Лжец

      Я лежу в своей постели, судорожно обдумывая план, давший трещину внушительных размеров. Похоже, мои владельцы не имеют дома сейфа: тщательный обыск библиотеки не дал никаких результатов, даже в бассейне, выложенном плиткой, не затесался потайной камень-ключ. Если Торпы хранят свои деньги в банке, их похвальная предусмотрительность определяет мой замысел на помойку. Нельзя украсть то, до чего не можешь дотянуться.       Торп-младший, приступая к вечерней трапезе, двусмысленно прошептал, зардевшись краской: «Заходи ко мне, когда отца нет дома». Что значили его слова? Он устал коротать однообразные вечера в окружении своей беспорядочной мазни, и теперь нуждается в терпеливом слушателе? Или же дразнит себя смелой мечтой, что я разденусь догола и соглашусь позировать для его очередной эротической картины?       Я поворачиваю голову вправо, к маленькому столику, на котором стоит зеркальце округлой формы. Выныриваю из-под тонкого одеяла и пристально вглядываюсь в своё точное отражение. Гладкая мучнисто-бледная кожа, густые угольные брови, длинные пышные волосы, худосочное, будто налитое влагой, тело. Не слишком броская, но вполне соразмерная фигура. Я больше пошла в отца: ни узкой материнской талии, ни её пухлой груди мне не досталось. А главное — во мне нет той убийственной грации и величественного обаяния, из-за которых мужчины поверженно падали у ног моей матери. Я женственна настолько, насколько Пагсли мужественен.       Тем не менее, я могла бы подделать до определённого предела материнскую харизму: бросать на Торпа-младшего беглые томные взгляды, ходить медленнее, сильнее раскачивая бёдрами, следить за тем, чтобы мои движения были не угловатыми, а волнообразными. Но зачем? Что мне даст его глупая беззаветная влюблённость? Даже если я пересплю с ним сотню раз и сумею вышибить из него тысячу приторных комплиментов, это ни на йоту не приблизит меня к моей конечной цели. Весь капитал за пазухой его отца, он не любит идти на риск и, что хуже всего, воспылав ко мне страстью, наверняка захочет удержать при себе. А это, вместе с его известной инертностью и трусостью — пожизненный приговор, сулящий мне бесконечное пребывание в этих стенах.       Пойдёт ли он ради жарких ночей со мной на вызволение из плена моих родных? Полагаю, что нет. Выгоднее впечатлять своим актёрским мастерством его отца.       Я ложусь обратно в кровать под сдавленные стоны, доносящиеся сверху. Торп-старший снова привёл несдержанную гостью, безразличную к соблюдению секретности. Она стонет так сладко, что я не могу оставаться равнодушной. Просовываю руку меж бёдер, окраплённых тёплой влагой, и закрываю глаза. Моё воображение — сплошной чёрный экран. Я никого с собой не представляю. Первый и последний мужчина, к которому меня физически влекло — друг дяди Фестера, с которым тот угнал пятнистую Ламборгини. Мне было пятнадцать.