Кⲟⲅⲇⲁ ⲏⲁⳡυⲏⲁⲉⲧⲥя ⲣⲁⲥⲥⲃⲉⲧ

Карлайлу было двенадцать лет, когда на деревню напал голод. Страшный и ужасный, он выкосил почти всё население, не затронув, впрочем, Карлайла, его отца и семью Сьюзен. Последняя так и не объяснилась, сказав лишь то, что поступила верно, ибо ничего путного из их любви бы не вышло. Карлайл же не знал, что и думать… В деревне сейчас и без того хватало проблем, так что они с отцом делились последними кусками хлеба, чтобы накормить голодных сирот. Корова, три курицы и дерево с плодами, — всё было уничтожено давным-давно, и теперь дом выглядел попросту жалко. Старый, потрёпанный, деревянный домишка, убого приткнувшийся к забору из частокола… Горько… На фоне расположившегося поблизости шикарного дома родителей Сьюзен, их богатого сада и живности дом Калленов смотрелся, словно хлев рядом с дворцом… Карлайл устало поднялся с земли; полные вёдра с водой чуть покачнулись, едва не расплескав драгоценную влагу, когда хрупкий парнишка, спотыкаясь о камни, слепо побрёл к дому, еле переставляя ноги. Отец снова был не дома: в попытках спасти хотя бы часть деревни он мотался с соседкой во все стороны, хотя Карлайл подозревал, что там дело совсем не в спасении. Соседка была молодой, красивой, белокурой, темноглазой, но какой-то уж больно… Незнакомой… Выросший без матери Карлайл не особо знал, что такое любовь. Отец его только терпел. Но не любил… Тот никогда не требовал отцовской любви или хотя бы простой привязанности. Мальчик рано научился самостоятельности, часто оставался один, особенно в период, когда отец не выпускал его из дома. Совсем. Об этом юный Каллен предпочитал не вспоминать, хотя бы по той причине, что отец тогда был с ним ужасно строг. Но всё же, было почти физически больно смотреть, как молоденькая соседка обхаживает его отца, а тот, как влюблённый голубь, распускает перед ней перья, чуть ли не воркуя. Карлайла можно было назвать эгоистом, желавшим отцу счастья, но и понять его легко, особенно учитывая тот факт, что он почти не знал эту новую отцовскую забаву. Карлайл зашёл во двор и плеснул воды в стоящую около забора колоду. Отец обещал к вечеру вернуться с новой скотиной, которую ему подарил какой-то дальний и очень богатый родственник. Хорошо бы это была корова или хотя бы коза, чтобы в доме водилось молоко, однако Карлайл не смел надеяться даже на пару куриц. Второе ведро было унесено внутрь дома и спокойно притулилось около печки, тщательно укрытое от пыли и мух полотенцем. В доме неприятно пахло чем-то кислым, земля и грязь липли к ногам. Мальчишка вздохнул, обнаружив бутылку пива в углу. Опять отец напивался. В животе заурчало от голода, и Карлайл потопал к погребу, где ещё оставалось немного грибов и кислых яблок, которые он собрал в лесу на той неделе. Сушёные грибы, пару съедобных травинок, два яйца, и вода из колодца —смесь дикая, но вполне пригодная для питания. Карлайл неуверенно потянул ложку ко рту, попробовал, глотнул и слегка поморщился: похлёбка отдавала болотом и еще бог ведает чем. Мерзость. Хотя выбирать особо не приходилось: голодное время; нет ни денег, (последние вчера отец спустил в очередном трактире, что за лесом), ни еды (откуда ей взяться, если сожрано все на десятки километров кругом?). И всё-таки это было лучше, чем ничего.

