И нам оставаться ночевать в нём одним

В чём плюс встречать москвичей — никогда не знаешь, какой степени ёбнутости приедет. Влад вот, например, не знает уж точно. Не знает и того, а на кой хуй им москвичи. Нет, понятно, время такое, родина тока-тока закрытым городом быть перестаёт и в поездах никого больше не дрочат на тему "а почему к нам припёрлися теперь, ракетные разработки ездите воровать?". Но всё равно. Что они, в родном управлении сами с делом не справятся? Уже, чай, конец восьмидесятых, новая эпоха на пороге, ёптыть. Москвич ведь оказывается даже не следаком. Москвич оказывается журналистом. Начальство, узнав о его приезде, без обиняков вызвало Влада на ковёр, поставило перед фактом и уставшим голосом произнесло: – Владик, ну ты парень молодой, но смекалистый. Сам всё понимаешь. Товарища журналиста следует уберечь от того, что ему видеть не надо. Поводи его по местам, пусть пощёлкает и у... улепётывает. Дело раскроется к тому времени. Владик действительно молодой, но смекалистый. Опыт сказывается. В другом отделении уже служил мужик с его лицом, чай, но никто ниче не заметил. Влад в своей лжи не путается: был некий Анатолий Череватый, ушёл на пенсию, и хоба — в другом отделении младший брат героя. А потом будет сын героя. Издержки самарской жизни. Ёптыть. Журналиста на перроне приходится встречать, слава богу, без цветов. Владос не представляет, хоть убей, где щас цветы искать, кроме как гвоздики с кладбища пиздить. Но у москвичей своих кладбищ завались. — Владислав Анатольевич? — уточняет манерный голос откуда-то из-за плеча. Влад мысленно матюкается, что вагоны перепутал, оборачивается и видит нечто. Пальто белые. Глазищи огромные. Сумка с фотокамерой переброшена через плечо. С такой мордой обычно во дворцах культуры манекенщики шароёбятся. Красивой, то есть, тьфу ты. — Илья. Мне сказали, что меня встретит сотрудник правоохранительных органов. — Опа, Илья, — лучезарно орёт Влад, решив, что раз уж пугать москвича, дык с перрону. — Ждём вас, ждём! Чемоданчики давайте, сейчас мы вам и машинку, и в казённую квартирку, в лучшем виде! Илья морщится от его воплей — Влад довольно усмехается — и качает головой. Сука, ну в перчатках даже. В доктора играть приехал? Брезгует трогать самарскую пыль пальчиками? – У меня нет чемоданчиков, Владислав Анатольевич. У меня чемоданчик один только, скромный. Пойдёмте. Я бы хотел ознакомиться с материалами дела по дороге, если вы, конечно, не возражаете. От вежливости Ильи у Влада башка взрывается. И ведь приехал на самую залупу, а. Мог бы освещать пиздиловки группировок, как речники фурагов пырнули накануне. Мог бы какого-нибудь политического деятеля опрашивать о состоянии в области, сколько там кто продал деталей для самолётов и цветного металлу собрал. Нет ведь, серию убийств смотрит. Мальчики, мол, пропадают тут массово. Вешаются. Подумаешь, мало ли таких мальчиков. Не пропадут, дык сторчатся или на зону попадут за ворованные магнитолы. Влад сразу себе ставит галочку, шо их не жалеет совсем, у него сердце не доброе уже лет пятнадцать как. А Илюха вон сидит, расспрашивает. Заметки в блокноте делает. То ли сердобольный, то ли начальству ботинки лижет и статью хочет огромную. — Владислав Анатольевич, всё рассказанное вами необычайно интересно, — заявляет этот причёсанный, пока Влад ему, не отвлекаясь от дороги, краткую сводку накидывает. — Вы же знаете про так называемых серийных убийц? Их так за границей называют. Вполне себе почерк таких товарищей. Страдают в основном дети, одинаковый способ умерщвления, место — лесополоса... — А шо только за границей? — подъёбывает Влад, скалясь. — У нас як обычно, усё спокойно и такой хадости нету? — Поняли правильно, — кивает Илья и улыбается неожиданно человечно. Влад, уже записавший понаехавшего в роботы, как в "Гостье из будущего" этот, смазливый