Точка опоры

В следующий раз я смог увидеть Грейнджер в той же самой комнате свиданий Азкабана, сидящей напротив Сивого. Судя по дате на настенных часах, прошло ещё полгода.              Сивый за это время обнаглел. Если в первый раз он говорил с Гермионой заискивающе, угодливо, то сейчас вёл себя развязно, сидел, развалившись, и жрал её глазами.              — Он придёт, когда я разрешу! — ухмылялся Сивый. — А ты плохо стараешься!              Кажется, он уже понял, за какую ниточку нужно дёргать. На лице Гермионы отразились озабоченность, напряжённость и покорность. Глаза горели нездоровым огнём.              — Что вы ещё хотите? Я каждую неделю приношу вам свежее мясо, — ответила она терпеливо. Слишком терпеливо, на мой взгляд.              Оборотень ухмыльнулся и протянул руку. Коснулся ладони Гермионы.              — Ты немного не в моём вкусе, грязнокровка. Но выбор у меня здесь небольшой, — он развратно подмигнул ей. — Предлагаю сделку. Ты даёшь то, что нужно мне, а я — то, что нужно тебе. Вы забыли про мой интерес в деле.              Он потянулся и провёл своим жёлтым расслоившимся когтем по её груди. Я ощутил волну закипающего гнева. И с силой толкнулся в его голову, чтобы войти и перекрыть его дыхательные каналы, заставить мерзкую тварь хрипеть и задыхаться.              «Ты сейчас сожрёшь свой хвост, ублюдок!»              Но в этот раз почему-то не вышло. Я отлетел, ударившись с размаху о невидимую стену. Пробовал ещё и ещё, но без результата.              Сивый продолжал ухмыляться, будто ни в чём не бывало.              — А если ты заключишь со мной брак и будешь удовлетворять меня на супружеских свиданиях, я позволю ему приходить регулярно. Ты, всё же, лучше правой руки.       Гермиона изменилась в лице. Она попыталась было уклониться от его руки. Но тут Сивый резко подался вперёд и больно ухватил её за грудь, обтянутую лёгкой летней майкой. Это стало последней каплей. Молниеносным движением она вывернулась и с разворота врезала ему кулаком в челюсть. Сивый, неловко кувыркнулся и завалился назад, через спинку стула. И злобно обиженно заскулил с пола.              — Теперь ты вообще ничего не получишь, тупая грязнокровка! Я больше не приду! Подавись ты своим мясом!              Одним большим прыжком Гермиона преодолела расстояние и, бешено вцепившись оборотню в глотку, держала, пока её не оторвал вбежавший охранник:              — Ещё посмотрим, мразь! Я тебя заставлю! — прошипела она, выходя.              И слово сдержала. Периодически загадывая, я узнал, что Сивому за нападение ужесточили режим. Однако Гермиона смогла добиться регулярных свиданий, и раз в две недели стабильно его навещала. Мясо больше не носила, пообещав подарок, если тот перестанет упрямиться. Сивый, конечно, выделывался больше для виду, но сильно не хамил, на свидания ходил исправно, всё ж, какое-никакое развлечение, можно узнать новости.              Он бы и не упрямился, от Грейнджер за хорошее поведение можно было выторговать много бонусов, но просто никак не мог управлять процессом. Визит у меня не получался по каким-то другим причинам, не связанным с согласием оборотня. Сколько я ни старался вселиться в него, и вообще во всех подряд: охранников, заключённых, друзей Гермионы, даже в неё саму, ничего не получалось.              Удалось лишь ровно через год, снова в день моего рожденья.              Вы когда-нибудь вертели в руках скотч, пытаясь найти конец ленты? Уверен, что многократно. Я честно проделывал это весь год, и не находил входа, он словно был скрыт заклятьем морока. Но в этот день всё получилось само собой. Кто знает, что за день такой — день рожденья? Какой-то он не такой, как другие, особенный.              Умница Грейнджер уже с утра ждала в комнате свиданий, не сводя взгляда с неподвижной стрелки часов. Я тоже ждал, разглядывая её строгое, такое повзрослевшее, сосредоточенное, полное надежды лицо. Эта её надежда и изумляла, и радовала.              Когда ввели оборотня, я не стал медлить и бросился вперёд, толкаясь в его голову. Я раздумывал, не посетить ли его ещё в камере, но не знал, получится ли там, слишком далеко от неё. И решил не рисковать.              Вход был открыт, нужный конец ленты сегодня не прятался, а сам шёл навстречу, словно реальность в этот день истончалась, образуя проход между мирами.              