* * *
— Мы ничё писать не будем, даже не надейтесь! — Серёжа кричал и ходил из угла в угол по комнате для задержанных, точно запертый в клетке зоопарка дикий зверь. — Стукачат чушпаны! Пацаны своих не сдают! Я лишь тихо сидела на скамейке, едва придя в себя и не зная, куда деть взгляд от стыда, который испытывала. Надо же, будущий учитель задержан милицией, ещё и закрыт в «камере» с хулиганами, среди которых вдобавок и брат сидел вместе с парнем, который, на минуточку, нравился мне. Это точно было издевательством нового вида. Моя прабабка, воевавшая за Родину, наверняка в гробу переворачивалась от позора. Родители, если узнают, так вообще с ума сойдут, — не смогут смириться с посрамлением, которое их же дети принесут в дом. Соседи косо смотреть будут да здороваться перестанут с нашей семьёй. Сочтут же, что Власовы дочь воспитали распущенной, раз ещё и была помещена в КАЗ с толпой мужиков. А сын так вообще маргиналом заделался, может, ещё и с наркотиками связался, оттого с милицией тесно общался и разукрашенный ходил. Я схватилась за голову, облокотившись на собственные колени, и закрыла глаза. Чужая рука успокаивающе гладила спину, пока я мысленно молилась, чтобы происходящее оказалось лишь сном. Никита, сидящий рядом, видел моё состояние, оттого приобнял, прижав к себе, точно пытаясь успокоить. Хотя сам Кащей, пусть он и старался выглядеть невозмутимо, будто ему было всё равно на задержание, особым энтузиазмом от нахождения в КАЗе не горел. Он не мог ничего сказать мне, а может, ему просто было нечего сказать. Невооружённым глазом видно было, — сам не в восторге от происходящего. — Чё ты кричишь-то? Не заставят они тебя писать, — Никита, наконец, подал голос, обращаясь к Власову-старшему и крепче сжимая мои плечи, тут же растирая их. — Три часа отсидим и свободны. Больше они ничё предъявить не могут. У них даже имён наших нет. Я уже успела похоронить своё будущее, считая, если кто узнает об этом недоразумении, меня будут отовсюду гнать, как дворняжку. Три часа. Время, за которое пол-Казани станет известно, кто такие Ева и Сергей Власовы и где они побывали. Я уже представляла, как окружающие будут тыкать пальцами в наших родителей и перешёптываться, что дети у них уголовники, что семья казалась приличной, а в действительности — стыд и срам, фу «такими» быть. Вокруг меня ютились молодые парни. Кто по углам, кто сидел прямо на полу, опираясь спиной о холодную стену, кто-то сидел на корточках, натянув шапку едва ли не на самый нос. Все грязные, побитые, хмурые и молчаливые. От былой спеси будто и следа не осталось. Доброй половине подравшихся, конечно, удалось сбежать во время приезда милиции к кинотеатру, а кто-то, как и я, был «удачно» задержан и доставлен в отдел, где были заперты порядком пятнадцати человек, не зная, в каком положении сесть, чтобы удобнее было, — скамейка-то одна была на всю комнату. От ребят, которых собрали из обеих банд, не исходило ни шороха. Даже напускной «храбрости» на шутки в адрес милиции не было. Все молчали, как партизаны, повесив носы и попрятав взгляды. Кто-то даже умудрился голову курткой закрыть, словно не хотел, чтобы его узнали. Мой брат даже не думал прятать лицо, словно наплевав на репутацию нашей семьи. Мне самой смысла не было закрываться, всё-таки единственной девушкой среди пацанов была, — хочешь не хочешь, а всё равно запомнят, как выглядела. — Товарищи офицеры, девушку-то хотя бы выпустите, она ж ничё не сделала, — Никита, оставив меня, поднялся на ноги и, подойдя к решётке, прижался к ней. Я с надеждой и в то же время с непониманием подняла взгляд. Да, ужасно хотелось оказаться дома, смыть с себя грязь минувших событий, отстирать единственное пальто, которое было у меня, и просто провалиться в долгий сон. Однако, несмотря на весь ужас происходящего, я не могла уйти из отдела одна. Я не могла вернуться домой без брата и не могла выйти за пределы камеры без Никиты, который был небезразличен мне. И всё же, несмотря на исходившую беспристрастность от Никиты Кащея, я видела язык его тела, который как никто выдавал его тревогу. Взгляд зелёных глаз затравленно бегал по помещению, руки его едва заметно содрогались, а сам он то и дело одёргивал свой потёртый и