был, удивлённо задерживается на еле заметных ямочках взглядом. — По линии партии нету серийников. По факту есть. — И вы поймать хотите и к славе примазаться? – Не вы, а мы, дорогой Ватсон. Я хочу осветить проблему в прессе и помочь вам с раскрытием дела. Только и всего, Владислав Анатольевич. У Влада три раза в жизни так эмоциями по хребту било: когда ему деваха из детсада ромашку подарила, когда Ленку из кулинарного техникума было разрешено проводить до подъезда, размашисто поцеловать в тёплую щёку и задрать юбку и вот сейчас. С мужиком. Столичным намазюканным мужиком. Намазюканный мужик оказывается, правда, незаменимым подарком следствию. В морге, когда Влад ради прикола решает ему труп показать, подозрительно зеленеет, но блюёт осторожно, в сторонке и тихонечко, уже через десять минут возвращаясь. Оправдывается несвежей гречкой на завтрак. Владос предлагает ему в следующий раз перед поездкой на труп макарон пожрать и получает тяжёлый вздох. На местах преступлений каждый листочек роет и перекладывает, пачкая белое пальто (Влад со вздохом на третий день приносит ему куртку из комиссионки, шоб об кусты не рвал столичный прогресс), и в хате составляет какие-то ебанутые схемы на стене, пришпиливая листочки. Заваливается к Владу в его ментовское общежитие и приносит с собой переписанные от руки отрывки старых дел. Вообще, Илья так-то отличный мужик. Влад его узнаёт по всяким мелочам. Например, как-то вечером Илья просит показать ему ближайший развал и берёт там кассету "Наутилусов", на что Владос уважительно хмыкает, и пластинку с какой-то дамочкой в балетной пачке. — Это Чайковский, — говорит Илья, расплачиваясь смятой купюрой, — "Лебединое озеро". Слушал? Красивая вещь. Моя любимая. — Не, — качает головой Влад, на секунду снова ощущая себя школьником. — Я " Кино" больше люблю. И Кормильцева. Ты его взял, потому что тёзка твой? Илья сдержанно смеётся, отмахивается и приглашает Влада как-нибудь культурно просветиться вместе. Вместе они, правда, слушают полмесяца только вопли пострадавших. Их обоих чуть не оглушает мама мальчика, который даже не умер, чтобы не портить статистику следствию. Просто в том лесу его видели. Мать рьяно всё отрицает, называет Влада кровососом, а Илью антисоветским элементом, ребёнку запрещает выходить из комнаты на разговор, как бы Влад не пытался тыкнуть ксивой ей в лицо поудачней. Приходится выйти во двор и обоим закурить — Илья смолит сладкую чехословацкую гадость, Владос самокрутки. Ах какая пара. Ещё обидней на душе становятся после того, как Илья роется по карманам и у него выпадает пожухлая фотка женщины с девочкой. Обе красивые и обе не слишком похожи на Илью. Так что хуй там, а не кровные родственники. — А, — Илья кивает, подняв тонкий прямоугольник, когда Влад кивает на потерю — это жена моя бывшая с нашей дочкой. — Шо? — Нишо, — передразнивает Илья сквозь дымовую завесу. — Разведёнка я, Влад. У Влада на сердце в противовес погоде и мёртвым мальчикам расцветают одуванчики. — С Новым Годом, ебать, Илюха! — не удерживается Влад, когда в особо жгучие декабрьские заморозки заваливается к Илье весь в снегу. Зато с еловыми ветками. Настоящую ёлку даже в участке не поставили, времени не было, но хоть так. А то Илюха всё в процессе работы вздыхал, что Москву уже украсили и он дочке подарки довезти не успеет. — То есть, извини, это я так ругаюсь, по привычке. Вон, пусть пахнет. Нравятся? — Красивые, — кивает Илья, который стоит и режет оливье в одной майке и трениках. На любом бате выглядело бы, как положено, а этот всё равно манекенщик, даже так, стерва. — Очень. Проходи, посидим хоть. Тут на квартире проигрыватель нашёлся. Я тебе обещал Чайковского послушать. — А шо, правда Чайковский это, с мужиками? — уточняет Влад, отряхивая снег с шапки. — Ну, под хвост. — А тебе кто это сказал? — Та у нас же за цирком