Нарисуй мне радость

Лейтенант Левеконт с лёгкой, добродушной насмешкой склонил голову, скользя взглядом по мрачному лицу коммандера Фицджеймса: - Ну же, старина! Такое уныние тебе не идёт, а тем более, это грех. Они сидели в каюте Джеймса, на койке, и прикладывались к бутылке с красным вином, которую то и дело передавали друг другу. - Тебе ли рассуждать о грехе, Данди? – огрызнулся старший по званию. Да уж, к такому деликатному предмету стоило подступать кому угодно, только не сорвиголове Левеконту. Ещё и смеет делать намёки... Не обнаглел ли уже вконец? Но лейтенанта ничто не смущало, и он беспечно пожал плечами: - Да просто, дружище, мне на тебя больно смотреть последнее время. Улыбка украсила б твоё лицо. - Ну и что я тебе её, нарисую?! – вконец ощетинился коммандер. Левеконт многозначительно раскинул руки, принимая озорную, расслабленную позу, и бросил на друга весьма, даже чересчур, выразительный взгляд. - А знаешь ли, Джеймс, твои мысли движутся в правильном русле. Рисование могло бы тебе помочь, как мне кажется. Это занятие прекрасно успокаивает нервы. Иногда, правда, и усиливает волнение – вдохновение и сопутствующие переживания, всё такое – но разве не в том благо, что творчество помогает дать волю чувствам? В результате же, если получится, можно испытать драгоценное потрясение, кое греки называли катарсисом, - закончил лейтенант свою небольшую лекцию или напутствие. Коммандер всё-таки не мог не прыснуть, тряхнув холёными каштановыми кудрями и скрещивая руки на груди, так, что его широкие плечи приподнялись орлиными крыльями. Как бы легкомыслен ни бывал Анри Левеконт, а уж глупым его назвать было никак нельзя. Да ещё с учётом того, сколько времени они провели на Востоке, какие приключения пережили сообща и сколько почерпнули знаний о тамошних народах и их нравах, и тут уместны были бы целых несколько утверждений. Левеконт увлёкся мастерством восточных иносказаний и риторических игр. Левеконт прекрасно знал Джеймса и умел подобрать слова именно для него. Наконец, Левеконту было прекрасно известно, что именно терзает его командира и приятеля по совместительству. Фицджеймс любил и страдал. И это несмотря на то, что он писал кузине, Элизабет Коннингем, что жениться не планирует. Дело в том, что коммандер был по уши влюблён в начальника экспедиции, сэра Джона Франклина. Положение вырисовывалось незавидное по ряду причин. Сэр Джон, очевидно, был обыкновеннейшим, самым что ни на есть нормальным мужчиной с нормальными наклонностями, он, ранее овдовев, состоял уже во втором браке, был верен супруге, у него имелась юная дочь. К тому же, капитан был весьма благочестивым, глубоко верующим человеком – и как бы оскорблён он был при проявлении непристойного внимания в свой адрес!.. Да и он был весьма немолод. К тому же, судя по всему, никогда не отличался страстным темпераментом – и даже в более ранние годы не испытывал особого интереса к плотским удовольствиям. Но ведь притом он был невероятно ласков, со всей силой обжигающей невинности. Он обнимал Джеймса, то и дело брал его за руку, задевал пальцами локоть, легонько хлопал по спине, при утренних приветствиях расцеловывал в щёки – так слегка смешно, по-стариковски вытягивая губы и чмокая. Хотя в этом было и обыкновение его обращения – он практически любое своё взаимодействие с людьми подкреплял касаниями: даже плечо простого матроса он мог ободрительно тронуть, затем отступая на пару шагов и произнося распоряжение обычным своим степенным строгим тоном. Поэтому ему удавалось соблюсти странное равновесие, и отзывались о том, что Франклин очень дружелюбен, он всем словно отец, но одновременно не допускает фамильярности. Да и можно ли допустить её, глядя на такую гордую крупную стать и королевски