потрескавшийся от времени кожаный плащ, при этом его движения выглядели резкими и даже какими-то нервозными. И пусть он, как ему казалось, не выдавал своего настроения, я прекрасно видела, что некогда спокойный и уверенный в себе парень был взволнован. Совесть внутри скребла рёбра, а жалость и вовсе комом в горле встала, стоило только подумать о возможности покинуть стены комнаты в одиночестве. Даже несмотря на то, что задержанной я оказалась по вине двух группировщиков, одним из которых оказался мой родной брат, а вторым кавалер, злости и обиды на них не было. Наоборот — я переживала за них не меньше, чем за себя. Обоим стоило раны промыть да обработать, а потом обоих столкнуть лбами хорошенько, чтобы впредь не устраивали беспорядки и не создавали проблемы из-за какой-то неприязни друг к другу. К КАЗу подошёл один из милиционеров, судя по размеру и количеству звёзд на погонах, — капитан. Он звенел ключами, перекидывая их в ладони и что-то насвистывая, пока не поравнялся с Никитой. — Как это ничё не сделала? — наигранное удивление исказило лицо капитана. — С вами же якшается. Значит, ваша девка. Значит, уже виновата. Не школьница вроде, чтобы поблажки делали. Всё по закону. Мужчина ядовито усмехался прямо в лицо Никите, который, на удивление, вёл себя довольно сдержанно, пусть даже с некоторой злобой поджимал губы, — настолько ему был неприятен разговор с офицером, что, казалось, он вот-вот скажет что-то колкое и за это непременно отхватит. Однако кудрявый не ёрничал, наоборот, был спокоен, может, оттого, что надеялся, что меня всё же выпустят. Серёжа в этот момент перестал метаться из угла в угол, замер, слушая разговор Кащея и милиционера. Брат был обеспокоен, потому нервно провёл пятернёй по коротким светлым волосам и довольно громко шмыгнул носом. Он подошёл к Никите и, окинув того хмурым взглядом, опёрся ладонью на решётку рядом с ним. Власов хотел было что-то сказать капитану, но к комнате для задержанных подошёл ещё один милиционер, выглядящий довольно устрашающе, учитывая то, какие тёмные синяки залегли под его глазами от недосыпа. Двубортное шерстяное пальто его форменного обмундирования с отложным воротником и хлястиком при освещении КАЗа выглядело ещё более серым и жутким, а его пуговицы тускло поблёскивали в свете одинокой лампочки. Красные прямоугольные петлицы с латунным изображением герба Советского Союза, расположенные на воротнике, сразу бросались в глаза, — их было видно издалека, как и его погоны, что точно давили на безвольно опущенные плечи, на которых те лежали куском серого вискозного галуна с красным кантом и малой форменной пуговицей. Красные просветы и золотистая звёздочка говорили, что перед нами стоял офицер — майор. Его зимняя шапка-ушанка из такой же серой, как и вся его форма, цигейки была влажной от снега, — видимо, он только зашёл с улицы, поскольку было видно, как слегка запотела овальная кокарда с венком, в простонародье именовавшаяся «капустой». Мрачная тень, падающая на идеально отглаженные брюки навыпуск с красными лампасами по бокам, что были заправлены в яловые сапоги, и вовсе создавала впечатление, будто этот майор прямо на месте расстреляет нас. Настолько он был отчуждённым в своём виде, настолько пугающим, что я чувствовала, как леденеют мои собственные пальцы. Стоило этому милиционеру появиться, как капитан тут же вытянулся струной и всем корпусом повернулся к старшему, распрямив плечи и задрав подбородок. — Девчонку ко мне в кабинет, — только и выдал майор, бросив безразличный взгляд на ребят, а сам удалился. — Есть, — прохрипел вслед удаляющейся фигуре офицер и отправился в сторону дежурной части, видимо, за подмогой. Никита и Серёжа тут же метнулись ко мне. Я не знала, что и думать. Отпустят меня или я уже одной ногой была с судимостью, пусть и не понимала, за что. Голова начинала кружиться от волнения, я даже успела представить, как родители разочаруются во мне, а все наши знакомые всякий раз при встрече будут тыкать в них пальцами. Неизвестность была страшнее крови, по которой приходилось ползти буквально пару часов назад. Парни рядом со мной суетились, сами не зная, чего ожидать. В итоге брат всё же решился что-то сказать. Постояв рядом, переминаясь с