такие любители собираются. У меня среди них это, осведомитель. Он и вкинул. Илья смеётся в голос и даже отвлекается от нарезки единственного вяленького салатика. — Влад, ну я не удивлён, что у вас даже гомосексуалисты за цирком собираются, — выдыхает товарищ приезжий, когда смех в лёгких заканчивается. — Говорят, что правда. Ты меня спрашивал, почему я, мол, Кормильцева взял, не потому ли, что тёзка, а я... Чайковского взял, потому что он мой брат по духу. — Ты тоже, шо ли, это... — Влад, скоро новое время будет, надеюсь. Скоро я буду не "шо ли это" и не "болезни разносят". И ты. Если я неошибся. Ведь я насчёт тебя не ошибся? Влад привык, что Новый Год — это бухой отчим, а потом, спустя время — шампанское с самим собой в архиве. А тут на Новый Год они включают лебединую хуйню на проигрывателе, и скрипки такие все пиликают, и они с Ильёй даже не целуются — обнимаются, как школьники, и Илья даже не шарахается от того, что Влад почти не дышит. Не замечает. А Влад не замечает, как судорожно вцепляется в господина журналиста, которому за подобные предположения в свой адрес должен был начистить рожу, но вместо этого втрескался хуже, чем в Ленку. От Ильи пахнет дефицитными мандаринами, докторской колбасой и спокойствием. На следующий день он, правда, снова бешеный — дело выходит на новый виток, появляется подозреваемый, которого можно задержать и который даже особо не отнекивается, и Влад проглатывает факт, что мужик не виноват. Владу голоса в голове шепчут, что за мужиком стоят другие убийства, которые он скрыл, так что хуй с ним. Мёртвые дети есть мёртвые дети. Лес не арестуешь. Илья почему-то выглядит слишком растерянным, когда Влад говорит " ну шо, дело закроем и ты домой". — Хочу задержаться на пару дней, — Илья улыбается и у него на длинных, как у бабы, ресницах, тают снежинки. "Как у бабы" для Влада комплимент. Потому что Илья никак не мужик. Илья что-то из красивого мира, совсем другого, который Влад только в кино видал. — Мы с тобой почти месяц вместе работали. Я привязался. И в конце концов, Петра Ильича послушали, а грязь и пошлость музыкальной индустрии нет? — Езжай спать домой, умник сраный, — Влад отрывается от протокола и думает, что Илюха, во-первых, реально хуй пойми когда спал, а во-вторых, вроде как после держания за ручки следует половая хуйня. Непонятно, как там у педиков, но должно быть так же. А Влад как Золушка, бля. Только до полуночи тыква и наяву и не ебётся. – Я приеду скоро. Илья ложится поздно, но когда наконец-то муторно засыпает, Влад уже сидит на краю кровати и даже тихонечко на фон Наутилусов запускает. Соседи не услышат. — Это сон? — уточняет Илья на всякий пожарный, приподнявшись на локте. — Или правда ты? — Правда я, — решает припизднуть Владос, потому что так попроще. Во сне Череватый и дышит, и тёплый, и хуй у него как надо работает. На то он и сон. — Илюх, я... никогда с мужиками. А ты вон какой холёный. Ты объясни, шо ты хош, я тебе на прощание подарок сделаю. — Дурачок. — Красивый зато. – Это факт. Потом Влад думает, что окончательно ёбнулся, потому что педиком быть оказывается охуенно. Илья позволяет всё. Уронить себя на смятую постель, поцеловать, истрогать согревшимися негнущимися пальцами. Влад не очень понимает, куда после этого пихать, собственно, хуй, но Илья, во-первых, ловит его запястье, а во-вторых, губами жмётся к пульсу. Во сне у Влада пульс совсем шальной. — Во-первых, Владь, не забывай про безопасность. У меня в чемодане румынские резинки лежат. На всякий. Во-вторых, смотри, куда надо. Во сне есть всё, что захочет хозяин сна. Так что резинку по члену Влад успешно раскатывает, потому что она на тумбочке материализуется. А потом Илья ложится на живот и Влад в ахуе наблюдает за тем, как в его постели оказывается французский киноактёр, не меньше. Бледная кожа, пара родинок, узкие