Бал у Берии

      В полном одиночестве финдиректор Варьете Иеремий Финягин сидел в своем кабинете, кусая тонкие губы, и по лицу его то и дело проходила судорога. К необыкновенному исчезновению директора Слуцкого присоединилось совершенно непредвиденное исчезновение администратора Васнецова. Финягину, впрочем, известно было, куда он ушёл, но вот отчего не пришёл обратно, уже было неразрешимою загадкой. Финягин был в целом человеком весьма деловым, но по неизвестной на то причине он не мог до сих пор принудить себя позвонить Васнецову, хотя время было уже около десяти часов вечера. Ровно в десять, тем самым совершив над собою форменное насилие, Финягин снял трубку с телефона и убедился в том, что аппарат пал смертью храбрых. Курьер доложил, что с прочими произошло то же самое. Это, конечно, неприятное, но не сверхъестественное событие окончательно потрясло финдиректора, но и обрадовало тем, что более не было необходимости звонить. В тот самый момент, когда над головою Финягина вспыхнула красная лампочка, что возвещала о начале антракта, подошёл курьер и сообщил, что прибыл чёрный маг. Финдиректора отчего-то передёрнуло, и он отправился за кулисы, дабы помянутого мага достойно принять, поскольку принимать было более некому. В большую уборную из коридора, где уже трещали сигнальные звонки, под разными предлогами заглядывали зеваки. Тут были фокусники в ярких халатах и в чалмах, конькобежец в белой вязаной куртке, бледный от пудры рассказчик и гримёр.       Прибывшая знаменитость поразила всех своим одеянием, впрочем, весьма подобающим для чёрного мага. Состояло помянутое одеяние из строгого чёрного костюма, верхняя часть коего являлась длинным и очень похожим на мантию фраком, под фраком имелся того же цвета жилет, а под жилетом уже находилась ярко-алая рубашка с блестящей чёрной бабочкой под воротником. На всех атрибутах этого замечательного одеяния имелись большие пуговицы золотого цвета, а на ноги были обуты превосходные начищенные туфли. Завершал же это великолепие фетровый чёрный цилиндр. Прибыл маг не один, а с двумя сопровождающими. Первый из них представлял собою очень высокого жилистого мужчину лет сорока на вид. Худое лицо его, обрамлённое жёсткой щетиной, было вроде бы даже в некоторой мере красивым, однако выражение имело настолько угрюмое и веяло такой жутью, что от мужчины так и хотелось сбежать. Глаза у него были мутного болотного оттенка, взгляд до невозможного тяжёлый, жуткий и несколько агрессивный, что никак не прибавляло желания с ним общаться. На голове мужчина имел тёмно-серую широкополую шляпу и немного скрывал лицо в её тени, и из-под неё же на его глаза спадало несколько прядей тёмно-каштановых волос. Примерно того же оттенка был и его костюм, что сидел на нём, впрочем, как на корове седло, а то и ещё хуже. Некую абсурдность в его образ, наконец, вносили высокие чёрные сапоги образца Наркомиссариата внутренних дел, впрочем, как и у самого мага, начищенные до блеска, и непонятные татуировки на пальцах. Однако ещё более необычен был второй сопровождающий. Отличался он в первую очередь тем, что был не человек, а чёрный жирный кот, который, войдя в уборную на задних лапах, совершенно непринуждённо сел на диван, щурясь на оголённые гримировальные лампионы. На шее у кота красовалась бабочка, но у мага она была чёрная, тогда как у кота носила серебристый оттенок и играла в свете электричества натуральными блёстками. Финягин постарался изобразить на лице улыбку, отчего оно сделалось кислым и злым, и раскланялся с безмолвным магом, что восседал на диване рядом с котом.       