ноги на ногу, Серёжа присел передо мной, потрепав по плечу. — Ты, главное, не бойся, — поймав мой взгляд, он попытался изобразить подобие улыбки. — Не называй ничьих имён, своего тем более, иначе затаскают потом, жить спокойно не дадут. Говори, что ничего и никого не знаешь, угу? — Мне страшно… — поджав губы, я сжала ладони в кулаки, чувствуя, как дрожали кисти. — Сестрёнка, всё будет хорошо, — я, еле взяв себя в руки, кивнула ему, а Серёжа обнял меня. Никита всё это время стоял за братом и молча смотрел на нас. Обнимая Серёжу, я невольно поймала на себе полный сожаления взгляд. Мне хотелось обнять и его. Хотелось от него тоже услышать, что всё будет хорошо. Однако парень был неподвижен, словно не желал вмешиваться в наш разговор с братом. Даже несмотря на то, что в комнате для задержанных мы находились все вместе и по вине этих двух, отношения между ними мягче не стали. Они будто старались игнорировать присутствие друг друга, а ребята, которых собрали из обеих банд, так и продолжали молчать, с нескрываемой неприязнью даже глаз друг на друга не поднимая. Они даже в участке не забывали, что все принадлежали разным группировкам. Я встала со скамейки, а брат, отстранившись, спрятал руки в карманы спортивных штанов. Никита так и не сводил с меня взгляда, словно пытаясь передать через него всё сожаление и вину, которую испытывал. Я же старалась успокоиться, чтобы, набрав в грудь побольше воздуха, заверить их, что справлюсь и никого не сдам. Однако мне хотелось, чтобы и они дали мне обещание. — Слушайте, — встав так, чтобы оба парня оказались в поле моего зрения, я робко обхватила свои плечи. — Я понимаю, что между вами какие-то проблемные отношения, но пообещайте, пожалуйста, что впредь они не будут возникать из-за меня. Я не хочу быть их источником. Они оба были очень дороги мне, и я не хотела сказать чего-то лишнего милиции. Хотя что я могла сказать? Я не знала из присутствующих никого, только их двоих. И они прекрасно знали, что, несмотря на то, кем они были, я не смогла бы, да и не захотела бы навредить им. Я просто хотела, чтобы мы все вместе вышли из отделения и больше никогда в него не возвращались. Мы не могли не то чтобы сидеть в нём три часа, мы не могли даже находиться в нём. Мало того, родители с ума сойдут от одного известия, где побывали их дети, так мне ещё и на занятия нужно было после выходных. И я не могла пропустить их, в противном случае отношение преподавателей сразу бы сменилось с уважительного на предвзятое, а если ещё и до них дойдут мои «приключения», то это могло значить только одно, — на мне быстро поставят крест. А этого нельзя было допустить. Мне был необходим диплом, мне была необходима профессия учителя. Конечно, после своих слов я не ждала, что ребята тут же пожмут друг другу руки в знак перемирия, но их взгляды, полные понимания, ясно давали понять, что со сказанным мной они были согласны, пусть даже и временно. Никита всё же предпринял попытку приблизиться ко мне. С какой-то неуверенностью и осторожностью взяв меня за руку, а после, оставив на внутренней стороне моей ладони поцелуй, он всё же заключил меня в крепкие объятия и едва слышно прошептал где-то над моим ухом: — Прости, я виноват. Сам подвёл тебя и сам исправлю это. Брата не слушай, менту говори всё, что спросит, лишь бы отпустил тебя. За нас не волнуйся, себя лучше береги. Прошу, не геройствуй. Где-то в коридоре забрякали ключи и послышались шаги приближающихся милиционеров, а после около шести человек, сопровождавших капитана, остановились напротив КАЗа. Уличные хулиганы, что сидели с нами, подняли головы, точно изучая подошедших, однако дёргаться не стали. Капитан вставил ключ в замочную скважину, отворяя дверь и впуская внутрь комнаты двоих сержантов, где и так было тесно. Я тут же отстранилась от Никиты, смотря на того затравленно, так как услышанное не то чтобы удивило меня, а скорее повергло в шок, если учесть то, насколько вразрез с требованиями Серёжи шла его просьба. И, несмотря на то, что Никита хотел, чтобы мне не вменили ответственности без вины как таковой, при этом наплевав на себя, Серёжа всё же не хотел, чтобы досталось остальным, включая и его самого. Это немного настораживало. Возникал вопрос, что