Бал у Берии

      Нарушая относительную тишину ночной Москвы стуком высоких острых каблучков по асфальту, Илья быстрым шагом шёл по третьему проезду Марьиной Рощи. Путь его лежал в подпольную опиумную курильню, которая находилась здесь же, неподалёку, в одной из подворотен. Воздействие кокаина уже спало, настроение сделалось совершенно паршивым, а времени было всего около половины третьего ночи, поэтому возвращаться в квартиру №50 Илье категорически не хотелось. К тому же, на неизбежную экзекуцию за незапланированное мессиром убийство Финягина сейчас совершенно не было никаких моральных сил, поэтому решение пришло в голову мгновенно — таким образом, следовало отдохнуть, при чём, как говорится, чем хуже, тем лучше. Для похода в какой-нибудь кабак не было ни настроения, ни желания, поэтому Илья и избрал своей целью курильню с некоторой функцией борделя в Марьиной Роще, в целом тот ещё гадюшник, но всё ещё хранящий дух декаданса и очень подходящий под избранный девиз этого вечера — чем хуже, тем лучше. Руководствуясь этим же девизом, Илья принял решение заявиться в помянутую курильню в самом вульгарном и откровенном виде, на какой он только был способен, и непременно там кого-нибудь на эту ночь подцепить. Долго думая над вопросом самого что ни на есть похабного вида, он нарядился в конечном итоге в «маленькое чёрное платье» практически по заветам Коко Шанель, разве что слишком для такой изысканной леди откровенное — атласное, узкое, с глубоким вырезом что спереди, что сзади и по длине разве что прикрывающее кружево на чулках, да и вообще хоть что-то прикрывающее. Ленты, из которых состоял верх платья, причудливо переплетались на груди, но при этом не достигали пояса юбки, тем самым оставляя полосу голой кожи. Полоса эта, в зависимости от движения, то сужалась, то ширилась, мелькало даже неглубокое тёмное пятно, явственно обозначавшее пупок. Последний акцент очень выбивался из скромной московской моды, не смевшей себе такого позволить, а потому наверняка должен был привлечь внимание собравшихся в опиумной курильне. Однако Илья счёл, что в таком виде, даже беря в расчёт густо накрашенные ресницы, опущенные вниз длинные стрелки, тёмные блестящие тени на веках и ярко-красную помаду, сразу будет ясно, что он не женщина, поэтому пришлось накидывать чёрный дамский плащ с отложным воротником и к тому же чёрную шляпку с вуалью. Также на шею для логического завершения была надета прикрывающая шрам расшитая рубинами чёрная бархотка, тонкие руки обтянули того же цвета сетчатые перчатки, и поверх них на пальцы пристроились золотые кольца. В таком виде он счёл себя совершенством, пару раз ещё подумал, что мужчиной быть ему уже совершенно наскучило, и лишь тогда со спокойной душою направился в курильню. Спустившись по знакомой со времён самого расцвета декаданса хлипкой каменной лестнице, Илья очутился в столь же знакомом подвальном помещении, и у входа его встретил не менее знакомый китаец с собранными в прилизанный хвост волосами. Он поклонился в вежливом жесте и всё так же, не поднимая головы, поприветствовал: — Xiānshēng nǐ hǎo! Huānyíng! (Здравствуйте, господин! Добро пожаловать!) Илья выдавил из себя масляную улыбку и ответил вполголоса, также по-китайски: — Nǐ hǎo, zhāng wěi. Dài wǒ dào yīgè kòng wèizi, gěi wǒ dào bēi yǐnliào. (Здравствуй, Чжань Вэй. Проводи меня до свободного места и принеси выпить.) — Xiānshēng, nǐ hái xiàng wǎngcháng yīyàng ma? (Вам как обычно, господин?) — Shì de. Kǔ ài jiǔ. (Да. Абсент.) Китаец подобострастно закивал, залебезил перед Ильёй: — Yěxǔ zhè wèi xiānshēng huán xiǎng zài chōu yī gēn yān? (Может, господин изволит ещё выкурить трубку?) Илья ответил уже громче, восторженно сверкая глазами: — Dāngrán hǎo! Lián yīgè dōu méiyǒu! Érqiě gèng qiáng, zhān wěi! (Да, чёрт возьми! Даже не одну! И покрепче, Чжань Вэй!) — Nàme wǒmen jiù guòqù ba, xiānshēng. (Тогда пройдёмте, господин.) Китаец провёл Илью по длинному коридору, освещённому тусклыми лампами в зелёных и красных плафонах, издающих тусклое сияние. Вдоль стен в