться. Майлз, всё ещё стоя на руках над телом Хоби, самодовольно рассмеялся. Натянутая шутка должна была сгладить углы, ведь он всё ещё пытался проникнуть в другую часть души панка, ту, что он прятал от всех в холодной лондонской ночи. – Ты слишком плюшевый американский кусочек. Такого сожрут живьём за пару секунд. – Вау, не знал, что у вас есть притеснения на почве национальности. – Не в этом дело, my boy. Я был у тебя во вселенной. Я конечно не видел всего, но у вас всегда такая спокойная энергетика... это не похоже на мой Лондон. Хоби говорил задумчиво, погружаясь в воспоминания о чужом мире. И правда, его родная Великобритания 70-ых была наполнена унылостью и чувством угнетения. Классовое расслоение, преобладание консерватизма и «потреблядства», как говорил его друг. В современности и правда было поспокойнее. Майлз признал это и медленно кивнул. – Наверное, ты в чем-то прав... Слова Хоби про «американский кусочек» ощущались как самое последнее предупреждение. Старший не стал бы долго отговаривать друга, потому что не в его стиле было указывать другим людям что делать. Майлз это понимал. Но так же понимал, что пойдет на что угодно, лишь бы провести хоть одну ночь с панком. – ...но я знаю, что справлюсь. Позволь мне пойти с тобой. Пожалуйста. Руки дрожали то ли от физического напряжения, ведь Хоби всё ещё лежал под ним бесконечно близко, то ли от страха. Это был абсолютно непривычный и не поддающийся описанию страх. Он выражался в нервозности, когда Майлз оказывался с объектом восхищения в одном помещении, в скрытом взгляде, который приклеивался к Брауну каждый раз. Бруклинский паук просто надеялся на то, чтобы его друг не замечал этих действий. Даже сейчас, когда они были так близко друг к другу, Майлз просто молился о том, чтобы его нейтральный взгляд не стал странным. Не стал другим. Анархист всё ещё молчал, как это обычно бывало, когда он долго соображал. Но вдруг юноша резко сел, отчего парни больно столкнулись лбами. Хоби окрасился в оранжево-синий, вокруг появились газетные обрезки, на лице расцвела наглая ухмылка. Парень придержал Майлза за талию, чтобы тот не упал на пол, а сам Майлз... Сам Майлз мертвенно молчал, но внутри заходился громким визгом от осознания того, как странно он, чёрт побери, сейчас сидит. На коленях, чёрт побери, самого Хоби. Тот в свою очередь вытащил кончик языка и хитро улыбнулся. Где-то в сознании промелькнула мысль о том, что чужой металлический шарик во рту блестит завораживающе. – Ладно, ладно. Я всё равно тебе не указ, малой. Ты бы увязался за мной, даже если бы я тебя блять скотчем к стене примотал, да? В последнем предложении в голосе Хоби преобладали игривые нотки, словно бы он сюсюкался с несносным котёнком. Обычно Майлза бы это взбесило, но сейчас он был так счастлив от одной мысли об их скором времяпровождении, что залился звонким смехом. Он представил себе картину того, как Браун клеит его на скотч к стене. А ещё он представил как их лица сокращают то малое расстояние, которое сейчас есть, в ноль. От этих двух фантазий стало ещё жарче чем до этого, и человек-паук не знал было ли в этом замешано яркое английское солнце, бьющие из открытых окон, или что-то ещё. Хоби тоже посмеялся, после чего мягко спихнул глупо хихикающего друга на кровать, а сам встал и положил «Улисса» к другим книгам. Взгляд Майлза остановился на чужих тяжёлых берцах, где синели шнурки. Они всегда были именно синие, других как будто не существовало в его доме. Что бы это могло значить? Пытаясь унять румянец, паук смотрел на худую жилистую спину в домашней футболке и молился всем богам мира, чтобы сегодня ночью всё прошло гладко.The Daily Telegraph
7 января 2024 г. в 15:41
За последний месяц в жизни Майлза Моралеса произошла целая волна событий.
