Тысяча первых встреч

За окнами Нотр-Дама бушевал ливень. Тонкий аромат воска мешался с запахом влажной земли. Мадонна смотрела с витражей своим мудрым и всепрощающим взглядом. Падре чувствовал, что ни прощения, ни спасения ему отныне не светит. *** Цыганский барон был диво как хорош. Девчонка же, которую он кинулся защищать от солдат, мигом растеряла всё своё очарование. Растерянная и напуганная, она пыталась храбриться, но упорно пряталась за его спиной. Маленький котёнок, возомнивший себя кошкой с острыми коготками. Нелепость. Барон же, несмотря на худощавость, был широк в плечах и действительно чем-то напоминал дикого кота: того самого, который треплет каждого, кто ступит на его территорию, всклокоченного и... Прекрасного в своей животной, ничем не скрываемой ярости. Он только взгляд один на священника метнул — а в воздухе будто молния сверкнула. Правду люди говорили: нельзя цыганам в глаза смотреть. Как посмотришь — пропадать тебе. *** — Ты мне вот что скажи, — барон смотрел угрюмо, хмуря густые брови и совсем не испытывая, похоже, ни страха, ни смущения. Обряженный в лохмотья, с мокрыми после дождя волосами, доходящими ему почти до плеч, беззащитно босой, он стоял посреди собора, точно сошедший с фрески мученик. Падре смотрел на него, с трудом сохраняя безразличный вид, но в груди его бушевал пожар. — Я не знаю, где она. Если ты пришёл лишь за ней — тебе здесь искать нечего. На мгновение ему показалось, будто в глазах напротив вспыхнуло то же пламя, что и у него в груди. Барон сделал ещё два шага навстречу. На лице его лежали спутанные смольные пряди — и тень недоверия. Священник тяжело вздохнул. — Мне нет резона лгать тебе. Последний, кого бы я стал подозревать на твоём месте — человек, давно отказавшийся от мирской жизни и укротивший голос плоти на веки вечные. В тёмных глазах сверкнули искры. Бродяга растянул губы в улыбке, и зияющая пустота на месте нескольких его зубов заставила невольно поёжиться. — На веки вечные, говоришь? — Он подошёл совсем вплотную, не боясь запачкать чужую сутану, и дыхание его обожгло лицо. Барон сощурился лукаво. — Врёшь ты всё, святой отец. И решительно подался вперёд, сминая чужие губы в диком яростном поцелуе. *** — Андрюх, ты чё? Андрей курил в окно, отодвинув москитную сетку, и настолько погрузился в собственные мысли, что не услышал шагов. От звука родного голоса плечи почему-то дрогнули. — Да так... Не спится. К голому плечу прижались горячие сухие губы. Миха обнял его со спины, потёрся носом о макушку и упрямо ткнулся им чуть ниже уха. — Кошмар, что ли? Князев помолчал. Под ухом сначала засопели, а потом вкрадчиво зашептали: — Ты расскажи, может, легче станет. А я пока чаю с бутерами сделаю, м? Горшенёв почти ощутил, как расслабляются чужие челюсти и постепенно сходит на нет нервное напряжение. — Давай, — так же тихо отозвался Андрей, — но только я рассказывать не буду, там фигня. Лучше ты мне расскажи: что там у тебя была за идея для рок-оперы?..