Брюс Ли может

- Да Перваки это! Марата так по комнате носило, что своротил стул и не заметил. В теннисном клубе заняли две: бар и «переговорную» за баром. Вова невольно отметил, что для Кащея в новой России был рай, не мог себе представить, чтоб на секции открыто пили. - Суки у нас диджея сманивали, в свою шарагу позорную, ну диджей в санаторий поехал отдыхать, мы им склады сожгли на Левченко. Вон, зажигалку кинули, все одно к одному! Все впопыхах переоделись, но у Кащея виски были мокрые от пота, и Вова помнил его лодыжки в белых теннисных носках. - Давай только, прежде чем ты в этот раз карать поедешь, мы проверим, что это точно Перваки? Ага? Марата сорвало к двери. Комсомолец немедленно пообещал, как будто Марат его уже не слышал: - Я его верну – Кащей не выдержал: - Да стой ты, блядь, ты воевать собрался, кто так союзниками-то раскидывается, Наполеон? Марат обернулся на пороге и с усилием захлопнул дверь. - У тебя жены с ребенком нет, тебе воевать не за что. - Ага, поэтому я спокойный сижу, а у тебя говно кипит. Сядь. Пожалуйста. Комсомолец осторожно вставил: - Я не эксперт, конечно, по вашей стороне вопроса… Марат немедленно газанул. - Поэтому всем насрать, что ты думаешь. Он оперся о стол, глядя Кащею в глаза. - Какой из тебя союзник, если ты впрягаться не готов? - Тормози. Поговорим с людьми, если надо, дернем старших… - А пока то да се, чо, под шконку ныкаться? До сих пор не известно, кто Зиму ебнул. Если бы там… Вова видел, что Марат запнулся. Наконец, он произнес, с таким сопротивлением, как будто его пытались насильно опрокинуть на колени. - Если б там Вовы не было, все, пиздец. Вова подал голос: - Я без оружия был. Пришли бы грохнуть, не раскидал бы. - Себя показывали, получается? Кащей поджал губы. - Может, бабу хотели забрать, а с шумом откатили. Видно было, что Марату даже слышать об этом было, как серпом по яйцам. Его тощие, хрупкие плечи дрогнули. Если бы Вова мог, накрыл бы их ладонями. Изо всех сил старался зайти помягче: - Так или иначе, у них к тебе разговор есть. Значит сами вот-вот объявятся. Марат с сомнением поднял на него взгляд. - А пока чо? Ждать будем? Ну ладно Кащей, ну ты-то? Марат снова смотрел, как на своего. Искал его поддержки. Его руки. Предать его снова Вова не мог. - Уверен, что это они? - Да ясен хрен я уверен! Сам прикинь. Вот мы зацепились – а вот враги сожгли родную хату. С новыми силами, он обернулся к Кащею. - Мы партнеры или как? Или только когда тебе удобно? - Вроде, раньше жалоб как-то от тебя не поступало. - Тогда с хуя ты не впряжешься-то? Кащей заметно втопил, и Вова видел, что ему страшно. - Потому что это могут быть с равным успехом Перваки, Раиса Горбачева, Алла Пугачева и блядские кошки Куклачева, ты чо думаешь, нас в этом городе желающих на ноль помножить мало? Было время, когда Вова презирал этот страх. Потом, когда не стало ни неба, ни дома, ни права на новую ошибку, лежал на вшивой шконке и спрашивал себя: что, если этот страх должен был жить внутри, и Вова родился калекой, без жизненно важного органа, без шанса затормозить вовремя? - Те чо на хрен надо-то? Курьера твоего расстреляли – - …ты не знаешь… - За мной сходили, когда просыпаться-то будем? Когда в рот нас ебать начнут? - Ну давай разговаривать, забивай – - Они мою жену поджечь живьем хотят, мы разговаривать будем?! От того, как Марат заорал, задрота-комсомольца аж передернуло. Кащей потушил окурок и закурил новую. Марат прочистил горло. - Я с Пашей хочу пообщаться. Кащей с нажимом заявил: - Человек болеет. И стало ясно, что тут он не подвинется. - Я с вами двумя договаривался. Хочу знать, чо он думает. - Считай, поговорил. - Я с вами нахера дела веду – чтоб