Синие шнурки

Ночью в Лондоне было холодно. С моря дул промозглый серверный ветер, который беспощадно хлестал по ушам. Казалось, самое время для дождя, но сегодняшняя ночь была абсолютно безоблачной, как и день. Такое бывало редко. Луна светила тускло и безрадостно, но в контексте общей картины, Майлзу даже нравилось. Он сидел на крыше Собора Святого Павла, где Хоби назначил ему встречу. Строгие колоны и симметрия помогали скрасить время ожидания, потому что юноша как всегда опаздывал. Он сказал, что они будут на этом "мероприятии" как гражданские, но на всякий случай попросил захватить с собой супергеройский костюм. Моралес был без понятия, что люди надевают на подобные политические акции. Исходя из того, что придется, пожалуй, много бегать, он надел спортивные штаны, которые обычно носил на физкультуре, любимые Джорданы, но вот только с верхом прогадал – лонгслив вообще не спасал от ледяного ветра, и оставалось только съеживаться в попытке хоть на секунду согреться. Рядом покоился рюкзак с самым необходимым – бинты, пластыри, немного еды и вебшутеры. Майлз просто надеялся, что всё, кроме еды, ему сегодня не понадобится. Сейчас всё его сознание было занято предстоящей ночью. Юноша чувствовал нарастающую тревогу, от которой руки начинали мелко дрожать. Хоби сказал, что сегодняшний протест будет посвящён картинной галерее, которая не только отвергла картины известного в узких кругах панк-художника, но ещё и публично выступила против этой субкультуры. Их и так не любили в этом городе, а уж когда крупное заведение извергло подобные резкие слова, это не могло остаться бесследно. Панки из его компании уже давно это планировали, но ждали одного лишь Хоби, потому что без него, по их словам, митинг был совсем не тот. Юноша всегда отвергал себя, как какого-либо лидера, но другие не переставали видеть его именно таким. Майлз предложил, что именно из-за этих разногласий он и ушел из прежней компании. Что на этой акции протеста забыл Моралес, амереканец из другого измерения, поколения и страны, он не знал. Изначально он просто хотел поддержать лучшего друга и узнать получше, но сейчас настигло понимание, что это всё принимает более серьезный оборот. Майлз чувствовал напряжение и ответственность за свои будущие поступки. Так же он думал о том, насколько радикальными окажутся действия анархистов, и что он будет делать, когда Хоби решит, к примеру, раскоршить чье-нибудь лицо. Лицо обычного человека, не злодея. Было сложно сказать насколько он исповедовал принципы пацифизма, и это пугало. Могло произойти что угодно, и Моралес был без понятия как ему реагировать и что делать. Он не знал что случиться сегодня в лондонской ночи, но пообещал себе не только не предавать собственный принцип "Человек-паук не убивает", но так же и не потерять эту драгоценную и хрупкую дружбу с Брауном. Это было сложно, возможно, почти неисполнимо, но Майлз уже один раз совершил невозможное. Он сможет сделать это снова. Время близилось к десяти четырнадцати, в руках был тремор, а в голове паутина мыслей. Он справится. Он же удивительный Человек-паук. Майлз Моралес. Позади послышался какой-то шум. Парень отвлёкся от созерцания ночных огней города и обернулся. Там, во мраке собора, на паутине повисла знакомая тень, а британский грубоватый акцент поцарапал слух и окончательно убедил парня в том, кто это. – Не замёрз? Панк никогда не приходил вовремя. Причем так было не только с опозданием. В его духе было прийти и раньше, просто для того, чтобы не соблюсти правила назначенной встречи. Порой так и хотелось спросить делает ли он это нарочно, следуя своей идеологии, либо же действительно по чистой случайности. Хотя все знали, что второй вариант точно исключается. – Замёрз. Почему так холодно? Днём была жара. Майлз насупился и обхватил себя руками – там были мурашки от ползущего с моря холода и трепета перед встречей. Хоби усмехнулся, прыгнул к нему поближе, чтобы так же свесить ноги в пропасть, и похлопал друга по