Тысяча первых встреч

У жизни с Михой была куча недостатков. Конечно, они перекрывались положительными моментами: например, теперь не надо было таскаться друг к другу через полгорода и выдумывать поводы, чтобы напроситься в гости. А ещё можно было дни напролёт проводить за своим делом, но сидя рядом — или наоборот, заниматься чем-то вместе и не высчитывать, сколько осталось до закрытия метро. На гигиену Андрею было откровенно пофиг — он и сам порой чистил зубы только утром, — приборку бардака тоже вскоре удалось как-никак урегулировать, режим сна и бодрствования вообще никогда проблемой не был. Но вот один, сука, недостаток, портил всю малину. — Блять! — Князев судорожно подскочил на постели и кое-как натянул спортивки, запоздало вытаскивая из них мокрую ладонь. В дверном проёме стоял абсолютно невозмутимый Горшенёв и улыбался от уха до уха. — Ты когда пришёл? Я... Дверь не слышал, — как-то неуверенно протянул Андрей, кашлянув, и пригладил чистой рукой наверняка растрёпанную шевелюру. Щёки припекало. Ситуация была пиздец какая смущающая и вместе с тем возмущающая. Миху, походу, ничего не смущало. — Ебаться надо меньше, — философски изрёк он и беспечно прошёл к князевской кровати, чтобы тут же плюхнуться рядом с ним. Как будто ничего не происходило только что. И не происходит. Князь закатил глаза. У Горшка напрочь отсутствовало понятие личного пространства. Вот как хвост у людей атрофировался когда-то, и остался только рудиментарный копчик, так и у него — смущение осталось, а вот очевидных причин для смущения он не видел. Как слово "секс" произнести, так сто эвфемизмов найдёт. А как, блять, заходить в комнату, пока твой друг дрочит — так это мы первые. На самом деле, больше всего Андрей переживал не за сам факт спаленной дрочки. Ну, с кем не бывает, да и куда от таких картин денешься, когда в однокомнатной живёте. Оба молодые, кровь кипит — у кого-то меньше, у кого-то больше, но всё-таки, — хорошо ещё, что просто дрочка, а то ведь можно было и чью-нибудь лишнюю задницу на кровати узреть. Проблема состояла в том, что передёргивал-то он на Миху. А на Миху, строго говоря, передёргивать было нельзя. Горшенёв был другом. Настоящим другом, лучшим, вообще-то — таким, что сквозь огонь, воду и медные трубы вместе и навсегда. Да только объяснить это самому себе почему-то не выходило. Просто в один прекрасный момент сердце сжалось и выдало фальшивый аккорд, когда Миха вдруг чмокнул какую-то девчонку на тусовке. И тут же отпустил, забыл о ней совсем, к Андрею повернулся... А тот так и стоял, вдруг с кристальной ясностью осознав, что попал по самые уши. Это было главной причиной, по которой даже за все разбросанные по квартире носки и оставленные в холодильнике тарелки с гречей Князев не согласился бы съехать. Видеть свой объект воздыханий — в голове звучало красиво, на бумаге, когда пытался набросать стихи, не особо, — каждый день, проводить всё свободное и не очень время бок о бок с ним, да даже нагло пользоваться его бесконечной тактильностью было потрясающе. Даже не так. Охуенно. Дрочить на его светлый образ, кстати, тоже. И тихо, сквозь зубы, а затем и громче, выстанывать заветное имя, въевшееся под кожу и затмившее собой солнце. МихаМихаМиха. Только обычно этот самый Миха не появлялся в самом разгаре. Блять. — Слушай, я тут такую штуку придумал! Бери гитару, ща я тебе напою быстренько, а ты... Выглядел он вроде бы привычно восторженно и беспечно. Кажется, не слышал. Князь брезгливо поморщился, коротко скашивая взгляд на свою руку. — Не прямо так же, Мих. Ща я в ванную сгоняю и вернусь. Он кое-как поднялся, закусив губу от неприятного трения — обнажённая головка задела резинку боксеров, — и стремительно направился в ванную, слегка прихрамывая. — Рука помощи нужна? — Хохотнул ему вслед Горшок, и в голосе его было столько веселья, что аж тошно стало. Дверь ванной хлопнула. Андрей опёрся ладонями о раковину и поднял взгляд на собственное отражение. Ну и видок, конечно. Не было смысла включать воду — и так очевидно, что не руки он тут мыть собрался. Запирать дверь тоже — не пойдёт же Мишка за ним? Настрой был безнадёжно сбит, но хоть какое-то удовольствие получить хотелось. Пальцы снова оттянули резинку боксеров; опираясь теперь только на одну руку, Князев чуть наклонился вперёд и почти прижался лбом к заляпанному зеркалу. Если зажмуриться, то перед глазами запросто вставал нужный образ. Тем лучше, что минутной давности — эту беспечную улыбку и лукавый взгляд он любил до зубовного скрежета. А ведь были ещё чуть сгорбленные плечи, узловатые пальцы и рафаэлевская линия шеи; был щенячий восторг и море, море объятий, а вместе с ними — тёплое дыхание над ухом, обжигающие прикосновения к губам в попытке забрать сигарету, крепкие, почти медвежьи объятия... До края оставалось совсем чуть-чуть, когда скрипнула дверь. Андрей, не сдержавшись, обронил разочарованный стон и поднял взгляд. Из зеркала на него смотрел Миха, всё такой же улыбающийся и невозмутимый. — Мих, блять, съеби, пожалуйста, — не своим голосом просипел Князь, не в силах даже сохранить остатки приличия и снова достать руку из штанов. Вот уж дудки! И так немного оставалось, и вот опять прервали, что же это... Горшок, не слушая, подошёл ближе. Спину тут же обожгло прикосновение чужой груди, которая даже сквозь две футболки казалась огненной. Над ухом гулко сглотнули. — Ты думал... Я пошутил? Про руку помощи-то, — Миха в отражении вдруг посмотрел внимательно и серьёзно, медленно облизнул губы и повёл плечом. Андрей прерывисто выдохнул, чувствуя, как на член поверх собственной ладони ложится чужая. — Ты ж сам меня звал, ну. Я всё слышал. Движение вышло настолько плавным и неожиданно уверенным, что подогнулись колени. Больше глаза закрывать не требовалось.