ты меня послал, когда припрет? Задрот вмешался: - Строго говоря, выгода действительно получается сомнительная. - Не впишусь. - То есть ты меня кидаешь? - Хочешь – рублем отдам, если ты прав окажешься. Жену твою с дочкой защищать будем от и до, пока не разберемся. Но в замес не полезем, ни я, ни Паша. И ни дай бог ты полезешь с ним щас выяснять через мою голову, я тебе на берегу обещаю – не пойму. - Да я сам тебя не пойму! - Не горячись. Если ты щас в это прыгнешь – - Если, блядь? - У тебя на войне вся контора будет. Кто дела-то останется вести? Марат перевел взгляд с Кащея на задрота. Тот осторожно развел руками: видно было, что ссаживать Кащея им было не с руки. Стул с пола полетел в окно. Разбитое стекло брызнуло во все стороны. Марат кое-как перевел дух. - А вообще, хуй с ним. Чо я жду от тебя. Ты таким и помрешь. Хочешь прятаться с женщинами за печкой – бога ради. - Не уди, не клюнет. - И людей не дашь? Вова поймал на себе тревожный, как будто чего-то ждущий взгляд Кащея. На всякий случай, разминулся с ним, не знал, как на него отвечать. Кащей вздохнул, прикрыв глаза, устало потер переносицу. - Не в службу, в дружбу, сходи туда пока, со Скрябой пообщайся: только аккуратно. Прощаться рано, могут просьбы быть, а нагнетать пока тоже не надо. Комсомолец мгновенно сориентировался: - Я Розочкой займусь. Кащей обернулся к Марату. - Давай прикинем. Я пару звонков сделаю... Прежде, чем Вова вышел, Марат удержал его за руку. - Спасибо. Что привез их. Было ясно: спасибо, что защитил, спасибо, что они вообще здесь. Вова, как мог, постарался притушить эмоцию. Но брат заговорил с ним. Наконец-то по-настоящему – заговорил с ним. Скрябин сидел за единственным столиком из светлого лакированного дерева и с наслаждением, как зритель на веселом представленье в цирке, пил коньяк. Вова взял себе стакан с бутылкой на баре и подсел к нему. - Ну что, пришел рассказывать, как там у вас все хорошо и гладко? - Уважение выказать хотел. Я когда рос, вы мне целый новый мир открыли. Легенда живая. Как Мухаммед Али, только в нашем деле. Скрябин улыбнулся. Мелькнули золотые коронки. На фотографиях из уголовной хроники и в агит-просвет фильмах Вова помнил его совсем другим. С тех пор он похудел, стал как будто меньше и легче, но в то же время в нем чувствовалась сила, которую снимки не передавали. Власть, не нуждавшаяся в гаранте, угроза, не искавшая оружия. На стенке, у Вовы в изголовье, фото Скрябина висело между с Брюсом Ли и Майком Тайсоном. Отцу в свое время Вова соврал, что Скрябин – чемпион по боксу, из Италии. С боксом у него, как Вова слышал, было сильно так себе, но раз за разом – Вове снился частный сектор, дома Новотатарских и ручные гранаты, взрывавшиеся на немощеных улицах. Пыль поднималась столбом, и призраки шли убивать. Вова ждал их. Ждал их каждую ночь, выключая свет. - Ну, лесть слушать легко и приятно. Скрябин улыбнулся снова, и Вова, давно усвоивший у Кащея принцип – стоять до конца, на бычке и добре, - только улыбнулся в ответ, заново разливая коньяк. И вдруг Скрябин продолжил: - А я тебя тоже помню, ты веселый парень был. Вова молча сделал глоток. Не мог понять, откуда пришло волнение, одновременно – радовался и испугался. - Мне хадишевский Ваня рассказывал, ты им прям как гордый сын похвастался, что вы там бизнес открываете, все дела. Хотя о таких вещах в общем не говорят соседям, если не хотят, чтоб бизнес выставили нахуй до открытия. Стало ясно, что радоваться нечему. Скряба улыбался, во все коронки. - Не, ты все правильно делал, в общем ключе. Только договориться забыл. Теперь коньяк разливал он. Вова толком не знал, куда себя деть: огрызнуться – проглотить – провалиться под