Алло, алло, Джеймс, какие вести? Давно я дома не была... Пятнадцать дней, как я в отъезде, Ну, как идут у нас дела?
И тут случилось вдруг совсем невиданное: тот самый капельдинер, который выпрашивал у него мандат и вообще-то никогда в жизни не умел петь, подхватил зычным, почти как у самого Шаляпина, голосом:Всё хорошо, прекрасная маркиза, Дела идут и жизнь легка... Ни одного печального сюрприза, За исключением пустяка!
И принялся при этом ещё подскакивать на месте и приплясывать, покуда не начал изображать какое-то подобие чарльстона. Было это настолько заразительно, что остальные все, и курьеры, и кассирши, и уборщицы, и счетоводы, и машинистки, и другие капельдинеры тоже вдруг принялись приплясывать и в итоге совершенно слаженным образом начали откалывать натуральный чарльстон и подпевать:Так, ерунда, пустое дело, Кобыла ваша околела, А в остальном, прекрасная маркиза, Всё хорошо, всё хорошо!
В тот самый момент, как началось это вопиющее безобразие, к Варьете подъехала чёрная «эмка», или же по-народному воронок. Из этого воронка вылез очень высокий жилистый мужчина в форме НКВД с погонами комиссара третьего ранга. Он держал на поводке большую чёрную овчарку, что чинно выхаживала рядом с ним. Завидев воронок и вышедшего из него чекиста, очередь мигом рассосалась, словно бы её и не было. Чекист действительно выглядел несколько угрожающе, смотрел из-под спадающих на лицо тёмных прядей крайне злым и агрессивным взором болотных глаз и всем своим выражением будто говорил: «Не влезай — расстрел!». Собственно говоря, это был не кто иной, как комиссар третьего ранга НКВД СССР Анатолий Николаевич Ховрин, или же просто Толя, по совместительству помощник чёрного мага. На входе в Варьете его повстречал самый добросовестный из капельдинеров, что преспокойно сидел на своём месте, читал газету, ни по каким окнам не глазел и чарльстона не танцевал. Он вежливо поздоровался с прибывшим комиссаром и принялся первым делом ему рассказывать всё то же самое, что совсем недавно сообщали его коллеги Селигерову и что тот счёл совершенно неинтересным. Мол, администрация Варьете в лице директора, финдиректора и администратора пропала и находится неизвестно где, бухгалтера Огнева арестовали за спекуляцию, граждане в непотребном виде бегали под окнами, уборщица обнаружила кабинет Финягина пустым, вызвали милицию, милиция ничего не нашла, позвонили в НКВД… — Выдернули меня из отпуска, блять! — сокрушился Толя после этого рассказа. — Вот вы мне скажите, гражданин капельдинер, не могли бы ваши сотрудники пропадать и бедокурить не сейчас, а, скажем, через недельку? Едва отпуск выбил, а сегодня звонят, мол, никак без вас, товарищ комиссар! Вот же ведь черти полосатые! — Извините, товарищ комиссар, — понурился капельдинер, как будто и впрямь был в чём-то виноват. — Пойдёмте, я вас в кабинет Финягина проведу… — А пойдёмте, — согласился Толя и дёрнул за поводок. И тут взгляд капельдинера упал на животное, на этот поводок привязанное, которое ему сначала показалось овчаркою, но теперь он понял, что на поводке отчего-то помещается не собака, а огромный и жирный чёрный кот. — Товарищ начальник, — робел спросил капельдинер, — а почему у вас вместо собаки это… Кот? — Какой же это кот! — возмутился этим словам Толя. — Это натуральная ищейка… Барсик, след! И тут этот огромный Барсик и впрямь втянул воздух треугольным розовым носиком, получше принюхался и — о чудо! — потянул своего хозяина к лестнице на второй этаж, да с такой силой, что комиссар едва сумел его удержать. Впрочем, он особо воле кота и не противился, поэтому пошёл туда, куда тот его тянул, а за ними поспешил и капельдинер. Поднявшись на второй этаж, в коридоре они увидели престранную картину. Все сотрудники Варьете дружно и слаженно откалывали чарльстон прямо посреди коридора, и другой капельдинер, тот, что имел неосторожность придраться к майору Селигерову, при этом ещё громко гудел:Узнал ваш муж, прекрасная маркиза, Что разорил себя и вас, Не вынес он подобного сюрприза И застрелился в тот же час. Упавши мёртвым у печи, Он опрокинул две свечи, Попали свечи на ковёр…
От этого зрелища у капельдинера, который сопровождал Толю, глаза полезли на лоб, сам Толя закашлялся и зашипел что-то вроде «Ну это уже, знаете, чересчур!», и даже кот громко и очень возмущённо мявкнул. Тут сделалось вдруг совершенно странное — поющий резко замолчал на полуслове, зато заголосила вдруг машинистка, и при том уже совершенно иную песню:В Москве проживала блондинка, На Сретенке, в доме шестом, Была хороша, как картинка, И нежная очень притом. Ах! Крутится, вертится шар голубой, Крутится, вертится над головой, Крутится, вертится, хочет упасть. Кавалер барышню хочет украсть…