Рукопожатия не было, зато положение внезапно спас угрюмый высокий мужчина в шляпе. Впрочем, при общении он оказался весьма развязным, несмотря на мрачный вид. Мужчина в шляпе сам отрекомендовался финдиректору: — Личный помощник князя Лавренти Павлеса дзе Бериа, нашего почтенного мага… Можете звать меня Анатолий Николаевич, я не обижусь, — и, сняв с правой руки перчатку, протянул руку Финягину. Тут обнаружилось ещё кое-что странное: только теперь было замечено, что на одной руке у мужчины, оказывается, в неизвестных целях имелась перчатка! Впрочем, его рекомендация удивила финдиректора, и опять-таки неприятно: в контракте решительно ничего не упоминалось ни о каком помощнике. Весьма принуждённо и сухо Финягин осведомился у свалившегося ему на голову мужчины в шляпе о том, где аппаратура для сеанса. — Вы не придумывайте, товарищ директор, — ответил помощник мага и даже несколько высокомерно фыркнул. — Аппаратура нам, смею вас уверить, нисколько не понадобится. Тут же он протянул руку и преспокойно достал у кота из-за уха собственные Финягина золотые часы с цепочкой, что находились до этого в жилетном кармане под застёгнутым пиджаком финдиректора и к тому же продетые цепочкою в петлю. Финягин невольно ухватился за живот, присутствующие ахнули, а гримёр, заглядывающий в дверь, одобрительно крякнул. — Ваши часики, — невозмутимо сказал мужчина в шляпе и подал растерянному Финягину его собственность. — Прошу получить. — С таким в трамвай не садись, — тихо и весело шепнул рассказчик гримёру. Но кот отмочил штуку почище номера с чужими часами. Неожиданно поднявшись с дивана, он на задних лапах подошёл к подзеркальному столику, передней лапой вытащил пробку из графина, налил воды в стакан, выпил её, водрузил пробку на место и гримировальной тряпкой вытер усы. Тут никто даже и не ахнул, только рты раскрыли, а гримёр восхищённо шепнул: — Ай, класс! В это время в третий раз тревожно загремели звонки, и все, возбуждённые и предвкушающие интересный номер, повалили из уборной вон.       Через минуту в зрительном зале погасли шары, вспыхнула и дала красноватый отблеск на низ занавеса рампа, и в освещённой щели занавеса предстал перед публикой человек с небритым лицом, в помятом фраке и несвежем белье, представляющий собою конферансье. — Итак, граждане! — радостно провозгласил он. — Сегодня в нашем театре выступит грузинский князь Лавренти Павлес дзе Бериа с сеансом чёрной магии! Но мы-то с вами понимаем, что её вовсе не существует на свете и что она не что иное, как суеверие, а просто маэстро Бериа в высокой степени владеет техникой фокуса, что и будет видно из самой интересной части, то есть разоблачения этой техники, а так как мы все как один и за технику, и за её разоблачение, то попросим господина Бериа! Произнеся вся эту ахинею, конферансье сцепил обе руки ладонь к ладони и приветственно замахал ими в прорез занавеса, отчего тот, тихо шумя, и разошёлся в стороны. Выход мага с его угрюмым помощником и особенно котом, вступившим на сцену на задних лапах, вызвал у публики восторг. — Кресло мне, — негромко приказал Берия, и в ту же секунду, неизвестно как и откуда, на сцене появилось кресло, в которое и сел маг. — Скажи мне, лорд, — осведомился он у своего компаньона, который, вероятно, помимо «Анатолия Николаевича» был ещё кем-то, — как по-твоему, ведь московское народонаселение значительно изменилось? Маг поглядел на затихшую, поражённую появлением кресла из воздуха публику. — Точно так, мессир, — негромко ответил тот. — Вы правы. Горожане сильно изменились... Внешне, я говорю, как и сам город, впрочем. О костюмах нечего уж и говорить, появились эти... Как их... Автобусы, автомобили… — Трамваи, — почтительно подсказал Ховрин. Публика внимательно слушала этот разговор, полагая, что он является прелюдией к магическим фокусам. Кулисы были забиты артистами и рабочими сцены, и между их лицами виднелось напряжённое, бледное лицо Финягина. Физиономия конферансье, приютившегося сбоку сцены, начала выражать недоумение. Он чуть-чуть приподнял бровь и, воспользовавшись паузой, заговорил: — Иностранный артист выражает своё небывалое восхищение Москвой, выросшей в техническом