произвольном порядке сидели и лежали курильщики, кто-то бредил, иные же вовсе были без сознания. В воздухе витал тяжёлый приторный запах опия, кружились клубы дыма из тонких зажжённых трубок. Минув коридор, Илья со своим провожатым очутился в огромной комнате с таким же тусклым красно-зелёным освещением. Китаец отвёл его в самый дальний угол этой комнаты, где из лёгких и полупрозрачных красных занавесок было создано подобие шатра, отгораживающего два застеленных вычурными шёлковыми покрывалами дивана друг напротив друга и маленький кофейный столик красного дерева между ними. Илья осторожно уселся на мягкие подушки, закинул ногу на ногу, кокетливым взглядом окинул помещение, надеясь выцепить взглядом хоть кого-то соответствующего его вкусам. — Děng yīxià, xiānshēng. Yīqiè dūhuì zài yī miǎo zhōng nèi zhǔnbèi hǎo! (Подождите немного, господин. Сию секунду всё будет готово!) — льстиво сверкая тёмными бусинками глаз, сказал китаец. Илья в ответ только кивнул. Не хотелось пока, чтобы кто-то из здесь присутствующих раскрыл его тайну, поэтому он счёл нужным ничего до поры до времени не говорить. Китаец ушёл выполнять его заказ, и Илья, оставшись один, снова осмотрелся по сторонам. Пьяные и накуренные опием тела, находящиеся, как и в коридоре, в весьма хаотичном порядке, чей-то бессвязный бред, доносящиеся откуда-то томные женские стоны — всё это являло картину крайне отвратительную, но так нужную сейчас, пропитанную тем самым декадансом, как десять или пятнадцать лет назад… Да, это было так же ужасно, как и изначальная поставленная Ильёй цель отдаться без раздумий первому встречному, но именно в этом тёмном ужасе и крылась некоторая прелесть, грязная, отвратительная, безумная. Вернулся китаец, поставил перед Ильёй поднос с двумя плотно забитыми опием трубками, графином с прозрачной зелёной жидкостью и стопкой, для этого напитка предназначенной. Илья сдержанно улыбнулся, изо всех сил стараясь не продемонстрировать моментально навострившиеся от людского духа клыки, и шепнул одними губами: — Xièxiè. (Благодарю.) Снова оставшись в одиночестве, Илья откинул с лица тёмную вуаль, расположился среди подушек поудобнее, взял с подноса трубку, осторожно обхватил мундштук губами, стараясь как можно меньше отпечатывать помаду, и щёлкнул зажигалкой, втягивая воздух. Пламя вспыхнуло среди частиц вещества, охватило их, и в лёгкие медленной волной полился дурманящий сладковатый дым. Илья тянул его как можно дольше и глубже, смаковал вкус, пока хватало на то сил, и лишь потом выпустил изо рта огромное облако красноватого с прозеленью дыма, отложил трубку на поднос, налил себе абсента и со стопкою в руке блаженно откинулся на подушки, чувствуя овладевающую всем телом лёгкость. Медленно потягивая абсент, Илья чувствовал, как всё сильнее и сильнее путается сознание, приятно кружится голова, по всему телу проходят приятные судороги. Перед глазами поплыли мелкие цветные пятна, свет бил в глаза и передавался на занавесках неведомой мозаикой, и Илья невольно зажмурился, потому что от всего этого великолепия в голове начинался несусветный шум. Сколько времени он находился в такой прострации, доподлинно известно не было, однако из этого полусонного и невероятно блаженного состояния его вырвал весьма приятный мужской голос: — Здравствуйте. Илья в ответ на это невнятно кивнул и с трудом открыл глаза. Кое-как сфокусировав взгляд, он увидел перед собою достаточно привлекательного темноволосого мужчину лет двадцати пяти на вид, но обросшего, бледного и с огромными тенями под глазами. «Очевидный декадент! — постановил Илья, еле собрав мысли в кучу. — Надо же, ещё не вымерли… А может, даже поэт». — А ведь вы не женщина, — уверенно сказал его неожиданный собеседник. — Что ж, с вашей стороны это весьма смело. «А он ведь ничего!» — Как вы это поняли? — всё же не удержавшись, спросил Илья. — Мне казалось, что я смогу в некоторой мере сохранить инкогнито. — Ваши манеры не слишком похожи на женские, — с улыбкой пояснил мужчина. — Нет, в целом от вас прямо-таки веет грацией