Грейнджер узнала о моём присутствии, едва я вошёл, ещё и рта не успев открыть.              — С днём рожденья, любимый! — шепнула она, сверля меня горящим взглядом. — Я вижу, ты здесь! Ох, как же я тебя ждала!..              — Привет, Грейнджер! — перебил я её радостные излияния, осознавая в себе совсем другое настроение. — Я тоже рад, но сначала должок! Хочешь, я задушу облезлую псину, чтобы не смел больше так разговаривать с женщиной?.. С моей женщиной!              Я поднял руки Сивого и положил их на его шею. Если немного постараться и затянуть хватку, можно задушить без особого труда. И сдавил, перекрывая воздух.              В глазах потемнело, сам оборотень забился внутри, истошно заметался. Снаружи я услышал испуганный голос Гермионы.              — Нет, нет, отпусти! Не надо! Мы же не сможем больше увидеться!..              Я послушался, Сивый заскулил внутри, прося пощады. Я чувствовал его боль, но потакать ему не собирался.              — Я и так лечу весь год эту больную скотину, чтоб не сдох, и я могла поговорить с тобой! — с облегчением продолжала Гермиона, увидев, что я прекратил душить.              — Тебе говорю, тварь. Слушай внимательно, — прошептал я, обращаясь к оборотню, — ещё раз позволишь себе приставать к ней, отправишься вслед за мной. А я займу твоё место.              Сивый испуганно затих. Гермиона посмотрела на меня с надеждой.              — А так можно сделать? Ты мог бы остаться в его теле?              — Понятия не имею, — ответил я, — но в таком теле жить — мало радости, если честно. У него всё нутро гнилое, воняет дохлятиной. Если б не ты, побрезговал приходить, это всё равно, что выкупаться в помойной яме.              Гермиона закивала, будто понимала. А может, и впрямь поняла.              В этот раз я продержался в теле Сивого около часа. Мы разговаривали обо всём и ни о чём, вспоминали прошлое, она держала меня за руку и волновалась. То начинала плакать, то смеяться.              — Я в министерстве работаю, — сообщила она, — то есть, работала. Увольняюсь. Перевожусь сюда, в Азкабан, охранником-мракоборцем.              — Зачем? — опешил я.              — Догадайся, — фыркнула Грейнджер. — Теперь, когда я знаю, что ты можешь приходить, неужели я упущу эту возможность?              — Видимо, только в этот день могу, — осторожно предположил я. — Не следует стольким жертвовать ради одного дня.              — Посмотрим, я всё равно должна за ним наблюдать. Это пока единственная возможность.              — А друзья твои что говорят по поводу твоих свиданий с Сивым? Родные? Ты же часто сюда ходишь.              — Родных нет, друзья крутят пальцем у виска, — отмахнулась она, — но им, по большому счёту, нет дела. Только Рон Уизли волнуется, он считает, что я влюбилась в оборотня. И сегодня обещал прийти, думает, Сивый меня как-то околдовал, заставил ходить.              — Уизли проницателен, у него что, виды на вас? Я бы на его месте тоже занервничал.              — С Роном у меня ничего нет.              — Вы меня и живого никогда не могли обмануть, — укорил я.              — Да правда же нет, — улыбнулась она, и тут же поправилась. — В смысле, это у меня нет, а он предлагал встречаться, замуж звал.              — А говорите, что нет.              — Мне это не нужно. Не ревнуйте, сэр.              Я вздохнул.              — Не ищете вы лёгких путей, мисс Грейнджер. Прёте напролом по бездорожью.              — Думаете, жить с нелюбимым — лёгкий путь? — возразила она и скривилась. — Что ж вы сами им не пошли?              — Мы с вами похожи, — усмехнулся я. — Больше, чем казалось раньше. Но вы куда безумней меня.              — Пожалуй, — согласилась она. — Может, поэтому я вас и люблю.              Она вздохнула и отвела глаза. Её губы задрожали.              Маленькая моя. Смерть сдирает с нас ненужное, наносное, словно шелуху, обнажая суть. Насколько связь с этой девочкой, почти ребёнком, при жизни казалась мне странной и избыточной, почти постыдной, настолько я понял её живительную силу и необходимость, когда умер.              