отношении, а также и москвичами! Берия, Ховрин и кот разом повернули головы в сторону конферансье. — Разве я выразил восхищение? — спросил маг у Толи. — Никак нет, мессир, — отозвался тот, — вы никакого восхищения не выражали. — Так что же говорит этот человек? — А он попросту соврал! — на весь театр сообщил Толя, придавая при том голосу презрительнейшее выражение, и, обратясь к конферансье, иронически прибавил: — Поздравляю вас, гражданин, соврамши! С галереи плеснуло смешком, а конферансье вздрогнул и выпучил глаза. — Но меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны и прочая аппаратура, — медленно говорил маг тяжёлым басом, — сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне? — О да, — печально произнёс Толя, — это важнейший вопрос! В кулисах стали переглядываться и пожимать плечами, конферансье имел оттенок кремлёвской звезды, а Финягин, напротив, был бледен. Но тут, как бы отгадав начинающуюся тревогу, маг сказал: — Однако мы с тобой заговорились, Толя, а публика начинает скучать. Покажи нам для начала что-нибудь простенькое. Зал облегчённо шевельнулся. — Отчего нет, — апатично отозвался Толя, и в его жилистой татуированной руке неизвестно откуда появилась колода игральных карт. Он долго, красиво и мудрёно эту колоду тасовал, а кот в это время отошёл в противоположный конец рампы. Перетасовав же карты, Толя ровной лентой пустил их коту, кот пустил обратно, и так они передавали эту ленту, изображали из неё в воздухе фигуры, покуда Толя, приоткрывши рот, не заглотил всю колоду до последней карты. После этого кот раскланялся, шаркнув правой задней лапой, и вызвал неимоверный аплодисмент. — Класс! Класс! — восхищённо кричали за кулисами. — Колода теперь в третьем ряду, — невозмутимо сказал Толя, — находится в бумажнике у гражданина Парчевского, как раз между трехрублёвкой и повесткой о вызове в суд по делу о неуплате алиментов гражданке Зельковой. В партере зашевелились, начали привставать, и наконец какой-то гражданин, которого и впрямь звали Парчевским, весь пунцовый от изумления, извлёк из бумажника колоду и стал тыкать ею в воздух, не зная, что с нею делать. — Пусть она останется у вас на память, — великодушно позволил Толя. — Недаром же вы говорили вчера за ужином, что кабы не покер, то жизнь ваша в Москве была бы совершенно несносна. — Стара штука, — послышалось с галёрки, — этот в партере из той же компании. — Да? — задумчиво спросил Толя и прищурил болотный глаз. — В таком случае и вы в одной шайке с нами, потому что колода теперь у вас в кармане! На галёрке произошло движение, и послышался радостный голос: — Верно! У него! Тут, тут... Стой! Да это червонцы! Сидящие в партере повернули головы. На галёрке какой-то смятенный гражданин обнаружил у себя в кармане пачку, перевязанную банковским способом и с надписью на обложке: «Одна тысяча рублей». Соседи наваливались на него, а он в изумлении ковырял ногтём обложку, стараясь дознаться, настоящие ли это червонцы или какие-нибудь волшебные. — Настоящие! — вопили с галёрки. — Как есть настоящие! — Сыграйте и со мной в такую колоду, — весело попросил какой-то толстяк в средине партера. — Отчего же только с вами?! — возмутился Толя. — Нет уж, так совершенно нечестно! Пускай уж всем достанется! В руке у него вдруг оказался натуральный наган, и он расслабленно и даже несколько лениво сказал: — Всем смотреть наверх… Считаю до трёх. Раз… — поднял руку с наганом. — Два… — плавно уложил палец на курок. — Три! Сверкнуло, бухнуло, и тотчас же из-под купола, ныряя между трапециями, начали падать в зал белые бумажки. Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею, откидывало в оркестр и на сцену. Через несколько секунд денежный дождь, всё густея, достиг кресел, и зрители стали бумажки ловить. Поднимались сотни рук, зрители сквозь бумажки глядели на освещённую сцену и видели самые верные и праведные водяные знаки. Запах также не оставлял никаких сомнений: это был ни с чем по прелести не сравнимый запах только что отпечатанных денег. Сперва веселье, а потом изумление охватило весь театр. Всюду гудело слово «червонцы, червонцы», слышались вскрикивания «ах, ах!» и весёлый смех. Кое-кто уже ползал в проходе, шаря под креслами. Многие стояли на сиденьях, ловя вертлявые, капризные бумажки. На лицах милиции помаленьку стало выражаться недоумение, а артисты без церемонии начали высовываться из кулис. Между тем среди этой катавасии никто не заметил, что Лавренти Павлес дзе Бериа исчез. В бельэтаже послышался голос: «Ты чего хватаешь? Это моя! Ко мне летела!» — и другой голос: «Да ты не толкайся, я тебя сам так толкану!». И вдруг послышалась плюха. Тотчас в бельэтаже появился шлем милиционера, из бельэтажа кого-то повели. Вообще возбуждение возрастало, и неизвестно, во что бы все это вылилось, если бы Толя, до сих пор стоявший на сцене в наполеоновской позе и имевший при том откровенно скучающий вид, не взмахнул бы рукою. Деньги тут же образовали подобие смерча, закружились, подобно водовороту, полетели в его сторону, достигли и, пролетая мимо его руки, начали растворяться в воздухе, покуда совсем не исчезли. Двое молодых людей, обменявшись многозначительным и весёлым взглядом, снялись с мест и прямёхонько направились в буфет. В театре стоял гул, у всех зрителей возбуждённо блестели глаза. Да, да, неизвестно, во что бы всё это вылилось, если бы конферансье не нашел в себе силы и, стараясь покрепче овладеть собой, не заговорил бы голосом повышенной звучности: — Итак, граждане, мы с вами видели сейчас случай так называемого массового гипноза. Чисто научный опыт, как нельзя лучше доказывающий, что никаких чудес и магии не существует. Попросим же маэстро разоблачить нам этот опыт! Сейчас, граждане, вы увидите, как эти якобы денежные бумажки исчезнут так же внезапно, как и появились! Он зааплодировал сам себе, однако публика молчала, и конферансье смутился и тоже прекратил. Молчание прервал Толя и изрёк торжественным, как на партсобрании, но несколько презрительным тоном: — Товарищи! Хочу донести до вашего сведения, что этот гражданин снова наглым образом вам солгал! Деньги эти самые что ни на есть настоящие! — Браво! — отрывисто рявкнул бас где-то в высоте. — Между прочим, этот, — раздражённо изъявил Толя и указал пальцем на конферансье, — мне надоел. Суётся все время, куда его не спрашивают, ложными замечаниями портит сеанс! Он приблизился к конферансье, обошёл его кругом, и тут вдруг сделалось неожиданное: он хлопнул конферансье по плечам и воскликнул: — О, товарищ Янковский! — но тут же поправился. — Или, точнее будет, Тахоцкий? А может, Гуров или Перо? Львов? Альфа? Или же, наконец, Антид Ото? Конферансье смертельно побледнел и хотел попятиться, публика замерла, а Толя всё продолжал: — Ах, какое, право, необычайно интересное прикрытие вы избрали, товарищ Троцкий! Право, я восхищён! Честно говоря, я вас сразу и не признал! Слишком уж вы на виду и чрезмерно веселы для человека, что находится в Москве на абсолютно нелегальном положении! А помнится, вас приговорили к высылке из Союза решением ОСО при коллегии ОГПУ… Подождите, вспомню разве что число… Ах, точно! Это было восемнадцатого января и, кажется, около десяти лет назад… Девять, верно? Странно видеть вас здесь, право же, странно! А ведь вы по слухам недурно обосновались в Мексике… Неужели же до вас не дошла весточка о том, что за вами ведётся охота? Ах, представьте, вас разыскивает не абы кто, а НКВД! — Ховрин… — обречённо пробормотал конферансье. — Вы… Откуда и каким образом он узнал мага, для публики осталось неразрешимой загадкой. — Да, я, — преспокойно отозвался Толя, зацепил его за шиворот и, развернув лицом к залу, обратился к притихшей публике: — Имею честь представить вам этого занятного субъекта! Ежели вы думали, что