Возвращение Гвен, новые друзья, паучье сообщество, Мигель О'Хара, Пятно, спасение отца, самая сложная в жизни битва и наконец... облегчение. Всё закончилось, и жизнь пошла своим чередом. С паучьим лидером Майлз так по-нормальному и не помирился, но тот, скрипя зубами, частично признал свои ошибки. Это уже было что-то. А ещё Майлз смастерил свои собственные часы. Не сам конечно, помог один мятежный друг, но тот факт, что теперь никто не остановит его от встреч с новыми и старыми знакомыми, окрылял юношу.
Родители новых друзей Майлза не одобряли. Конечно они не могли запретить сыну общаться с кем-либо, но вот не одобрять – вполне. Помимо того, что каждый из тройки звал Рио и Джеффа по имени, чего они очень не любили, так ещё и каждый по их словам был всё хуже и хуже предыдущего. Сначала Гвен – дерзкая и бесстрашная, потом Павитр – гиперактивный и неугомонный, а финальным аккордом стал самый эпатажный из пауков. Хоби вваливался к Майзлу как к себе домой, был громком, непредсказуемым и абсолютно анархичным. Родители сконфуженно здоровались с панком, уточняя насколько он приехал погостить из Великобритании, а когда он отвечал таким жарким рукопожатием, что рука начиначала болеть, то Рио и Джеффу оставалось лишь натянуто улыбаться. Казалось, Браун даже не подозревал, что он не слишком-то желанный гость в этом доме.
Британский паук вообще всегда был на своей волне. Его одежда, образ, голос выражали целую палитру непростого внутреннего мира. Его философские и политические взгляды лились мощным потоком внутри, а снаружи такими заковыристыми терминами, что иногда Моралес терялся в этом. Слушать Хоби было интересно, но сложно. Панк был упрямым, и если он что-то вбил себе в голову, то точно это что-то сделает. Ещё с ним порой бывало очень сложно. Это его "я не верю в N-ую вещь" ставило в тупик. Он противоречил сам себе, рвал законы на корню и бросался в пламя анархии с головой, не боясь сгореть дотла.
И только его непостоянство было постоянным. Майлз откровенно тащился от этого.
Хоби переливался всеми цветами радуги, вокруг него витали странные бумажные обрезки, а всю его кожу, волосы и любую одежду, которую он только не наденет, окрашивал газетный текст The Daily Telegraph, что бесконечно бесило Брауна. Он ворчал о том, что устал по утрам видеть в зеркале на собственной щеке аграрные новости прошедшей недели или ещё какую заурядную капиталистическую чушь. Майлз, слушая его ворчание, никогда не мог сдержать искреннего смеха. Он не понимал природу этого странного внешнего вида Хоби, но это не мешало ему восхищаться его эстетикой снова и снова.
Впрочем, переключиться между газетным состоянием и обычной человеческой окраской для панка так же не составляло труда.
Майлз даже почти сумел запомнить в какие цвета окрашивался Хоби по настроению: оранжевый - азарт, розовый - любовь, синий - скука и так далее; вот только сам же Хоби с треском ломал эти правила. Ему весело – окрасится в синий. Его что-то не устраивает – розовый. В конце концов Майлз перестал пытаться отследить какую-либо закономерность и просто смирился с тем, что Хоби подрывает устои даже не задумываясь. Это в нём и вдохновляло. Его нелогичные действия в начале их общения бесили, но сейчас его характер, мелкие фишки и привычки вызывали только тихий восторг.
Недавно Хоби с усмешкой спросил пашут ли ещё его друзья на этот "фашистский культ" О'хары. Он и не думал возвращаться в паучье общество после случившегося. Майлз, Павитр и Гвен восприняли его слова как полу-шутку, попытались объяснить, что Мигель признал свои ошибки и суждения насчёт аномалий, но Хоби лишь показал зубы и удалился, не желая слушать, как он выразился позже, "отмазывания Большого Брата". Но никто из тройки даже и не подумал обижаться на Хоби. У него была своя правда. Порой её было сложно понять, но отринуть целиком точно нельзя.