для брата было важнее: сестра или пацаны с улицы. — Златовласку к Камаеву, — точно приговор выдал капитан, а сержанты, подойдя ко мне и молча схватив за предплечья, повели к выходу. Я, шагая следом за милиционерами, растерянно обернулась к Никите, который, поджав губы, выглядел довольно напряжённым. Правда, стоило только решётке захлопнуться, а ключу вновь повернуться в замочной скважине, капитан вновь подал голос, только на этот раз довольно провокационно. — Товарищ майор будет рад побеседовать с особым пристрастием, — хохотнув, офицер покрутил в руке связку ключей, вызвав своим высказыванием панику внутри меня, а за решёткой КАЗа волнение пацанов. В комнате для задержанных стало невероятно шумно. До этого тихо сидящие парни засуетились, повскакивали со своих мест и начали что-то кричать, пиная прутья металлической стены и яростно дёргая их. По-прежнему держа мои руки, милиционеры не спешили уходить. Капитан, с нескрываемым удовольствием наблюдая за досадой парней, будто намеренно стоял на месте, вызывая очередную волну гнева у молодёжи. — Вы чё делаете?! — Серёжа сорвался на крик, а в его глазах поселился такой страх за меня, который до этого мне даже не приходилось видеть. Власов что-то ещё кричал ему, но я уже не могла разобрать, что именно. Брат даже покраснел от злости, вместе с толпой дёргая решётку, точно был готов на месте вырвать её прямо из пола и потолка, в которые она уходила, будучи вмонтированной. В этой суматохе я разглядела и Никиту, точно с цепи сорвавшегося. Он так же, как и все остальные, что-то кричал, толкал решётку и был очень зол. Я даже не знала, что он мог быть таким, и плевать, что мы знали друг друга всего около двух недель. За наши предыдущие встречи он создал о себе впечатление парня, умеющего договариваться и решать все проблемы на берегу, не идя на поводу у своих эмоций, какими бы они ни были. И конфликт у кинотеатра доказывал это, всё-таки драку начал мой брат, а не он. А тут Кащей сам на себя не был похож, открывшись мне с новой стороны, — именно со стороны вспыльчивого и в то же время чувствующего парня, который, как и любой человек, мог испытывать гнев, кричать, срываться на самые грязные ругательства, которые мне до этого даже слышать не приходилось. — Только троньте! Любого убью за неё! Каждого найду и убью! — крик Кащея, казалось, перекрывал собой весь остальной шум, который создавали задержанные. Я смотрела на него — такого же, как и мой старший брат, красного, злого и не на шутку взволнованного. Видя его таким, я сама начинала испытывать страх, тут же сковавший меня. Потому как даже сам Кащей, будучи сдержанным и не позволяющим себе лишнего, был не в себе. Если пошатнулся рассудок этого парня, значило ли это, что меня действительно ждало целое испытание в кабинете майора? И вновь я была в ужасе от неизвестности, оттого безмолвно наблюдала, как на крики сбежались ещё несколько сержантов. Они, достав из своих спецсредств палки, не медля, начали колотить по металлическим прутьям, попадая по мужским рукам, чтобы отогнать от решётки парней. Меня, наконец, увели в неизвестном направлении, а шум из КАЗа, оставшегося где-то позади, и вовсе прекратился. Сопровождаемая уже одним сержантом, я безропотно поднималась на второй этаж участка. Молодой человек направлял меня по лестнице, а после и по коридору отделения, остановившись у одной из дверей, на которой висела табличка «Начальник отдела уголовного розыска майор милиции Д.Н. Камаев». Сержант, покосившись на меня, чуть выдохнул, а после, сказав что-то вроде «Не двигайся», постучал в дверь и открыл её. — Товарищ майор, разрешите? — судя по тому, что парень, схватив меня за предплечье, завёл в кабинет, он получил положительный ответ. Сержант, толкнув меня чуть в сторону, чтобы я не мешала ему, сделал три строевых шага к начальнику, а после выполнил воинское приветствие, приложив правую руку к нижнему краю своего головного убора. — По вашему указанию привёл для опроса задержанную. Майор милиции, сидевший за столом уже без пальто и шапки и перебиравший бумаги, устало потёр виски и отложил сие занятие, обращая на нас внимание. — Проходи, садись, — кивнув на стул напротив своего стола, приказал он, смотря на меня. В