это натуральный конферансье, так спешу вас расстроить — вы крупно ошибались! Итак, дамы и господа, перед вами сейчас не кто иной, как оппозиционер Лев Давидович Троцкий, признанный врагом народа и разыскиваемый НКВД! Однако я своевременно проявил, так скажем, революционную бдительность, и изловил этого подлеца! Теперь же давайте решим: что бы нам такое с ним сделать? Публика неуверенно зашевелилась, зашептала, но предположений пока особых не высказывала. — А голову ему можете оторвать? — сурово спросил из первого ряда черноволосый молодой мужчина с внушительным горбатым носом и тёмными густыми бровями, до сих пор мирно потягивавший коньяк из маленького бокальчика. — Как вы говорите? — тотчас отозвался на это безобразие Ховрин. — Голову ему оторвать? А это идея! Барсик, слышал? Иди сюда, негодник! Кис-кис-кис… И произошла невиданная вещь. Шерсть на чёрном коте встала дыбом, и он душераздирающе заверещал. Затем котище сжался в комок и, как пантера, махнул прямо на грудь Троцкому, а оттуда перескочил на голову. Яростно урча, пухлыми лапами кот вцепился в шевелюру ложного конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал эту голову с его шеи. Две с половиной тысячи человек в театре вскрикнули как один. Гражданин с коньяком аж шумно выплюнул его мощным потоком. Кровь брызнула в разные стороны, угодила в том числе и на Толю, пульсирующими алыми фонтанами хлынула из разорванных артерий на шее, залила самому Троцкому фрак и сорочку, а затем обезглавленное тело нелепо плюхнулось на пол. В зале послышались истерические крики женщин. Кот осторожно вложил голову в окровавленные руки Толи, тот за волосы поднял её и показал публике, и голова эта отчаянно крикнула на весь театр: — Помогите! — А без вас веселее, — издевательски сказал Толя. — Нам тут контрики недобитые не нужны. — Ну ты и сука, Ховрин, — задушевно сказала голова. Толя поморщился, щёлкнул пальцами свободной руки, и голова из его рук и лежавшее на полу тело мгновенно исчезли. — Постойте, товарищ маг! — закричал всё тот же темноволосый парень из первого ряда и опять чуть не подавился своим коньяком. — Вы что, натурально ему голову оторвали? — Ну, как видите, — отозвался Толя. — А куда же вы его дели, товарищ маг? — не унимался парень. — Так на кладбище, — невозмутимо ответил Толя, — в Мексику. Куда ж ещё этому контрику деваться? — И правильно! — завопил вдруг этот зритель, вскочил, отставил свой коньяк на подлокотник сиденья и воздел к потолку руку, как Ленин на памятнике. — Товарищи! За Родину! За Сталина! Ура товарищу магу и его революционной бдительности! — Ура! — завопила наперебой всё ещё растерянная публика. — Ура! — Ну что ж, — сказал Толя, с достоинством раскланявшись. — Мы с вами выяснили, что без этого негодяя нам гораздо веселее. Мне кажется, сейчас, когда мы наконец сплавили его куда подальше, самое время открыть магазин платья! — Женского? — спросили из зала. — Отчего же только женского, — обиделся Толя. — Мужского тоже! И тотчас пол сцены покрылся персидскими коврами, возникли громадные зеркала, с боков освещённые зеленоватыми трубками, а меж зеркал — витрины, и в них зрители в весёлом ошеломлении увидели разных цветов и фасонов парижские женские платья, сотни различных цветов и фасонов шляп, туфель, сумочек. Это в одних витринах. А в других появились сотни мужских рубашек, костюмов, обуви, головных уборов и даже цилиндров! Среди дамских же предметов ещё мелькали футлярчики, в которых обыкновенно находилась помада, и флакончики натуральных французских духов. Но что было самое интересное, так это то, что на небольшом кожаном диванчике, расположенном рядом с зеркалом, чёрт знает откуда взялся изящный рыжеволосый юноша на вид не старше двадцати лет. Он полулежал на этом диване в довольно похабной позе, а именно одну ногу опустив на пол, а другую согнув в колене и закинув на подлокотник, и обмахивался