плечу. Вместо "привет" или "как дела" анархист лишь пожал плечами и вымолвил всего одно слово, идеально объясняющее температуру этого странного места: – Лондон. Майлз не смог сдержать глупую улыбку. Ладонь Хоби, как и всегда, ощущалась теплой, надёжной и твердой. Сегодня он был без гитары, а непослушные волосы были заправленны в высокий хвост, что было очень необычно. Амереканец перевёл взгляд чуть ниже, и его зрение зацепилось за одежду. У Брауна всегда были довольно... эпатажные наряды, но, кажется, сегодня он превзошёл сам себя – обычная чёрная куртка сочеталась с клетчатыми шатнами и надетой поверх клиновидной юбки. Майлз несколько раз моргнул, чтобы убедиться, что это не игра теней и света, но ему не привиделось. Штаны были в типичной красно-черной панк-расцветке, а юбка, кажется, выполняла чисто декоративную функцию, но это было... красиво? Моралес никогда не видел такое странное сочетание, но при этом такое подходящее Хоби. Наверное, нужно было в какой-то момент перестать удивляться его провоцирующим внешним видом, но перестать восхищаться Майлз точно не мог. На затворках сознания мелькнула мысль, что Хоби специально так оделся, чтобы впечатлить его. От таких предположений пульс начинал стучать чаще, а щеки розоветь, но Майлз судорожно отмахнулся и заставил себя промолчать. Панк никого не пытается поразить, панк не выпендрёжник, которому есть дело до чужого мнения. Младший уже давно принял и запомнил большинство установок Хоби. И хоть сердце по прежнему продолжало искать разные мелкие доказательства любви от своего около-кумира-недо-друга, Майлз каждый раз старался его поскорее заткнуть. Вот и сейчас он лишь неловко потянул кончики губ вверх и указал на чужую одежду. – Оу, ты... шмотки из твоего модельного прошлого, хах? Он пытался звучать непринужденно, и так, словно ему плевать. На самом деле хотелось запомнить каждую складку на одежде, зарисовать её в любимом скетчбуке и дотронуться дрожащими пальцами. Потом надеть куртку, чтобы почувствовать на себе чужой, но любимый запах розмарина, сигарет и дождевой английской пыли, а после и вовсе утонуть в чужих объятиях, в чужих жилистых худых руках, уткнуться щекой в острую грудь и... кажется, Майлза снова понесло. – Нравится? – глаза Брауна с интересом блеснули, когда он заметил восхищённый взгляд друга. Майлз уверенно кивнул. Ему и вправду нравилось. Даже если отбросить все лишние мысли, Хоби буквально был воплощением моды – вытянутый, поджарый, с красивой мимикой и умением модельно позировать в любых ситуациях. Он выглядил красиво и разбивая лицо недругов сбитыми в кровь костяшками, и куря на крыше, и путешествуя по чужим измерениям. Хоби гоготнул. Его всегда забавляло поведение бруклинского паука. Он с нескрываемым интересом слушал о культуре Америки и смеялся, когда Майлз выдавал очередную скомфуженную эмоцию в ответ на чужие провокационные действия. Языком, как бритвой, Браун вдруг без всякого стеснения бросил: – Кстати не думай, что я не вижу твои взгляды на своей плоти, Моралес... Сердце забилось в горле. Майлз так и остался неподвижно сидеть и пилить взглядом чужие колени, но вот ладони его вспотели и нервно сжали собственные спортивки чуть ли не до треска. Это не то, о чём он подумал, это не то, о чём он подумал... Это просто шутка... Совпадение. – ...тебе ведь нравится мой стиль, угадал? Внутри всё сжалось и разжалось снова, причём так больно, что Майлза почти сковала судорога. Он едва успел сдержать облегчённый выдох. Хоби своими словами и действиями всегда бил прямо в сердце. Чётко и без сожаления. Чёрт, а ведь он даже не догадывается. Что бы он сказал на это? Что бы... Пуэрто-риканец незамедлительно выкинул эти навязчивые мысли из головы, чтобы они сорняками не разрослись по сознанию, и натянуто улыбнулся. – Угадал. Кому такое не понравится, ха-ха... Смешок вышел вымученным и совсем не искренним. На секунду стало страшно от одной мысли, что в этот раз всё слишком очевидно. В этот раз Майлз выступил со своей