стол. - Я даже думаю, что ты не сильно глупый, никогда просто дел не вел. Как думаешь, зачем люди сейчас сыновей в центр, в МГИМО пихают? Потому что там учат хорошо? Не дожидаясь ответа, Скряба сделал скучное лицо: вряд ли. - Ты пять лет сидишь рядом с людьми, которые потом решенья будут принимать. Ну вот на зоне, если знаешь, за чем идешь, примерно так же. Поэтому пока вы асфальт делили, город поделили те, кто за забором по два-три раза побывал. Связями оброс. Расклад выучил. Никто из пацанов служивших, обрати внимания, в итоге при пироге не оказался: ну или служить надо было на пять ступенек выше, там свой пирог, конечно. Вова не удержался: принял бы этот удар стойко, принял бы его совет с благодарностью, если бы полчаса назад он не прыгал на одном корте с человеком, который без пол-литра не мог встать с кровати. - Кащей как-то не сильно эту теорию подтверждает. Когда его отшили, в сейфе двести рублей лежало. Скряба ласково, с понимаем улыбнулся. Добил рюмку, налил еще, но пить не спешил, кивнул Вове, что тот пропускает: пришлось проглотить. - Кащей особая история. Человек лучший ресторан в городе прибрал, теперь там сортир вокзальный, и сидит всё, что я из Навруза дустом вытравил. Ты его зубы видел? Он подмигнул – и на мгновенье Вова ощутил себя в центре теплого облака эйфории, почувствовал себя так, как будто они были лучшими друзьями и на двоих делили особый секрет. - Он поднимает чистыми – ну так, если по минималке считать, - двадцать-двадцать пять штук в месяц. Я ему в девяноста третьем пасту от парадонтоза подарил на Новый Год, потому что смотреть невозможно было, все вокруг себя кровищей заплевал. Ну пасту он взял. А кладбище блядь деревенское вместо рта у него как было, так и есть. Вова невольно заулыбался. Даже не потому, что это была правда, и не потому, что Кащеев гнилой забор наградили новым титулом. Неожиданно понял, что, посреди нервного утра с отбитыми ребрами, о его жутких зубах было думать приятно. О его улыбке. О его лице. О его сочных, ярких губах. О том, как на щеках у него проступали ямочки-скобочки, когда он улыбался всерьез. И о том, что Вова прожил месяц, не вспоминая - об этой улыбке. - Сашу по зоне помнят, как брата родного, его отстойник и пресс-хата в Казахстане не сломали, здесь его весь город знает. Сначала Вова подумал, что Скряба поехал. Кому до пресс-хаты уперся ушлепок, сорвавший шапку. Потом он вдруг понял, что об отсидке Кащея не знал буквально ничего. Даже его самого ни разу не спрашивал. - Хайдер его к себе звал, когда начинал двигаться, а тот жопу с тахты не поднял. Да далеко ходить не надо, его пиздюк опрокидывает, который вчера из армии вернулся, а он водку пьет и ждет, пока ему детсад кровь пустит. Я бабки поставлю, он на разборке не умрет, он спать ляжет пьяный, прикурив, и так и сгорит заживо. Причем еще в процессе проснется, посмотрит, как горит, и решит: а хуй с ним, на левый бочок перевернусь. Слова насчет пиздюка Вова стойко пропустил мимо ушей. Через полчаса, он пожал Скрябе руку, попрощался с Маратом, который поехал поднимать войска и выставлять охрану, махнул комсомольцу – его звали Денис и Вове он представился как минимум три раза, не злясь, со спортивным азартом человека, привыкшим иметь дело со сложными пассажирами, - и вместе с Кащеем они повезли Розу и малышку в Акчарлак. Была идея спрятать их за городом, но Кащей оспорил. - Точно лучше, чем любая дача. Мы огнестрел охране подогнали, никто такую крепость посреди Казани, на общей территории, атаковать не станет: тут если не менты накроют, соседи не поймут. Вы разбирайтесь, они пока побудут под присмотром. На прощанье, Марат сказал Вове: - Сгоняешь с ними? Будет