А ещё Хоби не любил вмешиваться в чужие дела, он говорил, что это очень эгоистично и что каждый, кто так делает, просто хочет утвердиться за счёт чужих проблем. Поэтому когда надо британец просто стоял в стороне, молчал и цепким взглядом наблюдал за происходящим, чтобы после предпринять какие-либо действия, если того потребует ситуация. Он действовал тихо, но продуманно и продуктивно. Такой тактикой он собственно и начал революцию в паучьем обществе.
Майзл с какой-то момент даже взял панка за ролевую модель, что было весьма иронично, но после, как обычно, напомнил себе, что он должен держаться своего пути, как и завещал дядя Аарон. И всё же впечатление Хоби оставил приличное и долгоиграющее.
В один из вечеров Майлз признался, что с самого первого взгляда ему завидовал. Он с трудом он выдавил признание и для себя, и для Хоби, когда они сидели на крыше его дома. Тот не изменился в лице, лишь подумал секунду и со всей силы хлопнул младшего по плечу. Его ладонь и смех всегда были тяжёлыми, но приятными. Браун тогда, криво улыбнувшись, отметил, что и сам Майлз не менее вдохновляющая до зависти персона. То, как он взломал ловушку Мигеля и сбежал от целой паучьей волны, панк назвал грязно-бунтарским и будоражущим до самых дальних нейронов мозга деянием. Комплементы британца не всегда можно было понять, но главное – почувствовать. И Майлз почувствовал. Тогда впервые за всё время их общения его щёки странным образом покраснели, а сам он не знал куда девать свой взгляд. Это положило начало конца.
Майлз в компании панка всё больше затихал, становился задумчивым и неловким. Обычно они всей тусовкой вчетвером хорошо проводили время, но когда бруклинский паук оставался наедине с британским происходили странные штуки – Майлз чувствовал себя одновременно очень освобожающе, но при том и нервозно. То он парился из-за неудачной новой стрижки, при том зная, что Хоби на такие мелочи наплевать, то он считал себя недостаточно крутым, чтобы тусоваться с таким отвязным парнем как Браун. Сам Браун, кажется, чувствовал себя комфортно вообще везде. И смеясь с друзьями в кафе, и разбивая лицо злодея тяжеленной гитарой.
Странным образом в скетчбуке Моралеса старые страницы с женщиной-пауком начали разбавляться зарисовками с Хоби. Порой Моралес рисовал даже не самого парня, а визуализировал его энергетику. Страницы окрашивались цветными кляксами, появлялась чужая гитара, значки, динамичные позы в сражении и покое. Телосложением они так походили на долговязого поджарого Хоби.
Моралес не понимал что с ним творилось. Это было похоже на одержимую... влюбленность? Это слово было страшное, его не хотелось признавать. Сначала Майлза интересовала только неординарная личность Брауна, но после он понял, что и его внешность завораживала. Будто бы всё его тело бросало вызов миру, но при этом странным образом гармонировало с ним. Пухлые темные губы, на которых звенел пирсинг, дерзкий взгляд из-под густых ресниц, широкий нос, который по общим стандартам должен был казаться уродливым и неказистым, Майлзу казался идеальным дополнением к всему остальному. Длинные конечности, высокий рост, худое телосложение. Острые грубые черты Хоби, подобные его острым грубым словам, выражали его внутренний мир так ярко, что можно было ослепнуть.
Образ шумного самовольного друга глубоко засел в голове Майлза. Он начал точно одержимый стараться узнать о британце всё, что только можно было, но разумеется не в лоб. Ему была интересна каждая мелочь, вроде его любимого принципа DIY или каких-то мелких привычек, вроде бесконечного отстукивания любимых мелодий пальцем по любой поверхности.
Но как бы Человек-паук не пытался узнать о новом лучшем друге всё, были вещи, о которых Хоби почти никогда не упоминал. Его панк-тусовку, родителей или... политические протесты, в которых он участвует время от времени. Политические взгляды британца были сложными для понимания обычного человека, а уж чем занимается Хоб в свободное время никто понятия не имел.
Но Майлз был намерен это выяснить.