Зимняя радость

Дождаться воскресенья было настоящей пыткой. За эти дни Вахит старался украдкой от медсестёр хотя бы посидеть на кровати, свесив ноги вниз. Пару раз ему удалось немного пройтись до окна и обратно. Боль в груди при этом была ощутимой. Зима приуныл. Он наивно полагал, что заживёт на нём всё, как на собаке. Организм плюнул на пожелания Зималетдинова и не исполнил его надежд. Всё шло так, как и должно. Однако, Зима был упрям не в меру. И на то есть железный аргумент, точнее, железобетонный - не быть обузой для Валерки! Впрочем, в пятницу Вахит держался бодрее. Внутри были неприятные ощущения, грудь тянуло, словно несколько иголок одновременно и по команде вонзались в мягкие ткани. Не знавший ранее подобных сложностей, Зималетдинов обозлился на свое состояние. В пятницу Турбо не пришёл, сославшись на домашние дела. И в субботу его тоже не было. Оно и понятно, дом надо приводить в порядок. Генеральная уборка перед праздником – великое дело. Кроме беспомощности, Вахит не терпел бесполезность. Особенно свою. Вот чем он поможет? Будет целыми лежать на кровати, а все заботы по хозяйству лягут на плечи Туркина? Ну уж нет! Надо заставить себя собраться в кучу. Да куда там… Пройдешься - то голова кружится, то в груди колет нестерпимо. Зима заскрежетал зубами. Ещё и курить нельзя! Ну не скотство ли? Скотство. И ещё какое! И в душ по нормальному не сходить. То шов не мочи, то в горячей воде не колупайся. Кругом засада! И баланда больничная пресная и невкусная. Валерка вот в четверг элеши принёс, мать его готовила. Спасение! Впрочем, аппетита нет почти. Откуда ему тут быть, спрашивается. Обстановка не располагает. Вахит поскрёб щетину, сокрушаясь, что всё с ног на голову перевернулось в его жизни. Так хочется домой. Но не к себе. В этой гулкой пустоте сейчас ему не место. Домой – это туда, где ждут. А ждёт его Валера. И да, побриться бы. А то такую бородищу отпустил, что страшно смотреть. Скоро уж и себя в зеркале не узнает. ** Воскресенье Зима уже с самого утра на ногах, волнуется, как не в себя. Словно маленький ребёнок, которого бросили и не сказали, во сколько за ним вернутся. От завтрака отказался, только чай выпил да таблетки противные. Прошёлся от кровати до двери. Потом обратно. Вполне сносно. Очень уж не хочется ослабнуть в дороге и на Турбо кулём свалиться. Вахит сидит у окна на стуле, глядит на остановку. Люди торопливо снуют по улице. Приезжает то автобус, то троллейбус. Выходят пассажиры, а знакомой фигуры всё нет. Нервничает, пальцами по подоконнику барабанит. Стрелка на часах показывает десять утра. Наконец, завидев Туркина, стучит в окно и машет обеими руками. Пришёл! За ним! Спустя время Турбо появляется в палате. Вахит встаёт и не спеша идёт к нему. Подходит и заключает в объятия своего долгожданного. От него пахнет улицей, сигаретами. Довольный. Синяки под глазами чуть меньше. А бороду всё носит. - Солнце моё, - мурлыкает Валера, тиская и прижимая Вахита. - Родной.. Пришёл. Завял от тоски без тебя! - доверчивыми глазами Зималетдинов смотрит на Туркина, удивляясь самому себе, таявшему от избытка чувств. Сейчас они настоящие. До такой степени, что аж не верится. Зовут друг друга по имени. Ведут себя так, будто ни улицы, ни «Универсама». Это там Турбо вспыльчив, груб, напорист. Это там Зима отстранённо –холоден, взглядом заморозит любого, кто слово поперёк. Это там, не жалея сил, они раздают тумаки и оплеухи не в меру зарвавшимся охламонам. Но здесь и сейчас они обычные. Живые, открытые, поразительно изменившиеся. Тёплые и добрые. Чуткие. - Больше никакой тоски! – уверенно провозглашает Туркин. – Теперь