Тукаевский, послушай, что будут говорить. Пожали руки на морозе. И впервые с тех пор, как Вова вышел, он почувствовал теплую ладонь у себя на плече. Без игры, без позы. Марат снова смотрел на него. Марат снова ему поверил. На ступеньках Акчарлака Кащея поймал нервный, вздыбленный мужик. - Александр! Невольно вспомнились отцовские рассуждения, про рабочих на заводе. «Вот человек, например, приходит. Представляется. Ему говорят: слишком сложно, будешь Миша. А он может и не Миша вовсе». Вова невольно прикинул, насколько Кащей за такие номера мужика регулярно обувает. Он никогда всерьез не залупался, шутил, когда шарманку заводили будущие ТОЦовцы, мол, «нам татарам все равно – что ебать подтаскивать, что ебанных оттаскивать», но Вова видел, что такие вещи он запоминал, и память у него была хорошая. Мужик потел. Нервничал. Но пер он до конца: как будто имел право. - Я к вам с полным доверием отнесся, когда мы в соглашение вступали. А это ни в какие ворота не лезет. Позор на весь город, мне люди говорят, тут пляски наркоманские, черт те что происходит, содом и шабаш какой-то – - Ну содома точно нет, тут тот, кто это сказал, глубоко заблуждался – Вова хотел проводить Розу наверх, но она себя чувствовала здесь гораздо уверенней него и сама деловито поспешила к служебке. - Безумие устроили форменное, эту вашу музыку уже вся Казань кислотной называет, нормальный человек в жизни бы такого не стерпел, они обторченные все здесь – - Давайте-ка мы так поступим. Я за это место переживаю больше всех, больше меня – только вы. Мы сядем, посидим, поговорим, все уладим. Сегодня вечером, например? Да? Сегодня музыки не будет, не будет музыки, посидим, все выясним, все устроим, коньяк хороший завезли, вы только не волнуйтесь заранее – - Да уже все произошло! - …все решим. Кащей широко, добросердечно улыбнулся, и Вова впервые отметил, что зубы он не показал: и, выходит, за этим тщательно следил, не при своих. Вдвоем прошли вслед за Розой в служебную дверь, по паутине коридоров, и наконец оказались в просторном, темном кабинете. Кащей с ходу направился к девушке, тихо болтавшей с Розой. Она отпрянула, как будто ее поймали с поличным. - Фәрештәм! Девушка отступила. Кащей шагнул вперед: не далеко, не вплотную, просто чтобы показать ей, что маневр бесполезен. - А расскажи, пожалуйста: как так случается, что каждый раз, когда ты мне говоришь «у нас все супер», потом у меня головняков – тремя камазами не развезти? Вы что там в эфир дали такое, что у меня собственник весь зеленый ходит? Я тебя предупреждал, внимательнее надо с музыкальным выбором, тут люди чувствительные – Чтоб как-то заслониться, она обогнула стол. Нервно заправила выбившуюся прядь себе за ухо. Вове она только робко кивнула, стараясь ни на секунду не задерживать на нем взгляд. Ясно было, что она его боится. Боится любых Кащеевских гостей. И на него самого – почти не поднимает глаз. - Они не понимают по-английски, только ты со словарем сидишь и проверяешь, чтобы там лишнего не было. - А хорошо бы ты. - Ему музыка не нравится. Говорит, здоровые люди под такое не танцуют. - Наркоманы под такое танцуют, он говорит. Ее тихий, треснувший голос странно звучал в этих прокуренных стенах. Кащей налил себе стакан. Вова себе напомнил, что больше это не его печаль. - Ты меня прости пожалуйста, но это все-таки как-то связано с тем, что ты наркотики продаешь в дискотеку. Кащей ответил, сбавив обороты: - Раньше он не дергался. Чо там, как его расстроили? - У Prodigy новый релиз. У нас лучшее оборудование в Казани, ни у кого такого баса нет. Народ идет. Он не понимает, чем они берут. - Поставь мне? Роза предусмотрительно отнесла ребенка подальше. Девушка включила