не самой лучшей актерской игрой. И в этот раз он догадается. Увидит этот взгляд, дрожащие от нервов пальцы и отвернется от него. Хоби ничего не видит и не замечает, лишь задумчиво дует пухлые губы, смотрит в сторону и наконец коротко пожимает плечами. – Тогда держи. Дрожишь как пальцы с медиатором после жёсткого концерта. Прежде чем Моралес сумел хоть что-то понять, его тело объяло тепло – Хоби накинул на его плечи свою куртку. Она была больше на пару размеров, богата нашивками, блестела пёстрыми значками и пахла... как же он пахла. Дождливыми одинокими днями, пряными специями на маленькой кухоньке, тонкими осколками стекла, засохшей кровью и отголосками ритмов Sex Pistols. Куртка грела так, словно сам Хоби сейчас обнимал его со спины – мягко, обширно и абсолютно пугающе. Пугающе до потных ладоней, до красных некрасивых пятен на лице и спутанных мыслей. Заранее заготовленные слова застряли в горле, словно рыбные кости. Хотелось высказать все эмоции, что бурлили внутри, но всё, что Майлз смог вымолвить, это скудное и ограниченное: – А... А ты..? – А что я? Не сдохну, и на том спасибо. Хоби небрежно бросил это низким голосом и широко ощерился. Его зубы были не самыми ровными – на передних, например, была небольшая щель, прямо как у Гвен, а клыки были не симметричны друг другу, но Майлз так и замер, не в силах оторвать взгляда. Панк всегда улыбался так мятежно и остро, словно хотел этой улыбкой располосовать всех фашистов в мире. Это было бесконечно красиво. Моралес даже не смог выдавить из себя "спасибо", лишь слабо кивнул и поскорее отвёл взгляд в противоположную сторону. С колонн собора, точно плотный туман, растеклась тишина. Для Хоби она наверное была приятной – тот беспечно болтал берцами с синими шнурками у края пропасти, позволяя холодному ветру забраться под футболку с принтом мультяшой собаки. Но для Майлза эту тишину никак нельзя было назвать, кроме как удушающей. Его душило молчание и собственные мысли, что были столь же бессвязны и хрупки, как и паучья сеть. Одни мысли обрывались, словно их кто-то лёгким движением руки разорвал, другие перекрикивали друг друга, как полоумные. А Майлз просто сидел и пытался не задохнуться в чужом запахе. Он теплом обволакивал спину и шею, подбирался к лицу. Юноша елозил пальцем по одному из значков, чтобы как-то унять беспорядок в голове. Получилось только хуже. Черный значок, сделанный из кривой пивной крышки, оранжевым по чёрному гласил «Мертвые Кеннеди». Моралес думал о том, кто их убил. Вдруг кое-что вспомнилось. Парень полез в рюкзак и всё ещё немного дрожащим от влажности воздуха голосом вымолил: – ¡A propósito! Я тут принес мамины квесты. Серьезно, чувак, тебе нужно больше питаться. Я понимаю, что ты не любишь покупать в магазинах, но ты же не можешь совсем ничего не есть. Майлз не хотел, чтобы это прозвучало обеспокоенно, но именно так и вышло. Хоби немного откинулся назад, удерживаясь на одних руках, и, уходя от вопроса, бесстыже показал язык. Его слова обжигали. – Oi, какая прелесть, братан. Печешься обо мне? Майлз не ответил. Как-то глупо и смущающе это было, хотя его и вправду волновало состояние Хоби. Тот всегда выглядел болезненно-худо, и хотя это было частично от природы, порой амереканца пугали выпирающие рёбра его друга или слишком яркие вены на слишком тонких запястьях. Мышцы тоже были, всё-таки он Человек-паук и каждый день занимался физической активностью, но это, пожалуй, даже делало ситуацию ещё хуже. Голодовка + истязающие тренировки = убийственное комбо. Как выходец из рабочего класса, Хоби отказывался работать, покупать или учиться в каких-либо заведениях. Это противоречило всему, во что он верил. Майлз не знал прочему тот выбрал такую убивающую идеологию и философию, но это восхищало его ровно на столько, на сколько же и печалило. Его так же печалило оглядывание пустой пыльной кухни, богатую разве что специями, которые не заканчивались годами, просто потому что ими нечего было приправлять. Панк почти