этот момент его голос показался мне самым грубым на свете, оттого он и звучал как-то недоброжелательно. — Свободен, сержант. Отчеканив «Есть», молодой милиционер, держа корпус ровно, на правом каблуке одной ноги и на левом носке другой повернулся кругом в сторону правой руки, а после, не сгибая ног в коленях, перенёс тяжесть тела на впереди стоящую ногу, выполняя строевой шаг и покидая кабинет. Раньше я видела строевые приёмы и движения только на торжественном марше в честь выпуска кадетов или курсантов Танкотехнического училища или той же Школы милиции. Но каково было моё удивление, когда в самом отделении милиции, будучи далёкими от торжества, сотрудники ОВД демонстрировали соблюдение ими воинского устава, о котором часто рассказывал Серёжа, вернувшись из армии. Должно быть, следование уставу говорило о чёткой дисциплинированности и субординации, которую они не забывали соблюдать при встречах с начальствующим составом. Однако в настоящий момент это мало заботило меня, если быть честной. Майор, сидевший напротив, сцепил пальцы в замок и, шумно выдохнув, посмотрел на меня. Он разглядывал моё лицо, словно пытался понять по его выражению все мои эмоции и прочитать все мысли, которые с бешеной скоростью роились в голове от паники. — Дамир Назарович Камаев, — он протянул мне свою ладонь для рукопожатия, представляясь. — Начальник отдела уголовного розыска Казанского РОВД четвёртого отделения милиции. Я восприняла его напускное дружелюбие как попытку сыграть в хорошего милиционера, однако испытывать судьбу не стала и всё же решила поддаться его правилам, неуверенно протянув руку в ответ. Мужчина воспринял этот жест как первый признак доверия, оттого решил продолжить беседу. — Имя своё даже не назовёшь? — майор Камаев усмехнулся, должно быть, поражаясь моей несговорчивости. — Пацанята твои надрессировали в молчанку играть? Ты ж зелёная совсем, во что влезла-то? Какой резон с уголовниками носиться? — Они не уголовники… — я прикусила щёку, отведя взгляд в сторону и пытаясь хоть как-то оправдать Никиту и брата. — Во дела… А кто же тогда? — казалось, круги под глазами Дамира Назаровича стали глубже и темнее, а голос его ещё грубее, чем был до этого. Я лишь вновь замолчала, не зная, что на это ответить. — Значит так, вот тебе бумага и ручка, — передо мной легли лист и шариковая ручка, — пиши имена и прозвища всех, кого знаешь, и иди домой с богом. Ты ж по-любому из приличной семьи, на кой чёрт тебе родителей позорить? Я насупилась, смотря на белый лист бумаги, края которого были слегка помяты, однако брать ручку не решалась. Я думала написать вымышленные прозвища и имена, если это могло помочь в освобождении ребят, однако, видя перед собой грозного майора, не могла привести мысли в порядок, оттого фантазия отключилась наглухо, судя по всему, вместе с мозгом. — Если я это сделаю, парней отпустят? Хотя бы двоих? — я подняла взгляд на Дамира Назаровича, теребя рукав грязного пальто от волнения. Ладони потели, а в горле пересыхало всякий раз, когда сердце ударялось о рёбра. — Девочка, ты торговаться со мной будешь? Ты хоть понимаешь, где ты находишься? — лицо майора Камаева исказила гримаса злобы, которую он еле сдерживал. — Я не собираюсь нянчиться с тобой. Я посадить тебя могу вместе с твоими ушлёпками, а ты защитить их пытаешься! Ты о своей жопе подумай, мученица ты хренова! Казалось, я не могла пошевелиться, тело содрогалось только от внезапно охватившего его озноба. Я боялась даже сглотнуть вязкую слюну, скопившуюся во рту от тошноты, подкатившей к горлу. Я знала, что начало нашей беседы с офицером лишь казалось спокойным и дружелюбным. Знала, что мягким со мной никто не будет, что никто не будет уговаривать меня помочь милиции, — заставят и дело с концом. Я забыла, что в наше время милицию стоило бояться больше, чем бандитов. Да, я забыла, но майор Камаев напомнил мне об этом одним угрожающим тоном и выражением своего пунцового лица, которое, казалось, вот-вот лопнет от ярости, наполнившей его. Серёжа всегда учил меня не показывать свой страх перед обидчиками. Он, как старший брат, всегда говорил, что при любых обстоятельствах нужно держать лицо, даже когда по этому лицу может прилететь. Несмотря на то, что