лопатки. Ангел, бля. "Где твои крылья, которые нравились мне" — хрипит Бутусов, и у Влада тот же вопрос. – Пальцы оближи, — негромко командует Илья, и Влад послушно тянется к его руке, обиженно отдёргиваясь, когда Илья хохочет. — Не мне, Владь. Себе. Ты если с разбегу хочешь вставить, ты лучше с разбегу в окно выйди. Сразу предупреждаю. Влад проводит языком по пальцам. После — вводит в охуенно подтянутую жопу два сразу, и недоверчиво хмурится, слыша стон Ильи. — Больно? — Нет. Приятно. Теперь растяни потихоньку. Вот. Вот, молодец. Самый пиздец начинается, когда Илья разрешает взять его за бёдра и наконец-то присунуть. Нет, не так. Присунуть можно девке на завалинке, а тут ввести, перехватив одной рукой поперёк тёплого живота, застонать самому от удовольствия. Илья внутри узкий, горячий, и не толкнуться лишний раз, но Илья хрипит не тормозить, и Влад делает пару неловких движений. — Умница моя, – рычит Илья, и у Влада от похвалы позорно встаёт ещё сильней. И крыша отваливается. Он просто толкается быстрей, рвано, глубоко, и Илья, кажется, закусывает подушку, чтобы не орать, потому что включившаяся "Я хочу быть с тобой" нихуя не спасает. — Мой хороший, вот так, вот, быстрей, правильно всё делаешь... Влад впервые так сильно сожалеет о том, что мёртвый. Потому что они с Ильёй просыпаются мокрые, счастливые, но формально не скрестившие шпаги. Зато наутро Илья варит на газовой конфорке картошку, а Влад, подкравшись на цыпочках и зловредно хихикая, целует его в плечо. — Мхм, — бубнит Илья, соля воду. — Ты чего? — От любви большой, — смеётся Влад, легонько щекоча чужие рёбра сквозь майку. — Снилось чего хорошее? — Угу, — зевает Илья и Владу даже слегка обидно. Он такие чудеса на виражах вытворял, а этот "угу". Сам ты " угу". — Владь, не лезь под руку, я сейчас пересолю. – Это тоже про любовь примета. — Ага. И жрать ты это сам потом будешь. — Ничего. Ради тебя я убить могу, а ты про картошку. — Не надо никого убивать, Владь. Ты меня сегодня к ночи обещал к своему осведомителю взять, чтобы он ещё про самарские группировки рассказал пару строк. Я в статье черкну. Вот и бери. И побрейся, колешься же, бесёнок. На встречу у цирка Влад идёт без формы, неприметненько, Илья — в хвалёном белом пальто. Куртку из комиссионки Илюха, кажется, едва ли не сжёг сразу, как перестало быть нужным мотаться в залупу, и вон, снова ходит красивый. Владосу нравится. Ему вообще Илюха нравится, но не тут же это показывать. Не в скверике. Противоположном от того, где пидорские мутки мутятся, но лучше всё равно осторожней. — А почему тут? — уточняет Илья, потирая ладони в перчатках. — Встречи назначает? — Ну, шоб я в равных условиях был с ним, — пожимает плечами Влад, — если угрожать начну, дык он меня спалит, шо я по таким местам хожу. — Умно. — Умно, ага. Ещё и на ночь глядя. Неспокойно мне чета. — Влад, нормально. Ты фильм с Цоем, что ли, смотрел, где его ножом под снегом тыкнули? Вот, пересмотрел, больше не смотри. Через полчаса становится совсем холодно. Влад, правда, не мёрзнет, но мёрзнет Илюха, которому Череватый отдаёт свой шарф. Точнее, пытается отдать. Тянет руку. – Пидорасы! Голос незнакомый и хриплый: Влад дёргается, оборачивается. Мужик. Кабанистый такой, тюремного вида. С ним пацанята, кто с чем: железяки, ломики, фонарики. Влад прищуривается и вспоминает: точно, на днях же птичка принесла, что октябрьские особенно активно начали со своей территории всех нефоров и иже с ним гонять. Ничего. Если они Влада арматурой гонять будут, удивятся сильно. Илюху он как-то прикроет. – Суки ёбаные, — мужик щерится. Не сильно старше Влада, но опухший. Синюшные мешки под глазами. Губы раздавленные, как сгнившая вишня. — Гоняешь вас, гоняешь, а вы плодитесь всё. Мы эту грязь со своей земли выметем. Вы ж не люди, вы выродки, сидят они, блять. — Илюха, — одними губами