*******

Утро выдалось неожиданно холодным, мерзким, противным и дождливым, когда юный Каллен наконец поднялся с замшевого, смятого тюфяка и побрёл к окну, дабы глотнуть воздуха. От той смеси его тошнило почти полночи, так что отец вызвал врача, и тот выписал ему какой-то отвар из трав, хотя Карлайл сильно сомневался, что ему это поможет. Дьявольское варево буро-зелёного цвета, точно вода из болота, никакого доверия не внушало —наоборот, при одном взгляде резко хотелось опустошить желудок. Эссенция была едва проглатываемой, жабоподобной мерзостью, гадким зельем, точно у ведьм из старых сказок. Карлайл медленно спустился по ступеням, правой рукой держась за треснутые старые перила, едва дыша от липкой тяжести в животе; дурманящая разум тошнота подкатывала к горлу. Шаг, ещё, ещё. Короткий, неглубокий вдох, плотно сжатые в полоску губы, тяжёлый взгляд голубых глаз… Всё слегка плыло, качалось. Карлайл никогда в жизни не чувствовал себя настолько плохо. Хотелось пить. Вода, вода, вода. Пересохшие, запекшиеся от крови губы в тщетных попытках сдержать стоны приникли к чашке, где плескалась серебристая жидкость, играя и подразнивая юного Каллена голубоватыми боками. Вода… Вода… Карлайл опустошил чашку единым глотком и сразу почувствовал себя лучше. Грохнула ёмкость, ударившись белым краешком о стол, когда Карлайл, слегка пошатываясь от слабости, побрёл на улицу, решив немного передохнуть. — Слышал, вы отравились, мистер Каллен, — послышался сухой, жуткий голос мистера Брейма, и Карлайл подпрыгнул, по привычке вжимая голову в худенькие плечи. Мистер Брейм, дряхлый, тщедушный старик с густыми кустистыми бровями, в которых местами была заметна седина, сморщенным, точно старое яблоко, землистым лицом, крючковатым носом и тонкими губами, обычно стянутыми в тонкую полоску — худший кошмар юного Каллена, то есть не он, а его трость… Бр-р-р. Длинная, узловатая и чуть высохшая коряга (в далёком детстве Карлайл думал, что это продолжение руки) с большим, круглым, чёрным камнем била больно и метко по рукам, ногам, плечам, оставляя жуткие, вечно ноющие, месяцами не проходящие синяки, которыми награждался юный Каллен за малейшее непослушание или ошибку. Карлайл привычно сжался, искоса поглядывая на мучителя широко распахнутыми, перепуганными голубыми глазами. Того этот взгляд несколько не умилил. Мужчина скривил губы. Для него был привычен страх, который исходил от его учеников и учениц, когда они опускали глаза почти в пол, сжимались, изображая из себя брошенных котят и надеясь на его жалость. Сказать по правде, у учителя этот жест не вызывал ничего, кроме брезгливости. Так они и стояли: хрупкий мальчишка лет двенадцати и старик с тяжёлым взглядом, смотревший на него, как на прилипшую к подошве ботинка грязь.