у нас всё отлично! - Откуда чего берётся? – гогочет Зима, уперев руки в бока. - Ну, звиняйте. От любви – с! – расшаркиваясь и снимая невидимую шляпу, кланяется, Туркин. - Ой, артист! Артист! – машет руками Вахит, всё ещё смеясь. - Больших и малых академических театров! – поднимая палец вверх, уточняет Туркин. И тоже ржёт. Кидаться друг в друга цитатами из любимых фильмов – в этом они оба спелись. «Иван Васильевич меняет профессию» засмотрен до дыр, выучен наизусть. - Фильм – то покажут, поди! – радуется Зима. – Посмотрим? - А то как же! – соглашается Валерка. – Обязательно! Наобнимавшись, Вахит обводит взглядом палату. Прощается навсегда, чтобы забыть, как страшный сон. Словно подслушав его мысль, Валерка кивает. - Да уж, лучше сюда не попадать. Ну и не задерживаться. Пошли, Зим! – и открывает дверь, пропуская Вахита вперёд. Эта история, научившая многому, остаётся в уходящем году. Год никогда не вернётся. А значит, плохое точно сгинет в нём навеки. Хорошее возьмём в год будущий, чтобы начать его на доброй ноте. Турбо одобрительно хмыкает, подводя всему итог. Окно бывшей палаты Зималетдинова видело, как эти двое шли к остановке. Валера поддерживал под руку Зиму. На противоположной стороне они дожидались автобуса. В это время он заботливо поправлял шарф Вахита, приглаживал шапку, чтобы уши лучше закрывала. Наконец, нужный им автобус прибыл. Парни скрылись в его недрах, отправляясь навстречу новой главе их жизни. ** Переступив порог дома Туркиных, Вахит удивляется тишине. - Твои уже отчалили что ль? – вопрошает он. - Естественно! – отвечает Валера, вешая куртку. – Ещё вчера. За ними дядька мой приехал. Ну мамин брат, помнишь же? Кучу вкусного привёз из деревни. Компот, курицу, картошки, закруток всяких, морква, свекла. - Аа, - тянет Зима, потирая озябшие руки. – А мы чего делать будем? - Ну здравствуйте, допрыгались! – возмущается Валерка. – К празднику готовиться. Стряпать, в конце концов. И тут Вахит окончательно понимает всё и расслабляется так, как никогда в жизни. От этого Валеркиного «стряпать» веет таким домашним, уютным, прочным. Таким, что это оставляешь в жизни насовсем. Зная, что вы выбрали верный курс. - Но для начала надо вещи твои постирать! – деловито говорит Валерка, почесывая голову. – Был у тебя, кстати. Хорошо, что во время драки ключ из дублёнки не выпал. Я взял его тогда, в среду. Представляешь, медсестра не хотела к дублёнке подпускать. Ну грымза же, а! Как есть грымза! Папашу не видел твоего. Шмотки все забрал, что у тебя на стуле были. Ну и в шкафу взял всякое. Трусы, носки. – сообщает он, направляясь в ванную. Там он чертыхается и двигает что-то увесистое, похожее на огромный цилиндр. Вахит подходит. - Сколько же лет этой зверюге? – вопрошает он, пока Валерка возится со шлангами. - Двенадцать уже. А с момента выпуска – семнадцать. Бабка с дедом брали. Стояли за неё в очереди пять лет. - Прям как Кащей за эту улицу, - ухмыляется Вахит. Туркин смотрит на Вахита, не оценив шутку. А потом гогочет. - Ну да, примерно так же! Сука! – ревёт он и топает ногой. Зима вздрагивает. - Никогда не прощу этой мрази то, что он с тобой сотворил! – глаза месут молнии, а кулаки сжимаются. -Тише, родной, - Зима подходит ближе и обнимает. – Я выжил. Благодаря тебе, Вовке, Марату, врачам. Благодаря нашим с тобой чувствам. Туркин прижимает его к себе, глядя в глаза. - Без тебя жизни не было бы. Не знаю, у кого как, но у меня точно. Говорит серьёзно, это не подделать. Да и не нужно. Вахит считывает его безошибочно. - Ну давай, тащи шмотки, в коридоре они – командует Валерка. – Надо дела делать. А то и до ночи не