и изяществом, но некоторые ваши движения несколько резковаты для женщин, и тем самым вы выдаёте себя. Впрочем, это заметно только в том случае, если к вам долго и внимательно приглядываться. — А вы приглядывались? — поинтересовался Илья, кокетливо стреляя взглядом в собеседника и откладывая при том на стол снятую шляпку. — Вы сразу привлекли внимание, — всё так же улыбаясь, подтвердил собеседник. — Ваше платье… Редко можно увидеть что-то подобное на москвичках. Нынче мода гораздо скромнее. — Если вы поняли, что я не женщина, — Илья прищурился и потянулся за трубкой, — то чего же вы, прошу прощения, хотите? Узнать у меня, как мне хватает смелости расхаживать в весьма откровенных женских нарядах? — О нет, — со смехом отозвался мужчина. — Быть может, вы меня поймёте, в противном же случае я приму ваш отказ. Один, кажется, древнегреческий философ говорил, что существует две разновидности эроса — эрос небесный и эрос пошлый. При том пошлым называлась любовь к женщинам… В этом я уже совершенно преисполнился и хотел бы поглубже познать вкус того самого небесного эроса, а тут увидел здесь вас и даже, признаться, несколько удивился, что же вы, такой возвышенный и прекрасный, достойный пера какого-нибудь великого художника эпохи Возрождения, делаете в этом ужасном притоне. — Не льстите мне, — отозвался Илья, перебирая между пальцами трубку. — Поверьте, я не такой уж и возвышенный. Да будет вам известно, что я прекрасно понял вашу метафору и хочу вам сказать, что сам здесь за тем же, разве что не во имя познания небесного эроса, но во имя банального плотского удовольствия, потому что женщины мне попросту наскучили. — Всё же ваше поведение крайне смело, — отметил собеседник, — и даже несколько граничит с вызывающим. — Я всего лишь не ограничиваю себя глупыми рамками. Раньше люди были гораздо проще, пока не придумали законы, мораль, грехи и прочую чушь, созданную для того, чтобы контролировать их, подобно стаду овец, и управлять сознанием. В целом вся эта ересь совершенно неестественна и полностью противоречит всем законам природы. Поэтому благодаря им люди не развиваются, а становятся ближе к низменным животным. Использованная вами метафора глубока, но вникаете ли вы в её истинный смысл? Почему влечение к женщинам было названо пошлым? Ответ банален — в этом случае все так называемые чувства продиктованы инстинктом продолжения рода, инстинктом низменным, что есть у любого бессловесного животного… Страсть к мужчинам же имеет несколько иной порядок и иную сущность, а ведь между тем в наше время люди считают эту страсть величайшим нарушением морали и закона, даже чуть ли не болезнью! — на этих словах Илья резко осёкся, понимая, что мысли путаются, решил, что лучше этот процесс усилить, и добавил: — Подождите… Позвольте прерваться и выкурить ещё трубочку. — Да, конечно, — согласился собеседник. — Оказывается, помимо смелости и привлекательности вы ещё и умны… Как ваше имя? — Илья… — Приятно познакомиться… Марк, — представился мужчина и, наблюдая, как Илья пытается трясущимися руками подкурить трубку, сказал: — Позвольте. Он придвинулся ближе, осторожно вынул из хрупких чужих пальцев зажигалку, щёлкнул ею — Илья только и успел потянуть воздух. Дурман всё усиливался, остановиться было невозможно, по телу прошла лёгкая дрожь, и Илья, выпуская трубку из ослабевшей руки, с тихим стоном откинулся на подушки, угождая прямиком в объятия своего нового знакомого. Тот поймал его свободной рукою — в другой уже помещалась полная абсента стопка, — крепко сжал за талию, так что Илью от этого касания буквально в жар бросило, и хотя чужую руку от его тела отделял чёрный плащ, создавалось ощущение, словно этот едва знакомый ему Марк касается голой кожи. — Вы холодный, — подметил Марк, сильнее стискивая пальцы. — Не замёрзли? — О нет, наоборот, — хрипло выговорил Илья, — мне очень жарко… Позвольте, я сниму плащ. — Я помогу вам, — сказано это было негромко, почти что на ухо, отчего по всему телу прошла волна мурашек. Не в силах думать, Илья покорно отдался в чужие