всегда жил впроголодь. Но сейчас он энергичным тоном воскликнул: – Не ссы, у меня всё в ажуре. Думаешь я не способен спиздить пачку чипсов из Morrison или ещё чего? – Нет-нет, просто... угощайся если хочешь. Хоби тут же смягчился, его темные глаза, в которых только-только начал разгораться огонек странного азарта, перешли в обычное состояние. Он неожиданно сдержанно поблагодарил Майлза. От взгляда амереканца не ускользнуло то, как блеснули глаза Брауна, когда тот наконец открыл контейнер и увидел сладости. Они приступили к трапезе. Британец ел неторопливо, медленно жуя и задумчиво изучая ночное небо, но Моралес знал, что если бы он остался один, то тут же волком набросился на еду. Ему вспомнилось как британец обошёлся с подарком для Мигеля. В то время как О'Хара бесцеремонно выбросил эмпанадас, показывая, как ему наплевать чужие на старания, Хоби подобрал их, испепелив тёмным взглядом паучьего лидера. Позже он объяснил почему он так разозлился – Мигель не ценил труд и жизнь Майлза, так же как он не ценил и то, что предаёт жизненных сил – еду. И то, что Браун "как падальщик" подобрал её, он с гордостью назвал "первой частичкой революции". Ещё он напомнил, что в конце-концов "панк" всё ещё в изначальном смысле значило "мусор". Кажется, он очень кичился этим. Юноша был упрямым. Настолько упрямым, что даже если, к примеру, с голоду помирает, от фашиста ни кусочка не возьмёт. Вот и сейчас – Хоби гордый и упертый, и если он сказал, что не голодный, то всё сделает, чтобы таковым не казаться. Но желудок не знал о высокоморальных принципах хозяина. Раздалось громкое урчание, да такое, словно бы Хоби не ел несколько дней. Возможно, это было правдой. Старший на секунду замер с пустым выражением лица, но дальше как ни в чём не бывало продолжил расслабленно есть уже четвёртую квесту(как быстро и незаметно он их умял!). Но Майлз, в отличие от него, не мог притворяться, что ничего не произошло и что всё в норме. – Если тебе нужны деньги, я всегда помогу, Хоб. Просто скажи. Голос немного дрожал. Амереканец знал, что у Брауна проблемы. Тот никогда об этом не говорил, а если такая тема и проскакивала, то громко шутил про то, что питается одной лишь солнечной энергией, точно какой-то индийский мудрец из Мумбаттона. Но проблемы были. Майлз думал, что от них не скрыться, потому что его учили не убегать. Хоби думал, что это всё херня собачья. Покончив с едой, анархист встал, увел руки за спину и зашагал, не глядя, прямо в пропасть, невербально призывая идти за собой. Парни двинулись по отвесной колонне, сохраняя вертикальное положение благодаря паучьим силам. Гитарист снова старался отшутиться, уходя от темы денег: – Прости, но панк должен быть голодным. – Я знаю. Просто... пожалуйста, не умирай. Майлзу было трудно подобрать слова. Он хотел, чтобы Хоби знал как он на самом деле переживает, но не хотел перегнуть палку, чтобы его беспокойство ни в коем случае не было расценено как то самое чувство. Произносить его даже про себя было страшно, и Майлз просто по привычке заменял его на "симпатию к недо-кумиру-недо-другу". Хоби тем временем с любопытством собаки повернул голову вбок и ухмыльнулся. – Не переживешь? Пуэрто-риканец сделал вдох-выдох, едва удерживая чужую куртку от падения(она забавно позвякивала при каждом шаге). Он бросил долгий взгляд на Хоби, чей силуэт так сильно выделялся в мареве городских огней. Только бы не упал, став частью пейзажа. Наконец, парень, выдыхая слова точно пар на морозе, признался: – Не переживу. Вместо «спасибо» Хоби сщурился в улыбке и бережно, насколько это только возможно для панка, провел рукой от чужого плеча до локтя. Несколько раз. А Моралес стоял с нейтральным выражением лица и жадно впитывал каждый миг, пытаясь заткнуть взбесившейся сердце в клетке из рёбер. Через минуту они чёрными каплями стекли по одной из колонн и притаились в тени, чтобы убедиться, что никто не видел как двое гражданских вот так запросто ходят по вертикальной плоскости. Ну, они