магнитофон. Страх в ее глазах никуда не уходил, не важно, что она делала, на кого она смотрела и что говорила. Вова изо всех сил пытался вспомнить, что значило «фәрештәм». Потом понял, что ангел. Вспомнил зажигалку на кухонном полу, свою кровь на ступеньках, разбитое окно, голос Андрюши Пальто, ржавый зоновский умывальник – и подумал, что все правильно: если ангелы смотрят на мир - страх им скрыть не под силу. Комнату заполнила странная, тяжелая музыка, Вова никогда такой не слышал. Девушка нервно, задрав тощие плечи, кивала в такт. Кащей слушал. Наконец признал: - Я тоже не понимаю. Мне Машина Времени нравится. Она убавила звук. - К нам полгорода в воскресенье стояло. - Сломали что-нибудь? - Ничего не сломали… - Нормально зашли? - Если хочешь, я Наутилус привезу. Машина Времени в Казань больше не ездит. - Вилли Токарева привези мне, чтоб они подавились уже. - А русский блатняк не устроит их? - Не удивит. И нет такого слова «блатняк». Уважение надо иметь. Она снова опустила глаза. - Извини… дома черт те что, я третий день не сплю. - Надо что-то? - Нет. Нет… не надо. Пожалуйста. Кащей помедлил. Закурил. - Давай, ладно, рассказывай подробно, почему мы правы кругом. Только так, чтоб я потом повторить мог. Когда они договорили, Кащей налил себе полстакана коньяка и тут же опрокинул. Вова подсел к нему. - Ну давай, вперед. Кащей нахмурился, и Вова видел, что застал его врасплох. - Ты меня не просто так сюда пустил. Хочешь, чтоб я Марата отговорил? Не буду. Кащей налил еще. - Да делайте, что хотите… - Ты за себя боишься или правда дырку видишь? Кащей устало смерил его взглядом. Потом потерялся, это Вова заметил. Реального ответа у него не было. - А ты за него не боишься, герой? - Боюсь. Поэтому в этот раз я с ним буду до конца. Прервал их Пашок, которого даже искать не пришлось. Сначала Вова услышал стук: частый-частый, как автоматная очередь, это Тукаевский дергал ручку с той стороны, нервно, на истерике, и никак не мог попасть внутрь. Потом на дверь посыпались удары. Наконец, Кащей открыл ее: в другую сторону. - Родной – - Вы хули заперлись? - Кто заперся? Никто не запирался, дверь заело. Мозги Пашок продолбил, до состояния, когда открыть дверь – непосильная задача. Он был в огромном нервном возбуждении, Вова никогда такого не видел. Зато видел, как девушка, с которой беседовал Кащей, нервно сжала Розу за локти, и как они забились в самый дальний угол, чтобы ни в коем случае не попадаться Паше на глаза. - Бретец, ты чо-то подустал. Ты как? Ты на каких сутках? - Чо за пиздец у вас там – - А все уладили, все хорошо. Понервничал человек, мы разберемся – - Ты уже разобрался – - И разобрался, и снова разберусь… - Ты хули со мной базаришь, как с больным? И дуло пистолета – Вова такие видел только в американском кино – уперлось Кащею в челюсть. - Паш, ты чего? Я за друга беспокоюсь. Стараюсь, чтоб у тебя головняков было поменьше. - Ты меня за кого держишь, сука? - Паш, ты ж жалеть будешь, так с товарищами не говорят. Ну ты что. Кащей играючи отмахнулся от пистолета: хотя Вова отлично видел, что Тукаевский снял его с предохранителя, и не спешил врываться только потому, что хватило бы одного не осторожного движения, чтобы мозгами Кащея перекрасить потолок. - Девчонок пугаешь. Шум лишний будет. Только лоха успокоили, ну зачем это нам? Ну давай водочки выпьем? А? А я тебя домой отвезу? Кащей приобнял его за плечи и, выводя его наружу, привычно и гладко свистнул у него из кармана, пистолет переехал к Кащею без единого лишнего шороха. Дверь закрылась, и Роза сказала: - Если б не кормила, уже сама бы хлопнула. Она выдвинула ящик письменного стола, вынула бумаги – и устроила малышку, как в