брат просил никого не сдавать, в том числе и себя, а Никита едва ли не умолял забить на эти правила и не геройствовать, рассказать всё, о чём спросят, я всё равно не могла последовать совету Кащея. Какую бы обиду ни держала на Серёжу и как бы ни боялась, подставить не могла никого из них. Даже независимо от того, по чьей вине оказалась в участке, я всё равно не могла думать только о себе. Сама не понимаю, как, но я всё же взяла себя в руки, уняв дрожь в теле и наконец набравшись смелости взглянуть в карие глаза офицера. — Я вас услышала, — пугающее меня саму безразличие, точно маска легло на моё лицо. — Диктуйте, что нужно писать, — подобрав ручку со стола, шумно выдохнула я. Да, мне по-прежнему было страшно, но отчего-то удавалось скрывать этот страх, точно в груди открылось второе дыхание, принёсшее с собой, помимо безразличия, едва ли не тонну сил. Майор Камаев, довольный своим мнимым влиянием, начал диктовать шапку объяснения, которое следовало написать на имя начальника отделения, в КАЗе которого мы все сидели, — полковника милиции Тагаева. Стоило только услышать знакомую фамилию, как я ещё больше оживилась. Папин близкий друг был Тагаевым, как раз начальником отделения милиции. Дядя Мирза. А в шапке объяснения, что диктовал мне офицер, как раз были инициалы «М.К.», и это никак не могло быть просто совпадением. Это должно было стать моим выходом — нужно было только встретиться с дядей Мирзой, он же знал меня, а значит, мог помочь с возникшей проблемой. Удивительным было то, что до меня не дошло сразу, в какой отдел нас доставили. Хотя оно было вполне понятно, — о чём-то думать в моём стрессовом состоянии представлялось едва возможным. — По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее, — дав под диктовку последнюю фразу, Дамир Назарович добавил: — Дальше излагай всё по сути. Все имена, прозвища, адреса и события. В общем, всё, что считаешь нужным сказать, пиши. Желательно со всеми подробностями. Настолько стало всё равно от осознания, что никто так просто не оставит меня в покое. Я понимала: что бы ни сделала в этом кабинете, так просто от меня не отстанут. Топить брата я бы не стала ни за что. Кем бы он ни был, он по-прежнему оставался моим братом, а за семью всегда нужно горой стоять, что бы ни случилось. Даже парень, с которым я была знакома от силы две недели после медляка в «Силикате», был не так важен, как Серёжа. И даже несмотря на то, что я испытывала огромную симпатию к Кащею, любовь к семье и желание защитить её были гораздо сильнее. Именно поэтому я не могла последовать просьбам Никиты и выложить всё как есть. Да, я была влюблена в него, но повести себя как трусиха в такой момент позволить себе не могла. Лицо же нужно держать перед любым обидчиком, так ведь? Смелость, а может, и наглость застлали мой здравый рассудок. Оттого я, растянув губы в чересчур довольной улыбке, после двоеточия нацарапала весьма красноречивое выражение, которое считала в этот момент необходимым донести до офицера. Дамир Назарович особо не смотрел, что я писала, должно быть, принял мою внезапную покладистость за готовность сотрудничать, потому он, не обращая внимания на текст, что я прикрывала рукой, вновь принялся перебирать свои бумаги на столе. Вскоре я, перевернув лист текстом вниз, протянула его Камаеву, который, удивившись тому, как скоро я вернула ему объяснение, принял его. Перевернув «документ», он начал вчитываться. Его брови ползли вверх с каждым прочитанным словом, а я, точно умалишённая, с нескрываемой улыбкой наблюдала за тем, как спешно багровели его щёки.«Начальнику Казанского РОВД
четвертого отделения милиции
Полковнику милиции
М.К. Тагаеву
ОБЪЯСНЕНИЕ