должны были так сделать, но Хоби источал кислотные жёлто-синие оттенки и не сильно-то и скрывал это. Майлз вздохнул, осматривая переулок, но, к счастью, никого поблизости не оказалось. – Так-с-с, мне белка на жопе принесла, что начало митинга планируют в одиннадцать. Пока можем заскочить в мой любимый паб. – Белка на жопе? Это типа синица на хвосте? – Майлз хихикнул. – Ну типа. Они вывалились из тени подворотни и оказались на довольно оживлённой улице. Войти в поток спокойно идущих людей не совсем получилось – Браун не сильно то смотрел куда идёт, да и общие правила посылал куда подальше. Случайно задев локтем какого-то семьянина, гуляющего с женой с оленьими глазами, анархист даже не заметил этого. Вслед парням прокричали что-то не очень приятное, но Хоби лишь плутливо улыбнулся другу, снова развернулся и зашагал вперёд спиной, не обращая внимания на других. Многие рабочие и офисные клерки в деловых костюмах оглядывались на них так, словно они только что саморучно убили королеву. Бруклинский паук подумал, что это из-за него и уж хотел было начать корить себя за слишком выделяющиеся Джорданы, но через пару мгновений понял, что больше пяляться на Хоби. И дело было не только в его одежде. Панков в Лондоне большинство обычных жителей не жаловало. Они предоставлялись массам как грубые и неотёсанные вандалы. Моралес ещё не знал, на сколько процентов это было правдой, но точно знал, что как бы их с Хоби мировоззрения не расходились, он не потеряет эту дружбу. Хотелось ещё поговорить. И желательно так, чтобы вывести этого неугомонного на чистую воду. Проверяя лёд на прочность, Моралес как бы невзначай спросил: – Кстати, если это твой любимый паб, то мы встретим твоих друзей? – Бывших друзей. – Я думал у тебя типа миллион друзей и ты душа компании. – У меня миллион знакомых. Друзей у меня ровно три. Хоби многозначительно зыркнул на Майлза, всё ещё держа руки в карманах юбки. Было видно, что говорить о бывшей тусовке ему не очень неприятно, но амереканец уже не мог остановиться. – Разве это плохо? Ну, что мы их встретим? – Помнишь я говорил о людях, которые тебя заживо сожрут? Это они. Ты конечно имеешь право разломить им череп, но они от этого не заткнутся, уж поверь мне. Младший едва заметно поежился. Иногда Хоби говорил страшные вещи. Он всегда был прямолинеен и слегка грубоват в своих высказываниях, но когда он становится по-настоящему раздраженным, как сейчас, всё удваивалось. Майлз мягко коснулся его предплечья, чтобы успокоить и как-то невербально извиниться за собственную настырность. – Может тогда просто подождем на улице? Панк неожиданно по-ледяному отсёк: – Нет. Тебе холодно. А они пусть идут нахуй.

***

В этом пабе был классный неон. Это первое что заметил Майлз, когда вошёл сюда осторожной подступью, словно бы он какой-то вор. Неон, впрочем, был максимально олдскульный – вместо современных красивых витиеватых надписей из тонкого стекла, этот неон состоял из мелких огоньков, а стекло было покрыто толстым слоем пыли. Ровные симметричные линии придавали бару фиолетово-синий свет. На потолке под старые рок-треки плясали чужие тени и отблески. А Майлзу казалось, что он задыхается. На него давила музыка, воздух и высокие людские тени. Океан из толпы опасно отливал фиолетово-синим, грозясь затопить амереканца с головой. Словно какой-то лузер на школьной дискотеке он стоял в стороне от общего движа, облокотившись на стену спиной и закутываясь в черную объёмную куртку. Лишь один её запах давал надежду на спасение. Когда пара подошла к входу, Майлз хотел было вернуть куртку владельцу, но тот лишь взъерошил его волосы и сказал носить сколько душа пожелает. Сейчас блеск её значков и мягкость наполнителя успокаивали и казались единственным комфортным объектом в этом неоновом океане. А самое главное заключалось в том, что Хоби не было рядом. Парень отошёл за пивом пару минут назад, пообещав, что он скоро вернётся. Придурок. Идиот. Tonto. Моралес пытался на него разозлиться, чтобы