благородное лицо? Ему стоило поклоняться и блаженствовать уже от того, что он к тебе обращается. А Джеймсу он не раз уже, будучи в особенно тёплом, открытом расположении духа говорил, что видит в нём сына и называл его: «мой мальчик». И опять сколь много надо было учитывать. Уже разница лет и положения вносила скабрезность, а это – это? Напоминающее... неужели кровосмешение? Джеймс кое-что слышал о своём отце, о его сомнительных похождениях. Он боялся того, что в Адмиралтействе просочатся хоть некие сведения, могущие испортить ему карьеру, он презирал этого человека всеми фибрами души – но всё равно жаждал отцовской любви, мечтал хоть о ком-то, кто мог бы подставить ему плечо, обласкать его – и сэр Джон Франклин стал таковым. Только чувства Джеймса далеко выходили за рамки сыновних. Как бы стоило ему смирять плоть? Нашлись бы на «Эребусе» плети, чтобы он мог повторить путь монахов-флагеллантов? Исполосовать мышцы собственной мощной, закалённой боями, спины кровавыми ссадинами и ранами для смирения чувства? И одобрил бы это сэр Джон? Отнюдь. - Джимми, Джимми, выпей ещё. Посидим ещё, пошутим. Ляжешь спать, и тебе станет легче. Ну же? Фицджеймс дёрнулся. Лейтенант положил руку ему на плечо и предложил бутылку. Как же обидно было видеть и то, что Анри знает его как облупленного, видит, что именно его гложет. - Ты, дорогой мой, слишком самолюбив. Зря ты смотришь на меня с такой кислой миной, без обид. Я предложил тебе не панацею, но неплохое средство. Нарисовать картинку – не так быстро и легко, как упиться до умопомрачения – а это у нас на «Эребусе» не приветствуется, все об этом знают – или как удовлетворить зов плоти с тем, кого ты желаешь – это-то уж тем более. Но почему бы и не катарсис, почему бы и не эстетика? – мечтательно посмотрел Данди. Фицджеймс ответил взглядом тоскливым, но понимающим. Его друг всё-таки имел некое соображение, ему нельзя было отказать в проницательности. - А поделишься ли со мной своими шедеврами, если что? - Поди ты к чёрту, Данди. - О-хо-хо, я так и думал! Но всё же? Левеконт подобрался даже ближе, чем было бы приятно Джеймсу и отвечало бы понятию дружеской душевности. - Ты знатный пошляк. Ты не понимаешь, что я чувствую, - проронил Джеймс. Коммандер весь поник, и эполеты свисли с плеч, и их бахрома казалась дешёвой мишурой. - Да, дорогой, я – сократически остроумничаю – понимаю, что не понимаю, - послушно отозвался Левеконт, подсаживаясь ещё поближе. – Это отличается от того, что нам привычно. Лейтенант был удивительно лёгок и смел, не придавал значения некоторым глубоким переживаниям Фицджеймса – но именно за это Джеймс был так признателен Данди. Они упражнялись в физических наслаждениях и потом со смаком делились восторгами – но не приписывали своим утехам сокровенного смысла, между ними царила лишь признательность, свойственная только боевым товарищам. И сейчас Левеконт улавливал, что будет некстати предложить свои услуги для снятия напряжения, хотя именно это ему и хотелось бы сделать. Он не переставал считать Джеймса обаятельным и привлекательным. К тому же не в лихом, бравом, а в скорбном своём виде Джеймс отличался какой-то новой красотой. Притом ему можно было только посочувствовать, пожалуй. В одном Данди был согласен с Джеймсом: оскорбительно было видеть, как сердечно капитан Франклин относится к капитану Крозье. Тот ведь, как кажется, сделал над собой неимоверное усилие, буквально вылез из кожи вон и всё-таки ответил внезапно на все унизительные старания сэра Джона завести с ним дружбу, тянувшиеся ещё со времён зимовки у острова Бичи. Что там повернулось в мозгах у этого неотёсанного ирландца, было неизвестно – но, наверное, сэр Джон был обрадован. Он постоянно так вежливо и радушно принимал его на