В ту ночь я сказал ей, что не люблю и мне всё равно, что она чувствует. Соврал наполовину, сметая всё разом, все ростки чувства, способного родиться. Сказал спокойно и жёстко, почти сразу после секса, взяв её девственницей. «Я всё равно уже мёртв, Гермиона, а вы живите дальше». Мерзкий поступок, от начала и до конца. Сначала поддался похоти, а потом оттолкнул.              Невозможно поверить, но она продолжала любить и после этого. Росток её нежных чувств пробился через бетон моего равнодушия.              Память снова подкинула воспоминание о том дне. Девочка не заплакала, выслушав меня, только отстранилась и замкнулась в себе. Она все удары судьбы сносила молча. Невозможная, сильная, верная. За что мне такое чудо?              Она только попросила меня вернуться, если передумаю, и пойму, что она нужна мне. Я обещал.       Плевать, что сивая скотина чувствует мою нежность. Я потянулся и его рукой медленно погладил её пальцы, пощекотал ладошку. В этот раз она не сопротивлялась, не проявила агрессии, напротив, накрыла рукой мою руку и гладила, ласкала. Я испытывал смешанные чувства, зная, что всё это ощущает вместе с мной и старый пёс, затаившийся в собственном теле, но отказаться от этой ласки не мог. Я поднял руку и тыльной стороной провёл по щеке девочки. Она прикрыла глаза и впитывала мои прикосновения, потянулась и поцеловала волосатую руку оборотня. Её лицо медленно приближалось, ещё немного и она меня поцелует.              Но раньше, чем это произошло, она открыла глаза и в упор посмотрела на меня. Увидев, каким огнём загорелись её глаза, я насторожился. Не тот огонь, что я ожидал увидеть. Безумие, решимость, отчаянье. И одновременно с этим догадался о причине её сильного волнения. Мне это не понравилось.               В тот же момент, пока я пытался осознать новую мысль, глазами Сивого, которые всегда были по-волчьи остры, уловил движение за смотровым окошком комнаты свиданий. Оттуда за нами наблюдала бледная сосредоточенная физиономия рыжего Рона Уизли.              — У тебя проблемы, старый кобель, — обратился я с усмешкой к Сивому, — вон с тем юным Отелло.              Сивый не отозвался, только обеспокоенно заворочался внутри.              — Рон, наверное, уже здесь, — нахмурилась Гермиона, проследив за моим взглядом. — Он меня буквально преследует. Не знаю, что делать, мне кажется, он о чём-то догадывается.              — Вы популярны по обе стороны, — съязвил я, — у вас везде нет отбоя от женихов.              — Вы серьёзно?.. Мне никто из них не нужен, и вы это знаете, — она тряхнула кудрявой копной волос, отпустила руку Сивого и потянулась за палочкой, — а хотите, приду к вам прямо сейчас? Я весь год думала об этом, но надо, чтобы вы были рядом, а то вдруг не найду вас... там... Меня ничто здесь не держит!.. Я сейчас!.. Подождите минутку и встретимся!              Она достала и медленно приложила палочку острым кончиком к виску, внимательно глядя на меня, решаясь на важный шаг. А я, с ужасом убедившись в своём подозрении, резко подался вперёд.              — Не смей, Грейнджер, нет!..              — Не хотите со мной встретиться? Снова я вам безразлична? — с обидой спросила она.              — Хочу, Гермиона. Но не так!.. Это плохо!              Как объяснить ей, если у тебя заперты уста, что самоубийство — наихудший выход из возможных. Он не даст того, что она ждёт. Я уже встречал их, растерянных, безумных самоубийц, не понимающих, что они умерли, продолжающих жить в иллюзорном мире, где нет надежды на благополучный исход. Такого я не пожелал бы и врагу, не то, что ей.              — Авада Ке…!              Я кинулся вперёд, стараясь отобрать палочку, но она вцепилась в неё, не понимая, кто из нас двоих напал.              — Ах, ты мразь плешивая!              В дверь комнаты через секунду ворвался рыжий Уизли и, подбежав, стал остервенело избивать оборотня. Кулаком со всего размаху засветил в нос. От острой боли я потерял управление, и Сивый одним рывком отобрал у меня штурвал, начиная истошно верещать, чтобы Уизли прекратил.              Трагедию, разыгравшуюся дальше, я наблюдал уже со стороны.              Уизли не перестал наносить удары оборотню, который упал на со стула и извивался теперь на полу, стараясь справиться одновременно и со мной, и с рыжим. Когда я покинул тело, Сивый извернулся и с силой бросился на горло Уизли.       