выпустить негативные эмоции и чтобы не чувствовать себя послушной псиной, с трепетом ждущей своего "хозяина". Но он не смог. Не смог найти в себе ни одной малейшей искорки злобы. Хоби не спускал с него глаз весь этот вечер, предостерегал от возможных ошибок, но при этом не опекал, как это порой продолжал неосознанно делать Питер, и давал свободу выбора. Теперь всё ощущалось куда серьезнее, чем их обычная тусовка, которая всегда была наполнена ворохом смеха и действиями без последствий. Теперь всё по-другому. Моралес ещё больше натянул на себя куртку, чуть ли не до головы – она была тяжёлая, а в карманах нащупывалось что-то маленькое и продолговатое, вроде маркера. Юноша не хотел заглядывать в чужые личные вещи, поэтому просто продолжал трогать неизвестную гладкую поверхность пальцами, в надежде найти успокоение. Майлз выдохнул через нос, расслабился и поволил себе раствориться в воздухе, став невидимым для всего остального мира. Эта фишка очень помогала, особенно когда хотелось, чтобы никто его не беспокоил. Прямо как сейчас. Но снова появиться в реальности его заставил лёгкий тычок в ребро. – Чувак, прекрати пугать народ летающей в воздухе курткой Хоби стоял рядом в своей оверсайз футболке с Peanuts, штанах-юбке и с бутылкой лимонного пива в руке. По его глазам было видно, что он уже успел кого-то встретить. И встреча эта была не самая приятная. – Она не пропала? – амереканец удивлённо изогнул бровь. – Неа. Я в душе не ебу как работают твои силы. «Я тоже» – отметил про себя Майлз. Такое уже случилось. Как-то раз Гвен с смеющимися глазами и озорной тёплой улыбкой неожиданно накинула на его плечи свой розовый кардиган, отчего бруклинский паук изчез на несколько мгновений, а в воздухе осталась висеть только чужая шмотка. Он предполагал, что чужие вещи, не принадлежащие ему, не должны изчезать. Но где проходит эта грань было неизвестно. Голова Майлза загудела от сложных предложений о природе собственного тела. Он снова натянул куртку до носа, в который раз пытаясь незаметно надышаться любимым ароматом, и страдальчески простонал: – Боже, надеюсь этого никто не видел. – Я не думаю, что людям сейчас это интересно – кто-то поставил пластинку с завываниями Вэниана. Будешь? Британец щедро протянул алкоголь – на поверхности стеклянной бутылки танцевали синие и фиолетовые блики. Майлз покачал головой и попытался разрядить обстановку, вместо обычного отказа нелепо пошутив: – Не спаивай несовершеннолетнего, братан, это не очень для твоей кармы. – Моей карме похуй. Голос Брауна был низким, твердым и почему-то совсем не весёлым. Он ещё раз протянул бутылку, но Майлз снова покачал головой, на этот раз намного более уверенно. Ему не очень нравился алкоголь. Он развязывал язык и подталкивал на действия, о которых ты утром пожалеешь. Хоби пожал плечами, пробубнил под нос что-то вроде «мое дело – предложить» и умело открыл крышку с первого раза. Круглая и красивая, с выгравированным барсуком, она полетела прямиком в карманы панка. Моралес беспокойно подумал о том, что вот так напиваться перед митингом – плохая идея, но уже через минуту Хоби поставил бутылку на ближайший барный стул и больше к ней не притрагивался. Он сделал всего несколько глотков. Хотелось расспросить почему. Он тоже не любит алкоголь или внутри взыграла адекватность? Хотелось расспросить про этот бар. Он часто здесь тусовался, да? А какие истории отсюда есть? А как... Паук не задаёт все эти вопросы, хотя от них, казалось, вот-вот треснет бошка. Они сейчас не к месту. Слишком некомфортно оба себя чувствовали. И ладно только Майлз, но Хоби... Он был мрачнее тучи. Его газетные обрезки вторили хозяину – на плече было написано о чьем-то убийстве. «Сегодня ночью, в Бексли было обнаружено тело сотрудника полиции. Ведётся следствие.» Но надпись тут же пропала, стоило только Хоби заметить, что её читают. А самое удивительное заключалось в том, что анархист молчал. Обычно он не затыкается. Рассказывает какие-то безумные