свёрнутой в трубочку «Комсомолкой». Одет он был с претензией на стиль, но весьма причудливо: белоснежная рубашка практически одного тона с его кожей, надетая навыпуск и явно для этого миниатюрного юноши слишком большая, была расстёгнута практически наполовину, поверх неё был накинут чёрный бархатный пиджак, того же цвета и материала брюки были несколько укорочены, немного оголяли бледные лодыжки, и почти совсем белая кожа контрастировала с чёрными лаковыми ботинками. В довершение всей этой чудной картины на шее юноши зачем-то болтался шёлковый платок цвета лягушки в обмороке, что было уж совсем непонятно. Впрочем, в публике это лишь подогрело восторг и зародило мысли, что так выглядит самая что ни на есть настоящая парижская мода. Парень тем временем окинул публику томным взором зелёных глаз, хозяйски улыбнулся, встал с кресла и медленно продефилировал вдоль витрин, обмахиваясь при том всё той же свёрнутой «Комсомолкой». Толя, приторно ухмыляясь, объявил, что совершенно бесплатно проводит обмен старого платья и обуви на парижские модели таковых. То же самое он добавил относительно всего прочего. Кот начал шаркать задней лапой, передней в то же время выделывая какие-то жесты, свойственные швейцарам, открывающим дверь. Рыжеволосый юноша медово улыбнулся, заправил за ухо кудрявую огненную прядь и чарующим голосом заговорил: — Баленсиага, Луи Виттон, Герлэн, Шанель номер пять, Мицуко, вечерние платья, платья компот… — тут он сбился, резко и совершенно невежливо выразился: — Тьфу ты, блять! — и снова бархатно запел: — Платья коктейль, повседневные платья… Толя сахарно скалился, кот кланялся, юноша открывал стеклянные витрины. — Прошу! — провозгласил Толя. — Без всякого стеснения и церемоний! Публика волновалась, но идти на сцену пока никто не решался. Наконец какая-то женщина вышла из десятого ряда партера и, улыбаясь так, что ей, мол, решительно всё равно и в общем наплевать, прошла и по боковому трапу поднялась на сцену. — Браво! — провозгласил Толя. — Встречаем первого посетителя! Барсик, негодник, кресло! Для начала подберём вам туфли! Кот мигом подтащил кресло, женщина села, Толя щёлкнул пальцами, и перед нею тотчас образовалась целая груда туфель. Женщина сняла свою правую туфлю, примерила тёмно-серую, потопала в ковёр, осмотрела каблук. — А они не будут жать? — задумчиво спросила она. На это Толя обиженно воскликнул: — Что вы, что вы! — и кот от обиды мяукнул. — А цвет? — не унималась женщина. — Носят ли сейчас такой цвет в Париже? — О, конечно, мадам! — ласково запел рыжеволосый юноша. — Уверяю вас, это самый актуальный цвет на всех заграничных подиумах! Знаете вы, как он называется? «Паук, замышляющий преступление»! Не правда ли, дивно замечательное и романтичное название? Похоже, цвет замышляющего преступление паука окончательно её убедил. — Я беру эту пару, мосье, — сказала женщина с достоинством, надевая и вторую туфлю. Старые туфли были выброшены за занавеску, и туда же проследовала и сама она в сопровождении рыжего юноши и Толи, нёсшего на плечиках несколько модельных платьев. Кот суетился, помогал и для пущей важности повесил себе на шею сантиметр. Через минуту из-за занавески вышла женщина в таком роскошном платье глубокого красно-коричневого цвета, что по всему партеру прокатился вздох. Храбрая дама, до удивительности похорошевшая, остановилась у зеркала, повела обнажёнными плечами, потрогала волосы на затылке и изогнулась, стараясь заглянуть себе за спину. — Как мне идёт это платье? — спросила она, обращаясь не то к Толе, не то к рыжему юноше. Тут же отозвался второй: — Превосходно идёт, мадам! Знаете, что это за цвет? Самый что ни на есть свежий! «Рвота императрицы»! В Париже теперь все такой носят! — Фирма просит вас принять это на память, — довольно резко оборвал его словоблудие Толя и вежливо подал женщине открытый футляр с флаконом. — Мерси, — надменно