шепчет Влад, не поворачиваясь в сторону Ларионова, — щас на счёт три бежишь к машине и уезжаешь нахуй отсюда. Мне они ничего не сделают, у меня ксива. Я к тебе вернусь, слышал? — Рот закрой. — Илюх. — Рот закрой, сказал. Я одного тебя не брошу. – Илюх, да я мёр... Правду открыть уже не получается. Потому что в следующую секунду Илья встаёт на ноги. Влад вскидывается следом, пытаясь хотя бы собой припадошного прикрыть, за спину спрятать, и пистолет достаёт. Не табельное. Свой. Ещё у отчима спиздил сто лет тому. — Я шмалять буду, — угрожающе тянет Влад, нахмурившись. — Завалю. Каждого завалю. Пацанята подбираются, но потом кто-то бойкий визжит "да хули он сделает-то, гамадрил", и в следующую секунду Влад опускает палец на предохранитель. И стреляет. Бойкому над плечом. Пацанята шугаются, отходят, думают, сколько поляжет, прежде чем они Влада замесят. В этом городе ментов только звуком выстрела и можно привлечь: если наряд подъедет через хотя бы пять минут, тут ещё не все полягут. Вон, вдалеке кто-то к телефону-автомату бежит, видно. В окнах свет загорается. Главное, Илюху пусть не тронут. Со спины кто-то задевает затылок Влада локтём — Влад резко разворачивается. Илья, блять. Напугал. — Ты шо творишь, — Влад уже готовится отвернуться обратно, а потом понимает, почему Илья взмахнул руками. И почему всегда надо спиной видеть. И почему в воздухе пахнет кровищей и водкой. У Ильи из шеи торчит бутылочная розочка. У того, кто её посадил, через секунду во лбу образуется дырочка. Розочка, дырочка, снежок. Снежок идёт. На Илюшку. Влад даже тридцать лет спустя не помнит нихера досконально — помнит, что Илья пару секунд захлёбывается кровью стоя, а потом оседает на колени, Помнит, что слышит вдалеке сирены, помнит, что ещё пару раз в кого-то палит. Потом понимает, что колени мокрые. Значит, сидел в снегу. Держал на коленях голову Илюхи, и почему-то на автомате пеленал — уже мёртвого — в свой шарф. Закрывал перерезанное горло, будто это могло помочь. Шептал, что сейчас будет легче. Трепал по волосам, пока на фоне вязали поборников нравственности. – Влад. Влад, он уже умер. Влад, выпусти его, — сказал кто-то из коллег. — Вы не видите, человек невменяем? Помогите встать, – сказал незнакомый голос. — Владик, иди домой. Отоспись. Надо, — сказало начальство. — Так точно, – сказал Владик. И пошёл. — Прости меня, Илюх, — сказал Владик и заплакал, сидя у леса сутки спустя. Лес молчал. Тот, кто дал Владу вечную жизнь, отказывался появляться и это злило. Так злило, что Влад в какой-то момент въебал кулаком по первому попавшемуся чёрному лысому стволу. – Сука, я же знаю, что ты меня слышишь! — заорал Влад, упав на снег. Не так, как падал Илья. Ничком и резко. Колотя землю. — Ты мне тогда, когда я к тебе ещё пиздюком пришёл, обещал силы! Обещал, что я даже если тебе жизнь отдам, буду счастлив! Не нужно мне твоё бессмертие, я его не просил! Ты либо верни его, либо дай мне сдохнуть, как тогда я и хотел, я хотел, я не хочу без него, он же хороший, он... Лес слышал. Но лес был очень вежливым, поэтому промолчал. — Сука, — прорычал Влад в снег, давясь мокрой белой кашей до тошноты, — это же даже не ты его забрал. Это люди уёбки. Если бы ты забрал, хоть было бы, блять, кого винить. А это просто пидорасы случайные, ну шо он им сделал, он же жил, у него дочка, у него я один остался. С Чайковским. Лес согласно кивнул ветками и не тревожил Влада, дав до утра пролежать ничком. Встречать москвичей всегда очень весело. Никогда не знаешь, какой степени ёбнутости приедет. Из вагона вываливаются пиздюк с гривой, рекламирующей "Лошадиную силу", тонкая девочка в татухах и мужик, сурово хмурящий брови. На мужике взгляд предательски задерживается. Влад улыбается шире, надеясь, что его улыбка хотя бы от этих москвичей смерть отпугнёт. В конце концов, он нечисть местная или кто.