колыбельке. - Он какой день въебанный? - Лучше спроси, какой месяц. Девушка смутилась, под Вовиным взглядом. Убрала за ухо прядь. В ней было мягкое, застенчивое очарование, которого Вова давно не встречал и которое, казалось, умерло за шесть лет, что его не было на свете. Она неловко протянула ему руку. - Ира. И он на секунду хотел возразить, что Ира – совсем другая девушка. - Володя. - А я вас знаю. Этого не могло быть никак. - Я из-за вас из милиции ушла. Оказалось, что она служила, когда ему в спину выстрелили. - Надо было подписаться, что предупредительный выстрел был: и что вы оружием угрожали, сотруднику органов. Меня на операции не было, но шесть человек растрясти пытались. Я на это все посмотрела и поняла, что больше так невозможно. Мы кого-то учить пытались – и наказывать, главное. А у нас… как у вас примерно все происходило. Вова ничего не нашел лучше, как спросить: - А Машина Времени с восемьдесят второго не приезжает? - Нет? Почему? С девяноста третьего, после драки у Первомайского. И Вове вдруг стало теплей. - Вам они не нравятся? - Мне нравится, что Саше кассу соберет. Она помедлила. Вова сказал - как в школе, не помнил, когда в последний раз вел такие разговоры: - А я Наутилус люблю. Она робко призналась, как будто в этом было что-то не то: - Я тоже. - Но я их не слышал давно. - У меня последний альбом есть. И я сборник записывала. Она открыла ящик: под тем, в котором лежал младенец. Засунула руку под пухлые конверты, и зашумели кассеты без коробок, как костяшки в домино. Потом она нашла нужную и протянула ему. - Моя любимая – К Элоизе. Вова немедленно пообещал: - Я верну. - Это подарок. Я… не думала, что вас увижу. Кащей вернулся через час. Роза попросила: - Сгоняй водителя, пожалуйста, к нам: за памперсами, одеялком и вот этим всем. И свитер пусть возьмет зеленый, я как-то замерзаю. Ира предложила: - Я съезжу с ним, а то напутает. Паша в порядке? Кащей не стал отвечать. Когда женщины ушли, вдруг спросил, имея в виду Тукаевского: - Ты на меня как-то так же смотришь? Вова хотел ответить – не сомневайся, но решил быть честнее: - Я жду, что придется однажды. Ты не боишься? Кащей немедленно остограмился. - Похоже, что надо? - Часто. Его влажные глаза, как на коробке, в день отшива. Море, готовое укрыть останки кораблей. Вова признался: - Я к тебе не всегда готов. Еще меньше – к тому, что тебя там нет. И, сам от себя не ожидая, попросил: - Мне плесни. Впервые за этот день всерьез почувствовал, что приближается бой. Настоящий. Как раньше. Опрокинули, не чокаясь. И Кащей сказал: - Для тебя всегда есть. Стоя с ним в пустом кабинете, Вова не знал, сказать "спасибо" или послать его нахер. Чувствовал, что почти отпустило, и сам себе не верил. Захотелось даже протянуть руку, просто чтобы убедиться. Посмотреть, как будет, проверить, что - всё. Казалось, молчали об одном и том же. И Вова заново повторил себе: все, наконец, как надо. Все к лучшему. Марат вернулся в половину девятого. Бросил Кащею: - Связь через трешку. Вова смотрел в знакомом, искристом оцепенении, как снаряжали калаши и закладывали заряд в обрезы. Марат, по-своему его поняв, пояснил: - На набегах больше не пиздят. Без огня никак. И калаш привычно, как родной, лег Вове в руку. Раскидали набег на рюмках, у Кащея на столе. Отыграли, как в шахматах. Первая машина подъехала к Bald’N’Max в темноте и огонь пошел по очереди. Вова настоял, чтоб были холостые, но со второго заряда вдарили по окнам. Увидев у Марата в бригаде Дино, Вова обрадовался, как дорогому другу, хотя сперва не смог вспомнить его по имени. Пока Дино вел атаку с фланга, и начался кипиш, заскочили через служебку внутрь. Охрана отчалила, было