*********

Карлайлу тринадцать. Краше он не стал, нет, что вы… Все тот же затравленный взгляд голубых глаз, точно у дикого животного, та же хрупкость, бледность, худоба и плотно сжатые губы почти всегда, жуткая неуверенность во всем. Он стоял перед дверью роскошного дома и трясся от волнения, держа в руках… Одну единственную розу. Розы стоили, по его меркам, просто невероятных денег, и, чтобы купить такую, мальчишка проработал всё лето и полсентября. Зато игра стоила свеч. Держа в руках подарок, Карлайл вспоминал и жуткие мозоли, и боль в теле после прополки, и жаркую погоду, и усталость, и предобморочные состояния… Но роза в его руке стоила всего этого и даже больше. Тёмноалая, почти как кровь, пышная, сладко пахнущая, с широкими листьями и мягкими переливами от розоватого и почти белого до тёмно-алого и почти чёрного, настолько красивая, что дух захватывало у юного Каллена, когда ему случалось кинуть на нее взгляд. Толстые, тёмные, зелёные шипы, с острыми кончиками больно впились в трясущуюся от волнения руку мальчишки, и на лепестки падали капельки багровой крови. Наконец появилась она, Сьюзен: белолицая, с тёмными волосами закрученными в изящную прическу, в великолепном платье из шелка, бархата, и в дорогих украшениях, практически ослепляя простого сына деревенского священника своей красотой. Вот только… Её хорошенькое личико искривилось, когда она заметила стоящего за забором Карлайла. — Ты всё-таки пришел… — Сказано это было с таким омерзением, будто перед ней стоял не мальчик с прекрасной розой, а грязное дворовое животное, отвратительное, вшивое, слюнявое. Карлайл задрожал и протянул ей розу. Сьюзен посмотрела на неё с таким отвращением, будто та была дохлой крысой, насквозь прогнившей, и столь паршивой, что просто невозможно терпеть. — Это что? — брезгливо сморщив нос, спросила она. Карлайла затошнило от волнения, и он дрожащим голосом сказал: — Р… Роза… Сьюзен вскинула брови: — Это я вижу, не страдаю слепотой и невнимательностью. Однако я не понимаю, чего вы, мистер Каллен, от меня хотите. Карлайл вдохнул, выдохнул и произнёс: — Вас я хочу. Сьюзен отшатнулась от него как от больного. — ЧТО?! — Ой, нет, нет! Я хочу не вас, я хотел сказать… Вы… Вы такая… Красивая, неземная, великолепная, нежная, потрясающая, умная, добрая, смелая, настолько хорошая, что вас словами не описать! Ваши глаза, как тёмный лес, ваши волосы, точно чёрные водопады, спадают на бледные нежные плечи… Ваш голос подобен шёпоту ручья, ваши руки белее самого белого снега в зимнюю пору! Станьте моей девушкой, о, Сьюзен! — Вся эта пламенная речь вырвалась из глубин души юного Каллена; его сердце трепетало от сладостной муки ожидания, и он глядел на нее своими голубыми, как лёд, глазами, моля не прогонять его точно непрошеного гостя. Речь эта… Произвела на Сьюзен большое впечатление. Юная мисс Роуз, стояла несколько минут неподвижно, глядя на Карлайла с изумлением, неприлично открыв рот. Карлайл всё смотрел на нее. Затем, будто опомнившись, Сьюзен коротко выдохнула, и лицо её перестало быть удивлённым, зато чуть окрасилось в алый; гнев уступил место шоку. — Да как вы посмели?! — точно змея, прошипела мисс Роуз. — Я Сьюзен Роуз, из богатого и знатного рода Роуз, а вы всего лишь сын здешнего священника! Грязный оборванец, как сказала бы моя дорогая матушка! Мерзкий сирота, а ваш отец пьяница и распутник. Только вчера мой отец видел его с мадам Мур, и, уж поверьте, занимались они не тем, чем занимаются порядочные люди! Я молодая и великолепная, единственная наследница с блистательным будущим из обеспеченной семьи! Я сплю на шикарной кровати с балдахином, ем из хрустальных блюд, а при желании матушка и отец купят для меня всё, о чём я попрошу! Меня окружают слуги, богатство, тысячи приятных людей из высшего света! Да я даже в Европе бывала, и не раз! Я одеваюсь в дорогие наряды, шелка, бархат, серебро, золото и драгоценности! У меня есть гувернантка, служанки, фрейлины! А вы не имеете ничего, кроме уродливого, грязного, косого дома по ту сторону улицы, пьяного отца и заношенных старых тряпок, которые до вас надевал бог знает кто! А теперь вы приходите сюда, в мой чистый двор, пачкая его своими ногами и рассказывая мне о своих чувствах, суёте чуть ли не в нос этот грязный сорняк. Наверняка это простой сорванный вами полевой цветок, покрашенный краской и постриженный ножницами цирюльника! А ну убирайтесь отсюда, грязный оборванец! — Я… — Сердце Карлайла ухнуло в пятки. Колючие шипы великолепной розы воткнулись в руку, окрашивая её в алый. Он развернулся, понурив голову; в ушах его все ещё звенели речи красивой, но злой девочки: "Да как вы посмели?! Я Сьюзен Роуз, из богатого и знатного рода Роуз, а вы всего лишь сын здешнего священника! Грязный оборванец, как сказала бы моя дорогая матушка! Мерзкий сирота, а ваш отец пьяница и распутник. Только вчера мой отец видел его с мадам Мур, и, уж поверьте, занимались они не тем, чем занимаются порядочные люди! Я молодая и великолепная, единственная наследница с блистательным будущим из обеспеченной семьи! Я сплю на шикарной кровати с балдахином, ем из хрустальных блюд, а при желании матушка и отец купят для меня всё, о чём я попрошу! Меня окружают слуги, богатство, тысячи приятных людей из высшего света! Да я даже в Европе бывала, и не раз! Я одеваюсь в дорогие наряды, шелка, бархат, серебро, золото и драгоценности! У меня есть гувернантка, служанки, фрейлины! А вы не имеете ничего, кроме уродливого, грязного, косого дома по ту сторону улицы, пьяного отца и заношенных старых тряпок, которые до вас надевал бог знает кто! А теперь вы приходите сюда, в мой чистый двор, пачкая его своими ногами и рассказывая мне о своих чувствах, суёте чуть ли не в нос этот грязный сорняк. Наверняка это простой сорванный вами полевой цветок, покрашенный краской и постриженный ножницами цирюльника! А ну убирайтесь отсюда, грязный оборванец!" Грязный... Оборванец... Грязный... Оборванец... Вспомнились и слова её матери, такие же колкие, как шипы розы что нёс он сейчас: "Ах ты, жалкий грязный попрошайка! Да как ты посмел к ней приблизиться? К моей дочери! Убирайся!" Все эти слова... Жалкий грязный попрошайка, грязный оборванец, мерзкий сирота... За что его так обзывают? За то, что он из нищей семьи? Так разве... Он в этом виноват? Мимо проехала карета и окатила Карлайла брызгами. Коричневая жижа стекала по его лицу, плечам, груди, стекала ниже и ниже, капая на красные лепестки непринятого подарка. Карлайл тихо заплакал, размазывая грязь по лицу.