По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее: Уважаемый товарищ майор, идите на хуй. Больше по данному факту пояснить ничего не могу». Гневный взгляд карих глаз сиюсекундно устремился ко мне. Сверкая белками, на которых были воспалены капилляры, и скаля стиснутыми зубами, майор милиции процедил: — Дрянь… Я лишь вновь лукаво улыбнулась, наблюдая за гневом милиционера, которого некоторое время назад боялась так, что поджилки тряслись. Я могла дать отпор, если того требовала ситуация. Могла, невзирая на страх. И пусть я в своей обыденной жизни не ругалась, в этом кабинете от испытанного за последние полдня стресса хотелось сыпать таким отборным матом, чтобы уши вяли не только у Серёжи, но и у Никиты, а вместе с ними и у всего четвёртого отделения милиции. Отбросив в сторону «объяснение», Камаев замахнулся, а я, ничего не успев понять, отхватила такую пощёчину, что меня снесло со стула на пол, а в глазах и вовсе на некоторое время потемнело. Как-то сразу ослабев от сильного удара, я дрогнула всем телом, чувствуя солоноватый вкус крови у себя во рту. От удара, оказалось, треснула губа, причём нормально так, ибо кровь шла ручьём, стекая по подбородку. И я бы, наверное, вновь поддалась панике, завидев алую жидкость, капающую с подбородка на деревянный пол, но не в этот раз. Дамир Назарович был в бешенстве, нервно одёргивая свой китель и что-то пыхтя. — Достаточно подробностей? Или карту всё же стоит приложить? — вытерев тыльной стороной ладони выступившую кровь, я усмехнулась, совсем не беспокоясь, что зуб нет-нет, да потеряла. Офицер хотел было обойти стол, разделявший нас, но стоило ему сделать шаг, как раздался поспешный стук, и дверь в кабинет бесцеремонно открылась, а на его пороге возник грузный полковник. То был дядя Мирза, появившийся, кстати, весьма вовремя. Это было каким-то невероятным везением, ей-богу. Иначе объяснить появление в кабинете майора Камаева самого начальника отделения было невозможно. Я даже не представляла себе, что мне действительно удастся встретиться с ним при таких обстоятельствах, но это всё же случилось и вот он здесь… наблюдал, как дочь его друга отделал его же подчинённый. Начальник участка опешил, увидев на полу валяющуюся в крови меня и красного, как рак, Камаева. Его брови едва не взмыли вверх от непонимания, а после полковник Тагаев нахмурился. — У тебя секунда, чтобы объяснить мне, что здесь происходит, — только и выдал дядя Мирза, не двигаясь с места.* * *
Парни выходили из КАЗа довольно бодро, стоило только тому же капитану открыть решётку. Серёжа поздоровался за руку с полковником, а после только хотел подойти ко мне, как дорогу ему преградил Никита, кинувшийся ко мне с объятиями. Парень был в ужасе, увидев меня. Он, хмурясь, целовал едва ли не каждый миллиметр моего лица, гладя по уже давно спутавшимся волосам. Едва касаясь моих раскрасневшихся щёк, Никита ничего не понимал, глаза его бегали по моему лицу, точно оно было и не моим вовсе. Только это не мешало ему оставлять поцелуй за поцелуем и пытаться аккуратно и даже с нежностью стереть кровь с моего лица. — Где этот урод?! — хриплый голос стал таким громким и грозным, что у меня по спине побежали мурашки, а Никита начал озираться по сторонам, ища виновника моей травмы. Камаев, находящийся рядом с дядей Мирзой и сжав губы настолько сильно, что те стали похожи на нитки, невозмутимо стоял на месте. Никита тут же заметил его, оттого дёрнулся в его сторону. Я пыталась схватить его за руку, но это оказалось бесполезным, он с лёгкостью отмахнулся от меня, вмиг оказавшись рядом с майором. — Это же у тебя, сука, она была в кабинете, — подойдя едва ли не вплотную к офицеру, процедил Никита прямо в лицо милиционера, тут же толкая его в грудь. Правда, толчком он не ограничился, а оттого после него сразу последовал удар в челюсть, от которого майор милиции тут же согнулся. Кащей занёс кулак для следующего удара, но оттащивший его от Камаева Серёжа, вовремя предотвратил очередной конфликт и возможное задержание. Хотя кого я обманывала, дядя Мирза после случившегося ничего бы не сделал ни с кем из нас. Он сам от негодования даже не вступился за своего сотрудника. После того, как я рассказала ему обо всём, полковник Тагаев пообещал разобраться с распустившим руки майором. Я же в какой-то степени чувствовала себя стукачкой, но гордость за то, что я смогла постоять за своего брата и буквально отстоять честь своей семьи, была гораздо больше. Правда, на мою просьбу не рассказывать о произошедшем родителям дядя Мирза разочарованно покачал головой, сказав, что хорошего в этой ситуации не было ровным счётом ничего, а мне, как и Серёже, следовало бы сменить круг общения, если людьми стать хотели, а не сбродом уличным. И всё же позволив нам всем покинуть