легко. Оттолкнул случайного пацана прикладом. Ворвались в офис. В клубе гремели колонки, качалась толпа, видел их через узкое окошко. Выбил зубы мужику, рванувшему под стол, выволок его, брызнула кровь. Искали стариков. Мужик кричал. Не слышно было за музыкой. Марат пинал его в живот. Наконец, стало ясно, что в клубе – без козырей. Прицелился ему в висок: - Звони. Распахивали двери, переворачивали столы, хлам в кладовке уборщицы, пластинки в рубке, вынесли диджейский пульт. Запахло бензином. Почувствовал жар. Кричали. Потом услышал очередь. Заискрило. Сразу понял, что это не светомузыка. Повалил Марата на землю – и почувствовал, как обожгло руку. Полз под пультом. Диджея ранило, кровь толчками выходила из шеи. Увидел лицо бойца – и еще троих, по периметру в зале. Бойца снял в две секунды. Тот, что шел слева, дернул в сортир. Пацана справа Вова не прихватил, рука не слушалась. Так глупо и странно было думать, что это все, накроет на ровном месте. И вдруг Марат кинулся в ноги и повалил стрелка. Вова уработал прикладом сверху, оперся на автомат, как на костыль. Опустел начисто, чужой магазин подобрал с трудом. Едкий, тяжелый дым заволок зал. Больше не слышал людей. В давке, полуголые тела наслаивались друг на друга, сминались, слипались в единый мясной сгусток. Колонки вибрировали. Почти оглох. Навалившись друг на друга, тяжелые и обессилевшие, вырвались вместе с Маратом на воздух через хозвход. Марат смеялся. Потом увидел, что Вова заваливается на снег. Откуда-то издалека, словно из космоса, доносилась сирена. Вову втолкнули в машину. Летели так легко и скользко, и задувало в форточку, было волшебно, было холодно и безупречно, весело и звонко, и Марат раз за разом оглядывался назад, а Вова становился легче с каждой секундой, зачем-то остановились возле шашлычной, Марат выскочил, кому-то звонил по местному телефону, а Вова вдруг почувствовал, что страшно хочется есть, вкус жареного мяса наполнил рот, и было никак не проглотить слюну. Когда он снова моргнул, его тащили по снегу под черным небом, и обе пятки оставляли смешные борозды на белом, где вовсе не было следов. Заметил буквы на воротах и с удивлением подумал, что был тут. Давным-давно. Мыл руки под летним умывальником, в общем строю, и выходил на линейку, а за оградой лагеря собирали чернику, и карманы потом было не отстирать. На снегу остались кровавые пятна. На секунду – Вова запаниковал, пропал надежный вес автомата. Потом понял, что он лежит на полу, под желтой лампочкой, пахнет мокрым деревом и над ним, совсем далеко, ругаются люди. Услышал голос брата: - Он мне жизнь спас. Вдруг из неоткуда, в секунду, приблизилось лицо. Белое, необъяснимо юное лицо Кащея, как будто совсем из другого места и времени. Сухие пальцы прошлись Вове по скулам. По вискам. Он что-то хотел сказать, но никак не мог сфокусировать взгляд, и было сильно неловко блевать, ускользал и падал, и так не хотел покидать теплый приют его рук. Но лицо сменилось. Женщина настойчиво, встревоженно повторяла одну и ту же фразу. Запахло спиртом, почувствовал укол. И вдруг поймал за запястье Наташу. - Все не так. Она вырывалась, не мог ее отпустить. На него навалились с двух сторон. Рвался, как в последний раз. Не разжимал хватку. Было не победить, и все равно повторял ей: - Я хороший, на самом деле. Я снова хороший, Наташ. Потом как будто оглушило. На картинке, вклеенной посреди черноты, снова увидел Кащея. Белая теннисная форма сидела на нем так, как вообще одежда не должна сидеть на мужчине. Стояли в жаркой влажной душевой, в клубах пара, и когда Вова подошел к нему, он поддался, мгновенно и невыносимо. В детстве собирал яблоки у деда на даче, под осень, и самые