**********

Отца ещё не было, когда он вернулся. В доме было холодно; на Англию давно спустились сумерки. Сняв с себя грязную одежду, мальчишка бросил её в бочку с водой, достал кусок мыла и начал стирать. Красная роза отправилась в стакан, стоявшей на столе, пока Карлайл, смывая слезы и грязь, яростно полоскал, намыливал и снова смывал свою куртку и короткую изношенную майку. Слова Сьюзен Роуз всё ещё ранили его... Наконец, отстирав, он ушел наверх и там, устроившись на тюфяке, горько зарыдал. А в голове всё звучали слова мисс Роуз: "Да как вы посмели?! Я Сьюзен Роуз, из богатого и знатного рода Роуз, а вы всего лишь сын здешнего священника! Грязный оборванец, как сказала бы моя дорогая матушка! Мерзкий сирота, а ваш отец пьяница и распутник. Только вчера мой отец видел его с мадам Мур, и, уж поверьте, занимались они не тем, чем занимаются порядочные люди! Я молодая и великолепная, единственная наследница с блистательным будущим из обеспеченной семьи! Я сплю на шикарной кровати с балдахином, ем из хрустальных блюд, а при желании матушка и отец купят для меня всё, о чём я попрошу! Меня окружают слуги, богатство, тысячи приятных людей из высшего света! Да я даже в Европе бывала, и не раз! Я одеваюсь в дорогие наряды, шелка, бархат, серебро, золото и драгоценности! У меня есть гувернантка, служанки, фрейлины!А вы не имеете ничего, кроме уродливого, грязного, косого дома по ту сторону улицы, пьяного отца и заношенных старых тряпок, которые до вас надевал бог знает кто! А теперь вы приходите сюда, в мой чистый двор, пачкая его своими ногами и рассказывая мне о своих чувствах, суёте чуть ли не в нос этот грязный сорняк? Наверняка это простой сорванный вами полевой цветок, покрашенный краской и постриженный ножницами цирюльника! А ну убирайтесь отсюда, грязный оборванец!..