ответила она и пошла по трапу в партер. Пока она шла, зрители вскакивали, прикасались к футляру. И вот тут прорвало начисто, и со всех сторон на сцену пошли люди. В общем возбуждённом говоре, смешках и вздохах послышался мужской голос: «Я не позволяю тебе!» — и женский: «Деспот и мещанин! Не ломайте мне руку!». Женщины и мужчины исчезали за занавеской, оставляли там свои вещи и выходили в новых. На табуретках с золочёными ножками сидел целый ряд мужчин и дам, энергично топая в ковёр заново обутыми ногами. Толя становился перед дамами на колени, орудовал металлическим рожком, кот, изнемогая под грудами сумочек и туфель, таскался от витрины к табуреткам и обратно, юноша с платком на шее то появлялся, то исчезал и дошёл до того, что чуть ли не каждому отвешивал комплименты, при этом совершенно распутно улыбаясь. Именно от него публика узнала о таких прекрасных оттенках, как «Влюблённая жаба», «Парижская грязь», «Блошиное брюшко», «Испуганная мышь», «Лицо негра» и многих других. Названия эти, если вдуматься, были весьма и весьма нелицеприятны, но публика была в восторге от возможности соприкоснуться с настоящей парижской модой. Общее изумление вызвал один мужчина. Он взял себе костюм, со слов рыжего, цвета «Медвежье ушко», и потом объявил, что у супруги его грипп и что поэтому он просит передать ей что-нибудь через него. В доказательство же того, что он действительно женат, гражданин готов был предъявить паспорт. Заявление заботливого мужа было встречено хохотом. Толя убедил гражданина, что верит, как самому себе, и без паспорта, и вручил гражданину две пары шёлковых чулок, кот же от себя добавил футлярчик с помадой. Опоздавшие рвались на сцену, со сцены текли счастливцы в бальных платьях, в халатах и пижамах, в строгих визитных костюмах, в шляпах, надвинутых на одну бровь и даже в цилиндрах. Тогда Толя объявил, что за поздним временем магазин закрывается до завтрашнего вечера ровно через одну минуту, и неимоверная суета поднялась на сцене. Женщины наскоро, без всякой примерки, хватали туфли. Одна, как буря, ворвалась за занавеску, сбросила там свой костюм и овладела первым, что подвернулось, — шёлковым, в громадных букетах халатом, и, кроме того, успела подцепить два футляра духов. Ровно через минуту грянул пистолетный выстрел, зеркала исчезли, провалились витрины и табуретки, ковёр растаял в воздухе так же, как и занавеска. Последней исчезла высоченная гора старых платьев и обуви, и стала сцена опять строга, пуста и гола. И вот здесь в дело вмешалось новое действующее лицо. Из ложи номер два послышался голос: — Всё-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов, в особенности фокус с денежными бумажками. Желательно также и возвращение конферансье на сцену. Судьба его волнует зрителей. Всё новое — хорошо забытое старое, и голос этот принадлежал не кому иному, как почтенному финдиректору Варьете Иеремию Финягину. Финягин под шумок из-за кулис сбежал и теперь помещался в ложе с двумя дамами: пожилой, дорого и модно одетой, и другой — молоденькой и хорошенькой, одетой попроще. Первая из них, как вскоре выяснилось при составлении протокола, была супругой Финягина, а вторая — дальней родственницей его, начинающей и подающей надежды актрисой, приехавшей из Ярославля и проживающей в квартире супругов Финягиных. — Гражданин Финягин! — строго отозвался Толя. — Я, конечно, извиняюсь, здесь разоблачать нечего, всё и так ясно. — Нет, виноват! Разоблачение совершенно необходимо. Без этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса требует объяснения, как и было заявлено! — Зрительная масса, — нагло перебил Финягина Толя, — как будто ничего не заявляла! Во всяком случае, я этого не слышал, а слух у меня абсолютный! Но, принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, товарищ Финягин, я, так и быть, произведу разоблачение. Но для этого разрешите ещё один