корабле, внимательно слушал самые пессимистические соображения, сам серьёзнел и озабоченно кивал, прикидывал мрачнейшие сценарии – ещё и Джеймсу украдкой подавая знаки, чтобы тот не оставался в стороне. А между тем, Крозье так и сыпал мерзостями. Он цитировал капитана Кука, что людям в беде закон не писан, рисовал страшные картины того, как они, покинутые в ледяной пустыне, будут брести навстречу неизвестности и в конце концов убьют и пожрут друг друга – неслыханно!.. Он призывал прислушаться к тому, что может прийти нужда покинуть корабли – и тогда стоило определяться, куда именно направиться – и они сообща приняли решение, что в случае чего отправятся к Фьюри-бич. - Мне противно даже думать о таком исходе событий, - проронил как-то Фицджеймс. - Я понимаю, почему, - кивнув, серьёзно отозвался Левеконт. Уж точно не потому, что Джеймс бы протестовал против перспективы тянуть лодки на себе – этого атлета ещё и пришлось бы отговаривать от чрезмерных усилий и рывков. Джеймс только в редкие минуты позволял себе хандру, а всегда последнее время был зол, лют, пылок, его тёмные глаза так и сыпали искры – а самым чарующим было то, как боевая злость мешается в нём с весельем и огнём тогда, когда он подзадоривает себя и бросается в работу, а там уже становится ещё усерднее, чем Крозье – эти двое могли бы посоперничать, кто больший цербер у себя на судне. Но сейчас сердце этого романтического солдата было пронзено насквозь: относительно недавно он решился признаться сэру Джону в чувствах. Сказать, что коммандер был убит и смят, означало бы приуменьшить – Джеймсу в какой-то миг показалось, что сейчас капитан встанет и вышвырнет его из своей каюты, либо прижмёт к стенке, надаёт ему пощёчин, будет орать на него, брызгая слюной... А это было бы и ладно. Джеймс давно заметил, какие розовые, влекущие губы у сэра Джона – резкой, мужественной формы, но такие, очевидно, мягкие... Пускай бы быть и оплёванному таким восхитительным ртом. Ещё бы ему почти льстила перспектива того, что Франклин его ударит, хотя бы отвесит оплеуху. Сэр Джон был такой дородный и статный. Предсказуемая мягкость в нём явно сочеталась и с крепостью мышц – его царственный облик так завораживал. Джеймсу казалось, что какие-то черты, которые не считаются общепринято красивыми, которые, быть может, являются даже несколько забавными, не умаляют достоинства сэра Джона – они наполняли ещё большим сиянием и теплотой его прочие качества и облик, которые... Ах, Джеймс был готов почти зарычать в досаде от того, как в нём мешалась страсть и нежность, когда он о них думал. И – чёртов же Левеконт. Он заметил, что он и теперь замечтался – вон, сидит, посмеивается. - Наверное, уже мысленно делаешь наброски? – томно осведомился он. - Глаза б мои тебя не видели, Анри. - Маэстро изволит гневаться. Но, очевидно, я прав, посему и являюсь причиной такого раздражения. Левеконт беззлобно улыбнулся и взъерошил рано поседевшие, но густые, шелковистые волосы. Своей шевелюрой он напоминал легендарного тёзку Джеймса, Росса-младшего, что слыл самым красивым мужчиной в Королевском флоте – и когда-то, по слухам, состоял в очень близких отношениях с Френсисом Крозье. Вот что только нашёл славный Росс в этой деревенщине из Банбриджа?.. Но что-то отыскал же. Нечто выходящее за рамки его научных достижений в области магнитных измерений и расчётов, докладов Адмиралтейству. И сэр Джон также это мог бы отыскать, наверное – с его-то добротой и... потребностью в ласке? А она таки была, не зря же он так тянулся к людям и жаждал признания и симпатии в ответ. Почему бы и не Крозье, в конце концов... Как сэр Джон пытался добиться его порадовать и подбодрить во время той зимовки! Это терзало Джеймса больше всего. Он находил это таким