спелые падали в ладонь, стоило к ним прикоснуться. Никогда не лапал за задницу – ни Сашку, ни своих девчонок, так не поступают, когда есть уважение, но в этот раз сминал, и мял, терзал спелое крепкое тело, и снова видел, как билась и пенилась толпа у узкой щели дверного проема, в горящем клубе, скользил руками по влажной коже, залез под короткие шорты и боксерки, снизу, прижимались друг к другу, душно, намертво, плыло перед глазами, паданцы гнили в траве, ноги залило теплой водой, прижимал его к влажной стене и облизывал мокрое, мягкое лицо, вошел в него, как по маслу, как в женщину, горячо и запросто, как будто так и должно было быть, и плескалась вода, текла мимо них, заливала кафель и шла волнами, тонули, всплывали, брал его, не уставая, не останавливаясь, брал все, что в нем было, под тихий плеск, под жалобные стоны, под убаюкивающее движенье волн, сжимал открытое скользкое горло, и в черноте, обнявшей их со всех сторон, не прекращал двигаться, даже когда чужое тело растаяло под руками, словно облако пара. На утро выяснилось следующее. На бывшей территории детского лагеря у них была нычка. Марат позвонил с дороги и сказал Кащею привезти Розу с малышкой на перекидку: и захватить врача, потому что Вову и еще двух ребят крепко посекли. Вове вынимали пулю, мороки вышло много, Марату прилетело в глаз, и они вдвоем с Кащеем едва скрутили Вову перед тем, как его вырубило. Потом пацанов развезли, Марат Розу переселил на конспиративную квартиру, с тем, чтоб вернуться днем, а Кащей остался. Наташи, конечно, там не было, Вова узнал знакомый больничный запах и спутанный разум дорисовал остальное, врачихе было за пятьдесят, и общего у них не было буквально ничего, кроме химозной пакли, которую Вова в полубреду принял за Наташкины золотые кудри. Несколько раз за ночь Вова просыпался, и его подкидывало, один раз даже пытался Кащея придушить, но тот только сжимал его запястье и гладил его по руке, пока Вова не отпустил. Неловко было, что этот момент Вова помнил отчетливо: и видел с утра синяки на бледном горле. Кащей заварил чай с кипятильника. Подсел, чтобы его напоить. Вова сдвинул одеяло так, чтобы не видно было стояка. За побочный эффект старался себя не ругать: это все был кураж от забега и помутнение от обезбола. Короткий рецидив. Пускай. Он справился. Он не поддался. Кащей закурил, отдал ему сигарету. Нагнулся, чтоб от него подпалить себе. Вова прикрыл глаза и старался, как мог, отвлечься от призрачного веса его теплой ладони – на своем плече. Кащей убрал волосы с его лба, потом проверил ему температуру. - Ты горишь весь. Я тебя в город отвезу. - Мы летали. - Уебаны вы, конченные. - Ты забыл, как это, да? Звенело в ушах, и не было ничего за окнами корпуса, парили в невесомости, путешествовали за границей бытия. Давно смирился, что он не поймет. Уже не вспомнит - ни ледяной свободы по венам, ни восторга, от первого рывка в замесе, ни вкуса победы, с кровью на лопнувших губах. И все-таки сказал: - Я не хочу забывать. Кащей поднес поближе кружку. - Ты вчера умереть мог, ни за хуй. Вы ничо не выяснили. Никого не дернули. И было лишнее, но почему-то не удержался, вело: - А если б умер, ты бы пил? Не дожидаясь, посмеялся, и болью отдало от плеча до запястья. - Ты б так и так пил, да? - Мин монда булмас идем. - Саш. - Давай-ка я тебя поссать оттащу и будем собираться. Вова уткнулся лбом в его прохладные костяшки. Он не отнял руки. - Ты сказал, хочешь, чтоб я счастлив был. Он замер, внимательно глядя на Вову. - Можешь найти человека? Золотые Наташины кудри. Полет, по ту сторону бытия. Давно так твердо не знал, чего хочет. Может, не знал никогда. Кащей прикрыл глаза. Потом торопливо кивнул.