крохотный номерок? — Отчего же, — покровительственно ответил Финягин. — Но непременно с разоблачением! — Как скажете, — покорно сказал Толя и пожал плечами. — Итак, позвольте вас спросить, где вы были вчера вечером, Иеремий Афанасьевич? При этом неуместном и даже, пожалуй, несколько хамском вопросе лицо Финягина изменилось, и весьма сильно изменилось. — Иеремий Афанасьевич вчера вечером был на важном заседании, — очень надменно заявила супруга Финягина, — но я не понимаю, какое отношение это имеет к магии. — Ага! — подтвердил Толя. — Натурально, вы не понимаете. Насчёт же заседания вы пребываете в полном заблуждении. Выехав на упомянутое заседание, каковое, к слову говоря, и назначено-то вчера не было, Иеремий Афанасьевич отпустил своего шофёра на Чистых прудах, — весь театр затих, — а сам в автобусе поехал на Елоховскую улицу в гости к певичке из ресторана «Астория» Надежде Владимировне Ашкенази и провел у неё в гостях около четырёх часов. — Ой! — страдальчески воскликнул кто-то в полной тишине. Молодая же родственница Иеремия Афанасьевича вдруг расхохоталась низким и страшным смехом. — Всё понятно! — воскликнула она. — И я давно уже подозревала это. Теперь мне ясно, почему ты никогда не водил меня в «Асторию»! И, внезапно размахнувшись, коротким и толстым лиловым зонтиком она ударила Иеремия Афанасьевича прямо по голове. Подлец же Толя, подначивая, провозгласил: — Вот, почтенные граждане, вы и видите один из случаев разоблачения, которого столь назойливо добивался Иеремий Афанасьевич! — Как смела ты, негодяйка, коснуться моего мужа? — грозно спросила супруга Иеремия Афанасьевича, поднимаясь в ложе во весь свой гигантский рост. Второй короткий прилив сатанинского смеха овладел молодой родственницей. — Уж кто-кто, — ответила она, хохоча, — а уж я-то смею коснуться! И второй раз раздался сухой треск зонтика, отскочившего от головы Иеремия Афанасьевича. Чёрная с пёрышком и вуалью шляпка молодой родственницы перекочевала в то время на голову стоявшего в углу сцены рыжеволосого юноши, и он теперь кокетливо вертелся и так и сяк с этой шляпочкой на голове. — Милиция! Взять её! — страшным голосом прокричала супруга Финягина, у многих аж похолодели сердца. А тут ещё кот выскочил к рампе и вдруг рявкнул на весь театр человеческим голосом: — Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте музыку!!! Ополоумевший дирижёр, не отдавая себе отчёта в том, что делает, взмахнул палочкой, и оркестр не заиграл, и даже не грянул, и даже не хватил, а именно, по омерзительному выражению кота, урезал какой-то невероятный, ни на что не похожий по развязности своей марш. Вскоре марш скатился уже в некую полублатную мелодию, и, как некоторым показалось, Толя принялся напевать тихонько:

Раз в Ростове-на-Дону Я первый раз попал в тюрьму, На нары, ты понял, на нары, ты понял, На нары… А за стеною фраера Всю ночь гуляли до утра И шмары, ты понял, и шмары, ты понял, И шмары…

А может быть, не было никаких этих слов, а были другие на эту же музыку, какие-то неприличные крайне. Важно не это, а важно то, что в Варьете после всего этого началось что-то вроде столпотворения вавилонского. К финягинской ложе бежала милиция, на барьер лезли любопытные, слышались адские взрывы хохота, бешеные крики, заглушаемые золотым звоном тарелок из оркестра. И видно было, что сцена внезапно опустела и что ловкий Толя, и неизвестный публике рыжий юноша в шейном платке, равно как и наглый котяра Барсик, растаяли в воздухе, исчезли, как раньше исчез маг в кресле с полинявшей обивкой. Никто из зрителей уже не видел, как Толя очень крепко и даже грубо припечатал ладонью по тому месту, что чуть ниже спины, заливисто хохочущего рыжеволосого юношу в шляпке финягинской родственницы, сурово посмотрел на него и раздельно прошипел: — Опять ты устроил чёрт знает что! Ну, Илюша, получишь ты у меня… Побереги сегодня свою задницу…