участок без бюрократии и лишних вопросов, полковник пообещал зайти на днях в гости, чисто чтобы убедиться, что с нашей семьёй всё было хорошо. Я стояла у крыльца четвёртого отделения и наблюдала за курящими Серёжей и Никитой. На улице уже давно было темно. — Дай мне тоже, — протянув руку к сигарете Серёжи, устало выдохнула я. Мою ладонь тут же перехватили, а я возмущённо посмотрела на Никиту, который тут же взял эту ладонь в свою и звучно поцеловал. — Тебе это не надо, — как-то апатично произнёс он, притягивая меня к себе и целуя уже в макушку. Я же в очередной раз поражалась тому, каким открытым он оставался в своих чувствах ко мне, даже после всего произошедшего. Сердце от этого бешено колотилось в груди, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди, даже несмотря на Серёжу, закатившего от увиденного глаза. Никита не отчитывал меня за то, что я всё-таки ослушалась его. Не стал душить домыслами, что бы могло произойти не вмешайся начальник участка. Он просто нервно курил рядом с моим братом и, обнимая мои плечи, устало посматривал на меня. — Сейчас Андрюха должен подъехать, домой нас отвезёт, — потушив сигарету о заснеженный вазон, Серёжа набрал в ладони горсть снега и растёр им лицо. После этого он будто в себя пришёл и вновь посмотрел на меня, на этот раз как-то озадаченно. — Хотя, бля, какое «домой» в таком виде, — я опустила взгляд на своё грязное от крови пальто, боясь даже представить, что происходило с моим лицом и волосами. — Ладно я, отмажусь спаррингом, но ты-то… Не, нихера, у Аньки останешься, отстираешь вещи, себя в порядок приведёшь, я вещи чистые сам завезу. Я же понимала, что сказанное Серёжей было вполне разумным. Мой, мягко говоря, растрёпанный внешний вид оставлял желать лучшего и ни в коем случае не появляться на пороге дома. У родителей же истерика случится, если увидят такой — выглядящей как бродяжка из переулка. Сидя в КАЗе, я очень хотела оказаться дома, да и хотела до сих пор, если быть честной, но брат был прав, — появляться дома грязной, растрёпанной, да ещё и избитой — всё равно, что пса уличного дразнить. Родители не оставили бы это так просто, не поняли бы. В таком виде дома делать было нечего. Да и отчего-то не хотелось оставаться с братом в этот момент. Я будто пыталась избежать разговора, на который он по-любому настраивал себя, чтобы объяснить свою бандитскую деятельность. — С ума сошёл? — я нахмурилась, делая шаг назад. — А Анькины родители что скажут, когда увидят меня? Они же сразу нашим позвонят. Нельзя к ней. — Тоже верно… — Власов задумался, потерев подбородок и доставая из упаковки ещё одну сигарету. — Так у меня пусть останется, — Никита наконец подал голос, отбросив в сторону окурок, вид его при этом был предельно серьёзный. — У тебя она точно не останется, не надейся, — Серёжа лишь раздражённо прикрыл глаза, словно переваривая сказанное Кащеем, но менять свою позицию всё же не стал. Никита перевёл на меня свой усталый взгляд, но давления никакого не оказывал, даже не собирался заставлять меня ехать к нему. Он просто молча смотрел на меня, давая возможность решить самой, была ли я готова остаться у него, наплевав на приличия, которые мне с детства прививала мама. С одной стороны, где-то на подкорке сознания скреблось моё воспитание, а с другой, желание сберечь психику родителей. И всё же я заранее выбрала второе. Остаться в доме парня, который, отчего-то я была уверена, лишнего в отношении меня не позволит себе. Это было, на мой взгляд, правильным решением, пусть и единственным. Больше же идти было некуда. Я видела блеск в зелёных глазах, — Кащей всё понял и был даже рад моему решению. И всё же видя этот тёплый взгляд, скользящий по моему лицу, а после заговорщически подмигнувший, я осознала, что обрела своё плечо, до которого едва макушкой доставала. И пусть я тогда ещё не понимала, что именно это плечо снесёт мою личность, напрочь стерев все границы между «люблю» и «ненавижу» и заставив меня всякий раз задыхаться при встрече, одно я знала точно — в настоящее время мне был необходим именно этот человек. Даже если в недалёком будущем он станет тем, кто оставит после себя лишь желание железной щёткой сдирать кожу в тех местах, которых он касался.