руки, позволил медленно снять с себя плащ, ненавязчиво обласкать вместе с тем спину и плечи, вызывая предчувствие чего-то необыкновенно приятного, а потом уже снова коснуться неприкрытой тканью талии, вторую руку опуская в то время на колено, легонько сжимая и проводя всё выше, стремясь оказаться под тканью короткого платья. — Ещё раз извините, я выпью, — почти одними губами прошептал Илья. — Во рту всё пересохло… Дрожащими руками он схватил стопку абсента и осушил залпом, сразу же понимая остатками затуманенного разума, что сделал это совершенно зря и теперь вообще перестаёт соображать. Однако та самая затуманенная часть рассудка уверенно заявила, что чем хуже — тем лучше. Руководствуясь этим правилом, как и весь вообще сегодняшний вечер, Илья потянулся к столу, чтобы подлить себе ещё, выронил стопку, разбил её об пол вдребезги и тогда, откинув с графина хрустальную крышку, принялся хлестать абсент прямо из горла. Руки бешено тряслись, зеленоватые струйки стекали по подбородку, переползали на шею, скатывались в ложбинку между ключиц. Почувствовав, что рассудок покинул окончательно, Илья едва успел поставить графин на место и рухнул на диван, удивляясь, как не упал ещё в обморок. — Разрешите немного за вами поухаживать? — словно сквозь пелену услышал он голос Марка. — Прошу вас, — чужим и совершенно севшим голосом сказал Илья, — делайте со мной что хотите… — А чего хотите вы? — учтиво полюбопытствовал тот, чуть нависая сверху. — А я хочу, чтобы вы меня отымели… Это звучит ужасно, банально, грубо, пошло, я сам не знаю, как у меня язык на такое повернулся, но я, чёрт возьми, сегодня весь вечер разве об этом и думаю! — Звучит действительно так себе, — согласился Марк, — но я снова потрясён вашей честностью. — Пустяки… На самом деле я патологический лжец, но когда дело касается постели… Или когда я пребываю под наркотиком… О чёрт, я уже не помню, что говорил… — Вы часто принимаете препараты? — Скорее да… Знаете, невозможно люблю кокаин… Без него моя жизнь сделалась бы совсем… — тут Илья осёкся, так как снова напрочь забыл, о чём шла речь. Облезлый потолок курильни рябил перед глазами и переливался разными красками, словно хвост огромного диковинного павлина. — О, я предпочитаю морфий. Волшебное ощущение, как он разливается по венам… Каждый раз хочется получить такое же удовольствие, как впервые, но это вряд ли возможно. Впрочем, уверен, вы прекраснее морфия… — Нет сомнений, — тихо ответил Илья. Он и сам так считал. Чужие горячие губы скользнули в ямочку между ключицами, собрали полынно-горькие зеленоватые капли, поползли выше по шее, чуть отодвигая в сторону отделанное рубинами украшение, оказались наконец в опасной близости от его собственных губ, обдающих, напротив, мертвенным льдом. Поцелуй вышел пламенный, томительный, хмельной, отдающий абсентом на губах, Марк, чьё имя Илья, впрочем, уже начал забывать, между тем всё гладил обтянутые полупрозрачными чулками колени, постепенно продвигая ласку всё выше, на бёдра, пробираясь под подол платья и цепляя пальцами кружево на чулках. — Постойте, — отрывисто прошептал Илья, отрываясь от поцелуя. — Скажите… Раз вас зовут Марк, так вы, значит, еврей? — Пожалуй, — согласился тот, между тем поднимая руку выше и касаясь уже под юбкой голой кожи бедра. — Так у вас обрезание… — задумчиво сказал Илья, начиная от ласки немного задыхаться. — Это, право, чудесно… Вы вот что скажите ещё… Как вы находите, морфий — это кошерно?.. — Наверное, нет, — рассудил Марк. — Да и что с того? Если думать, кошерно или нет, так можно и всю жизнь продумать… — Да, да, совершенно с вами согласен… Вы продолжайте, продолжайте… И Марка дважды просить не пришлось, хотя и говорят, что у евреев близость равносильна ужину — пока хорошенько не попросишь, так ни за что не получишь. Илья не видел среди цветных пятен перед глазами, но разве что чувствовал, как юбка скользит вверх по его бёдрам, оголяя всё сильнее и открывая чуть шершавым и совершенно бесцеремонным пальцам. — О, так на вас нет белья… Весьма, я бы