До Грейнджер, которая сначала пыталась останавливать своего дружка, тем самым мешая ему, наконец, дошло, что дело плохо и она приложила оборотня «Ступефаем». На помощь в комнату вбежал охранник. Но к этому времени горло рыжего было уже разорвано, а кровь стремительно текла по рукам, которыми он старался прикрыть зияющую рану.              Не знаю, кто выдавал рыжему аврорский диплом, и кто вообще его допустил к работе мракоборца, но действовал он крайне неуклюже и непрофессионально, слишком медлительно. В данном случае, мои симпатии были на стороне оборотня, который, будучи старым, больным и избитым, со скованными наручниками руками, одним точным броском достал до горла и победил в схватке. Рыжий, хрипя и заливаясь кровью, осел на пол, а Сивый, отправленный в нокаут, продолжал лыбиться с пола окровавленными губами. Сильных повреждений на нём, кроме разбитого носа, я не заметил. Хороший боец он, что ни говори, хотя и дрянь преизрядная.              Вбежавший охранник ещё раз стукнул оборотня связывающим и рывком поднял с пола. Сивый не сопротивлялся. Гермиона пыталась помочь рыжему, накладывая на рану заклинание за заклинанием.              И тут я увидел то, что мне никогда не доводилось видеть отсюда, с этой стороны — момент человеческой смерти.              Я распознал его без труда, и он не вызвал у меня ни малейшего сомнения. Вообще ничего не вызвал, если честно, кроме лёгкого любопытства. Я, словно зритель в кино, наблюдал, как Уизли отделяется от своего тела, медленно поднимается, всё ещё похожий на стоящего человека, и оглядывается по сторонам.              Меня он заметил и даже, узнав, слегка кивнул, но не стал ни о чём спрашивать. Я даже не уверен, что разговор между нами был возможен. Он некоторое время смотрел на Гермиону, тщетно реанимирующую его тело. Потом стал терять очертания. Душа сначала засветилась, потом уменьшилась, стала истончаться, словно спирт, сгорающий в пламени. И через некоторое время исчезла вовсе. Я уже видел такое раньше: ушёл в свет. Или сгорел. Или то, и другое. Одно я знал наверняка: после такого обратно не возвращаются. Тело рыжего перевели в реанимацию клиники Сент-Мунго, подключили к аппарату ИВЛ, врачи всеми силами пытались вернуть Уизли в сознание. Но у них ничего не получалось. Я мог бы им заранее рассказать, что их усилия напрасны, и что живое тело вовсе не означает, что его хозяин тоже жив. Однако меня никто не спрашивал. Вместе с Грейнджер, я приходил в палату, видел, как она плачет над телом друга, ловил направленные в сторону Гермионы косые взгляды рыжих родственников Уизли. Как им объяснить, что она не причём, и виноваты в случившемся только собственная нерасторопность и самоуверенность несостоявшегося аврора? Тело так и осталось лежать без хозяина.       С этим телом произошла ещё одна странность, не очень приятная, хоть и вполне ожидаемая. В следующее же после ранения полнолуние оно начало покрываться густой жёсткой шерстью. Врачи, осмотрев его и убедившись в том, что введённые сыворотки не принесли нужного эффекта, перевели бесчувственного Уизли в специально оборудованную палату для оборотней. С хозяином или нет, тело оказалось заражённым и начало регулярно обращаться.       К Сивому с этого дня Гермиону не пускали, его закрыли в холодной одиночной камере карцера как злостного рецидивиста. В ней старый оборотень начал сильно болеть. Иногда, поглядывая на него со стороны, я слышал сиплый надсадный кашель и понимал: долго он там не протянет.       Понятно, что ни в какой Азкабан Гермиона не устроилась, ей здесь теперь нечего было делать. Через полгода, когда оборотень оказался на грани жизни и смерти, она, не дремавшая и не отстававшая всё это время от директора тюрьмы, наняла адвоката и добилась перевода Сивого сначала в тюремную больницу. А после того, как в полнолуние обратившийся Сивый разнёс всю палату и едва не порвал тюремного доктора, добилась перевода его в клинику Сент-Мунго. Палата для больных ликантропией была оборудована только там.       Так оба неудавшихся поклонника Грейнджер снова оказались рядом.       Сивый тоже был уже, по большей части, без сознания, и я опасался, что ко дню моего рождения он издохнет, и мы с ней больше не увидимся. Он проводил дни, лёжа на кровати, крепко прикованный к железной спинке наручниками, обездвиженный чарами, и ни для кого опасности не представлял.