истории, которые звучат настолько нереально, что кажутся всего лишь его наркоманским трипом. Ржёт как конь с любой шутки Пава, настукивает любимый ритм и ходит туда-сюда, хватая и разглядывая случайные предметы. Сейчас Хоби не такой. Хоби кажется котом со взъерошенной шерстью, который ждёт опасность и готов в любой момент кинуться на обидчика. Но ведь всё хорошо. Сейчас спокойный лондонский вечер, вокруг такой красивый свет, а панк-рок ритмы приятно отдаются в сердце. И всё-таки почему-то Хоби насторожен. Майлз предполагает, что из-за своих бывших друзей. Он не знает из-за чего они конкретно так повздорили, судя по реакции панка, но зато точно знает, что сегодня он это поймет. Даже если они никого не встретят, парень принял решение сам спросить Хоби об этом. Неловко, дрожащим голосом, но спросить. Он знает, что Хоби не будет что-либо долго утивать. Не в его стиле. Но амереканец сделает это позже. Когда у него появятся силы открыть рот и сказать что-то более осмысленное, чем пустой бубнеж, чтобы занять неловкую паузу. К сожалению пока что получилось только ляпнуть: – Кстати почему ты сегодня без гитары? – Брать её на митинг это самая хуевая идея в мире. Я слишком люблю мою бейби, – Хоби отвечал отвлечённо, словно пребывая не в этой реальности. – Ммм. Понятно. И снова повисла тишина. Напряжение исходили от панка волнами, хлесткими и обширными. По-другому и быть не могло. Всё, что его касалось было ярким и честным. Вот и сейчас старший честно и коротко поинтересовался: – Нервничаешь? Обычно Майлз никогда не признается в том, как сильно волнуется. По какой-то причине он хочет казаться лучше, круче, выносливее, чем есть на самом деле. Но сейчас, когда голова казалась одновременно и лёгкой, и тяжёлой; когда то ли мутило, как с пьяни, то ли в глазах кто-то дёрнул настройку резкости до максимума, Майлз ответил честно: – Да. А ты? Последнюю часть он выпалил, не подумав. Но ему так хотелось понять, что произошло с Хоби. С бесстрашным Хоби. С тем, кто рвал и метал, кто был всегда за любой движ. Зависим от адреналина, от музыки, которая разбивала барабанные перепонки в кровь, зависим от приключений. И этот яркий анархист с революционерскими наклонностями сейчас выглядел очень уставшим. Его тело окрасилось в темно-фиолетовый, а плечи чуть поникли. Браун смотрел куда-то в потолок. На пирсинге на губе, который гитарист мучал зубами, переливался синий. – Да. Я не хочу их видеть. Он говорил задумчиво-тоскливо, с небольшой долей раздражения, и будто бы строил с собой внутренний диалог, пытаясь договориться о чем-то. Но пока не получилось. Майлз хотел, чтобы получилось. И поэтому, не задумываясь, мягко и без утайки проронил: – Я буду рядом. Ты всегда можешь мне рассказать. No te dejaré Безмолвие. Его тяжёлый темный взгляд облизал лицо Майлза, после чего цепко посмотрел прямо в его глаза, в душу. Не было ощущения, будто он снова наблюдает и выжидает момента. Он искал в чужих глазах ответы, когда в собственных плескалось неспокойное серверное море. В этот самый момент бесцветный взгляд потеплел. Хоби пронзил голос до полушепота с лёгкой, царапающей сердце хрипотцой. Так, чтобы Майлз, и только Майлз понял его. Потому что: – Gracias, mi amado. У него был отвратительный акцент, словно из старых тв-сериалов шестидесятых. И это было абсолютно блять прекрасно. Мир превратился в пузырь – крики панк-рок вокалистов с пластинки ревели где-то очень далеко, а люди вокруг превратились в неважные силуэты. Они больше не казались опасными. Они больше не топили. Плечи пауков соприкасались всего на ничего, на пару сантиметров. Пусть даже через чужую куртку, но Майлз чувствовал это так ярко, что его тело снова залило теплом. Этим же теплом залило его лицо. Румянец разошёлся по щекам и шее удушливой красной волной. Не красивой. Неприглядной. Похожим оттенком загорелся и Хоби – его тело пронзил пунцово рыжый. Газетные обрезки вокруг рассказывали о новой выставке цветов в главной оранжереи города. Расцвела Бугенвиллея.