сказал, притягательно. Илья сразу же вспомнил, как ушлый и временами препротивный котяра Барсик изобрёл специально для него дразнилку, которая казалась шерстяному непревзойдённо смешной и звучала следующим образом: «Илья — ходит без белья». От такого воспоминания он аж поморщился и сказал: — Да, женское бельё я признаю натурально орудием пыток… Все эти лифы, корсеты, панталоны… А мужское тут совершенно неуместно… Но сказанная вами фраза, знаете, ассоциируется у меня с одним котом… Тоже как-то так говорил, тварь мохнатая… А впрочем, неважно… Ассоциация с котами Марка, видимо, совсем не озаботила, да и разве возможно удивить морфиниста словами о говорящих котах? Илья и сам мгновенно забыл о том, что только что говорил, млел, сходил с ума от чужих горячих губ на своём теле, концентрирующих ласку на бедренных косточках и внизу живота. Ощущения были, словно он находится в пустоте, в невесомости, ничего вообще нет вокруг и этого мира тоже нет. Илья осторожно передвинул руку Марка чуть выше, под ленты верха платья, чтобы пальцы ощутили под чёрной тканью голый живот, сам вздрогнул от этой легчайшей ласки, почувствовал её — и вновь отдался потрясающим ощущениям, каким-то образом осознав, кому она предназначена и в чём заключён её смысл. Марк снова проявил большую покладистость, — понял, что нравится именно так — и начал гладить полосу белой кожи, проникая пальцами и ногтями внутрь — осторожно, по миллиметру, внутрь пупка, пока вдруг не надавил с невероятной силой, отчего на глазах Ильи аж выступили слёзы. Одновременно он придвинулся к губам Ильи, поцеловал их и прошептал в самое ухо: «Больно?». Только именно этого и хотелось — боли, терзающих острых ногтей, пульсации нервов на напряжённых мышцах — Илья ничего так не желал в своей жизни, и именно такого ответа от Марка и ждал. Когда Илья понял всё до конца, он ответил: «Нет». Марк надавил снова, вонзил ноготь в ямку, чуть распоров её до крови, надавив чуть сильнее — прямо в точку. Тем временем у Ильи окончательно снесло крышу — впрочем, если он и раньше мог достучаться до совершенно непредсказуемых граней собственного сознания, то сейчас он был окончательно готов на любые странности. Позволял обводить и щекотать, царапать и резать живот, пропускать пальцы под край юбки — на выбор. Да, эти руки, тёмные волосы... Лицо совсем размылось, все ощущения словно собрались в один большой ком, отхлынули куда-то вниз, отчего пытка ощущалась лишь острее, прохлада комнаты жгла пупок, боль словно извивалась внутри тела, наливаясь свинцом, а хриплые, страшные слова, произносимые рядом с лицом и языком, обещали так много, даже большего, чем сама возможность продолжать любить. В мозг молнией пробилось: Толя. Сердце остановилось на миг, набирая разгон, захрипев в последний раз, вернулось на место и замерло в томительной пустоте. Толя... Теперь Илья ясно видел его болотные глаза, чётко и ясно чувствовал расстояние, отделяющее их от мира, слышал его смех, его голос, когда он брал его за плечи, где-то в глубине дома, казалось, различал его шаги. Прохрипел: — Толя, я, кажется, люблю тебя... Мне так хорошо с тобой... Будь я бабой, я б за тебя замуж вышел... В самом деле, не могло же быть такого, что кто-то ещё может так же сводить с ума, дурманить, что с этим кем-то может быть так хорошо… Никто так не умел, никто, кроме Толи, его Толи, самого любимого и желанного в этом мире. Любимого? Пожалуй, иначе чем ещё можно было объяснить всё то, что он испытывал, находясь рядом с ним, в его сильных тёплых руках? И глаза у него такие красивые, близкие, что в них хочется окунуться с головой, как в омут или трясину, и покорно, ничуть не сопротивляясь, утонуть. Нет, пожалуй, ничего на этом свете более родного, чем эти самые глаза в цвет жухлой болотной травы, ласковые губы, запах… Запах крови, его крови, от которого начинает приятно кружиться голова. Где этот запах? ГДЕ ЭТОТ ЧЁРТОВ ЗАПАХ? Почему он его не чувствует? Слишком много смешалось других — опий, терпкий полынный перегар и чужая, неизвестная кровь. Человеческая кровь. От мысли о