унизительным, что аналогии подбирались самые что ни есть скабрезные – как будто благородный, но наивный кавалер бегал за сомнительной барышней. А что там за «барышня»? Ни кожи ни рожи, ещё и характер мерзкий. Тьфу!.. Тем временем, стоило возвращаться в действительности, и Джеймс пригрозил: - Смотри, Данди, ты ещё пожалеешь, если и тебя зарисую. - А чего мне стесняться? - Ты-то уж ничего не смущаешься. - И не подумаю, мне смущаться нечего – я вполне доволен своей наружностью и сложением, ты имел возможность это оценить, - поддел Левеконт. - Только полагаю, что объектом твоей натуры будет всё равно некто иной. - Да, - с вызовом откликнулся Джеймс. – Тут ты прав. - Крозье, что ли? – прыснул Данди. - Я тебе дам сейчас! Джеймс кинулся и двинул Анри в плечо, вполсилы, но тот всё равно повалился на койку, зато потом, хохоча, вскочил на ноги и парировал противнику, но его кулак был перехвачен. - О, да ты не забываешь навыки восточных единоборств! - Какие-то штуки не так просто забыть, - осклабился Джеймс. – И не так просто совладать с привычками тела. - Оно и видно. Левеконт красноречиво бросил взгляд на брюки коммандера, на область паха. - Я спокоен, вообще-то. А тебе хотелось бы меня раздразнить. - Иногда да, хочется. Ведь ты тот ещё красавчик. Ну, и разве ж мы не старые приятели, привыкшие к взаимовыручке? А всё-таки и теперь что-то есть в тебе, особенное. Но ведь теперь ты так воодушевлён перспективой начистить мне физиономию? - Обойдись. Без всего, что предвидел бы, дружище. Не про твою честь. - Честь сэра Джона, получается, вот что на кону. - Иди ты!.. - Ах-ха-ха, опять злишься, командир? Как же ты влюблён в нашего старичка Франклина... Он не особенно переживал, когда Фицджеймс отвесил ему шутливую пощёчину, впрочем, ощутимую – так, что Левеконт потёр лицо и притворно вздохнул: - Ох, как же ты сердит! Может, ещё и отымеешь меня в наказание? Серьёзно, Джеймс, ты как? Я не против! - Да я уже понял! – ожесточённо отчеканил Джеймс. – И всё сказал. А ты не наглей – не смей так вульгарно называть сэра Джона. Он герой, между прочим. Вот тебе – да ладно, нам – ещё предстоит заслужить такое звание... - Стоять, на минуточку! – воскликнул Данди, и с лица его слетела ухмылка. Вероятно, его обидело такое пренебрежение к совместно пережитым приключениям в жарких странах. Но очень трудно было сравнивать это с деяниями того, кто провёл на крайнем севере большую часть своей жизни. - Всё равно попридержи-ка язык – если не хочешь со мной поссориться, - нарочито ледяным тоном проронил Джеймс. Левеконт картинно потянулся – совсем как тот ручной гепард, что был у них на «Клио» - и вздохнул: - Не впрок тебе сегодня винцо, родной, вон как разбушевался. Может, лучше я пойду? А ты займёшься рисованием и, кхм, снимешь напряжение? – подмигнул он. Кожа у Джеймса была светлая, ровного приятного тона – но, видимо, какие-то нотки смуглости всё равно закрались, потому что он не краснел так легко, как тот же рыжий чёрт Крозье. Однако сейчас коммандер ощутил, что кровь, наверное, заметно прилила к щекам. И не только к ним. - Проваливай, Данди, серьёзно. Ты справедливо заметил, что настроение у меня так себе. Джеймс отчаянно выхватил из ящика письменного стола альбом и прикрылся им. - Не смею больше тревожить, - заговорщицки отозвался Левеконт, ловко подхватился с койки и с театральным изяществом скользнул к двери. Вот уже святой человек, при всей его вредности. Терпит Джеймса даже тогда, когда тот невыносим. - А всё-таки покажешь, что получается? - Посмотрим. С этим коммандер Фицджеймс и поспешил проводить лейтенанта Левеконта, а сам плюхнул альбом на стол, рассеянно выудил из ящика карандаши и размашисто уселся на скрипнувший под ним стул с расстроенным и озадаченным вздохом.