управимся. Туркин заливает в машинку воду, кидает из картонной коробки стиральный порошок. Коробка старая, надпись нечитаема. Вода, закручиваемая винтом, становится ужасно мутной. - А ты уверен, что этим стирать можно? – удивляется Вахит, сортируя вещи. Всё чёрное. Можно и вместе класть, разницы нет никакой. - Уверен, - перекрикивая жужжание, - отвечает Турбо. – Первый раз что ли? Мать всегда так делает. Давай, кидай шмотки. Да не все, балда! В два захода. Зима, покачав головой, кидает первую партию. Туркин удовлетворительно осматривает вещи, вращающиеся в мутно – бурой жиже. - Пойдем чай пить, ей минут десять надо постирать. Потом отполоскаем. Время идёт незаметно. За час управляются со стиркой. Потом Вахит идёт мыться, наотрез отказавшись от помощи Туркина, переживающего то за шов, то за обморок, который ненароком схлопочет многострадальный Зима. Любит же в горячей воде полоскаться, за уши не вытянешь! Но Вахита этим не пронять. Ходить могу? Значит, всё остальное – сущие пустяки. Только бритву у Валерки выпросил. На лице Зима приветствует исключительно гладкость. Не нравится, что на голове волосы отросли. Ну да ладно, позже решит. Намывшись, он с удовольствием бреется, а после вооружается щёткой и зубным порошком. Цокает языком, проводя по гладкой поверхности зубов. Теперь уж не стыдно и за стол сесть. На человека похож. А то ходил зачуханный. Валерка выдал ему свою кофту, спортивки. Всё висит на исхудавшем за это время Зиме. Он выходит к Турбо, курящему около форточки. Оценивающий взгляд, неодобрительное покачивание головой. - Отощал, - сокрушается Валерка. – Откормлю тебя за праздники. Вахит обвивает его руками за талию, кладёт голову на плечо. - Ты бы тоже в душ сходил, - предлагает он Турбо. – Устал, на ногах едва держишься. - Всё после, - отмахивается в привычной манере парень. – Ты себя нормально чувствуешь? - Вполне, - бодрым голосом отвечает Зима. – Давай готовить? Турбо целует его в нос и они начинают стряпать. Вот варится картошка в мундире, с которой позже Вахит очистит аккуратно кожуру. А вот Валера готовит тесто для большого пирога с вареньем, а Зима под его руководством старательно делает «косички», которые они внахлёст укладывают на поверхность. Вот запеклась тушка курицы, а вот готов винегрет. - Пять вечера, - ворчит парень, перемывая гору посуды. – Пойдём приляжем, замаялись. Вахит соглашается. Он рядом, вытирает посуду. Совместный быт их сблизил, дал узнать друг друга ещё лучше. Ощущения были самые приятные. С Валеркой вообще приятно всё. - Иди, труженик, - посылает он в комнату своего помощника. – Сам уберу. Зима направляется в комнату. Сняв одежду, ложится. Его моментально размаривает, а он не оказывает сопротивления. Усталый организм просит отдыха. И кто он такой, чтобы с ним препираться? Валера уже на пороге. Подходит ближе, всматривается. Вахит, закрывший было глаза, открывает их вновь. - Ну чего ты встал? – спрашивает он Турбо, который в нерешительности мнётся около кровати. - Пойду помоюсь тоже, - наконец определился он. – Постельное чистое. А я упрел весь, не хочу гваздать. Махнув рукой, Зима устраивается удобнее на подушке. Для него все эти откровения привычны и обыденны. Он принимает всё в Турбо. Так было, есть и будет всегда. Убаюканный теплом дома, он почувствует, как Валерка, обдав приятным ароматом, устроится сбоку. Ещё сто раз почешется, выругается. Повоюет с одеялом и подушкой. А затем, усмиряя свою неугомонную натуру, угнездится рядом. Начнёт храпеть. После аккуратно отползёт в туалет. И попить, и покурить. Сонно Зима улыбнётся, ведь роднее «срачки и пердячки» ничего не существует.