ней закололо в висках, опиумная дрожь прошибла тело, и Илья невольно выпустил клыки, закусил ими нижнюю губу. — Подождите, — расслышал сквозь пелену дурмана тихий голос. — Мне кажется, или... — Вам-таки кажется, — на автомате ответил Илья, но только спустя мгновение уловил мысль: он видел... Видел его суть. Клыки выдали с головой. Значит, всё-таки не Толя, раз удивился, увидев. Он ведь всё знал, ничуть не пугался вампира, при поцелуях часто даже дразняще ласкал языком острые клыки, которые всех приводили в трепет и его одного умиляли. Или всё же он?.. Слишком отчётливо послышался на периферии раздражённого наркотиками сознания его тихий голос: «Мой маленький вампир…» Никто не говорил так пафосно, высокопарно и в то же время сентиментально, кроме него в периоды особого настроения, никто не знал его сути и ею не восторгался, кроме одного-единственного. И совершенно точно ни с кем другим не могло быть так прекрасно, как было впоследствии, но чего Илья в целом уже запомнить особо не смог. Помнил разве что удивительно бестолковые мысли про букву «твёрдый знак» и о том, как эту самую букву произнести, собственную срывающуюся фразу: «Сними с меня наконец уже это чёртово платье» и вскоре после этого удивительно приятное ощущение контрастирующей с льдом своего тела жаркой плоти в себе, пульсацию вен под упругой тонкой кожей. После, выкурив ещё трубку, Илья почувствовал, как сознание постепенно отключается совсем, и в глазах медленно, но верно начинает темнеть, словно повсюду везде выключили свет. Он откинулся на диван, на мягкие подушки, даже не пытаясь ничем прикрыться, нервно провёл пальцем по собственным губам, пачкаясь остатками красной помады — хотелось проверить, что он всё ещё находится в своём теле и вообще властен над ним. Вроде бы контроль он ещё не утерял… Вроде бы. Сквозь наступающую чёрную пелену бессознательности Илья почувствовал, как его плеча касаются тёплые руки, накрывают пиджаком ничем не прикрытое тело. С кем он? Кто это? Хотя разве может кто-то, кроме одного-единственного на этом свете Толи, с таким теплом и нежностью коснуться его, так заботливо накрыть? Наверное, это всё же не пиджак — ведь Толя не носит пиджаков. Либо это его любимое чёрное пальто, либо китель от парадной формы НКВД, либо его извечная белая рубашка, которую Илья каждый день так старательно отглаживает… Для атмосферы полной идиллии между ними не хватает одного — его крови, тёплой, терпкой и самой прекрасной на вкус. — Милый, — из последних сил прошептал Илья, — ляг ко мне… Он не увидел, разве что почувствовал расположившиеся рядом с собой чужое и тёплое тело, безошибочно определил, даже не глядя, где находится шея с выступающей и так заманчиво пульсирующей синей венкой, которую он тщательно за всё время изучил и помнил теперь наизусть, вплоть до самой последней клеточки, впился клыками как раз в пульсирующую венку, прокусывая медленно, очень осторожно, безболезненно. Никакой резкости, никакого хруста рвущихся тканей, никакого сопротивления. Где-то в другом мире, в стороне, дикий крик: «Что вы делаете?! Так мне не показалось?!». Наверняка в курильне, как обычно, случилась какая-нибудь драка двух порядочно поддатых наркотиками или абсентом джентльменов, но такое бывает часто, Илья уже привык. Они ни за что не помешают их единению с любимым… Ни за что… Жаркая кровь текла по губам вниз, пачкала подбородок, но вкуса Илья отчего-то не чувствовал, только приятное тепло. Пил он долго, этим теплом наслаждаясь, пил, пока не перестал совершенно ничего чувствовать, и тогда осторожно вытащил клыки из раны, облизнулся из последних сил, собирая с губ кровавые капли. Вдалеке, за стенкой его мирка, кто-то с хрипом рухнул на пол — видимо, в какой-то свалке оказалась слабая, проигравшая сторона, которой совсем несладко приходилось теперь биться в агонии. Мир внезапно обрушился сверху и придавил, Илья растёкся по дивану, и последней мыслью перед тем, как он окончательно отключился, было: «Что ж… Если люди так чувствуют себя, когда умирают… То умирать очень весело».