И вот под эту мелодию началось сущее безумие! Дамы принялись вдруг высоко поднимать ноги, взмахивать ими, задирая при том юбки, а мужская половина сотрудников, включая пришедшего с Толей капельдинера, одним махом, синхронно расстегнула брюки и начала выделывать странные движения, крутя корпусом по и против часовой стрелки. У Толи от этого зрелища задёргалась левая бровь, он протёр глаза, надеясь, видимо, что это безобразие исчезнет, но безобразие и не думало исчезать. Тогда Толя зло сплюнул себе под ноги и прикрикнул строго: — Граждане, соблюдайте приличия! Но гражданам было глубоко наплевать на его выражение, и они продолжали кто махать ногами, а кто и вертеть чем похлеще. — Да ну нахер, — сказал Толя коту. — Барсик, след! Отведи-ка меня до кабинета товарища финдиректора. И Барсик действительно его привёл в кабинет, который принадлежал Финягину. Там уже заседали трое сотрудников из ОБХСС, и вид у них был несколько шокированный. — Здравия желаю, товарищ комиссар! — в унисон поздоровались все трое. — Здорово, голуби, — отозвался Толя. — Товарищ Селигеров с вами? — Так точно, — сказал один из сотрудников, который был единственный из всех одет в форму. — Проводит обыск в бухгалтерии… Застрял там что-то. Ох, не по правилам он, конечно, не по правилам… — Отчего не по правилам? — строго спросил Толя. — Статья есть, мандат есть, понятые есть… — Да где те понятые, — отмахнулся другой сотрудник в штатском сером костюме. — Вы ж видели, товарищ Ховрин, что там в коридоре творится? — Ну, видел… — Так и понятые, стало быть, тоже там! Чарльстон танцуют, сволочи… Толя неопределённо хмыкнул, потому что он-то знал, что в коридоре уже танцуют далеко не чарльстон. Между тем майор Селигеров закончил наконец с вознёй в бухгалтерии и решил разыскать наконец Толю, который, по его расчётам, уже должен был приехать в Варьете. Беззаботно мурлыкая привязавшуюся к нему «Маркизу», Илья направился к выходу в коридор и, не предвещая беды, открыл дверь и переступил через порог. Взгляду его, ничего не предвещающего, предстало ужасное и невероятное зрелище, что несколькими минутами раннее деморализовало даже стойкого ко всякого рода инцидентам Толю, а более нежную психику истеричного и пристрастного к разного рода злоупотреблениям Ильи и вовсе угрожало пошатнуть. Сотрудники Варьете всё ещё танцевали, но это уже был не безобидный чарльстон, а некое подобие канкана вперемешку с… вообще чёрт знает чем таким! Никто и никогда ещё не видел ни одного танца, чтобы мужчины танцевали его с расстёгнутыми штанами! Завидев этот тёмный ужас, Илья сначала поперхнулся воздухом, потом закашлялся, а потом, еле сдерживая приступ тошноты, помчался, не разбирая дороги, в том направлении, где в Варьете, по его разумениям, находилась уборная. Влетев туда, он поскользнулся, упал на кафельный пол, ушиб колени и порвал штаны, проскользил таким образом аж до самого умывальника и наконец дал волю своему несчастному организму. Тошнило его после такого зрелища весьма долго и, что для вампира характерно, кровью. Наконец, вздохнув с облегчением, Илья потёр разбитые колени, тщательно прополоскал рот, выпил холодной воды из-под крана и решил снова отправиться на поиски Толи, но при этом стараясь на новоиспечённых канканщиков не смотреть, иначе это было чревато ещё одним приступом тошноты. Выскользнув из уборной, он огляделся по сторонам и тут понял, что совершенно не помнит, в какую сторону ему вообще нужно идти. То есть он был, конечно, абсолютно уверен в правильном направлении и даже помнил, зачем сюда пришёл, — но ведь главное то, что он не помнил дороги назад! Что ж, подумал он, была не была, и выбрал направление наугад, пошёл налево, миновал несколько тёмных пустых коридоров, основательно заплутал и в итоге выскочил в крохотном тёмном зале, поскользнувшись на огромном куске застывшего клея, сбежал по ступенькам вниз, вышел на маленькую, освещённую тусклой лампочкой улицу. Что за чёрный ход? Вернулся в зал, свернул в другую дверь, опять пошёл непонятно куда в самом прямом смысле слова. «Улица — ум, улица — шутка, ум — безумие, так говорила маркиза Помпадур!» — вдруг вспомнил он известную поговорку. За дверью было темно, и от неожиданности Илья чуть не рванул вперёд, уверенный, однако, прежде всего в своём зрении и только потом в своих ногах. Он направился дальше, сворачивал то направо, то налево, наконец не выдержал и закричал не своим голосом: — ТОЛЯ, ТО-О-ОЛЯ-Я-Я-Я, ТО-О-О-О-ОЛЯ-Я-Я-Я-Я! Никто не отозвался, зычный крик облетел пустынные коридоры, отдаваясь гулким эхом. Илья побродил ещё немного, покричал, наконец в одном из бесчисленных поворотов наткнулся на телефон, дрожащими пальцами набрал номер и забормотал: — Алло, скорая, тут человеку плохо! Я его зову, а он не отзывается! — и для пущего подтверждения своих слов оглушительно заорал куда-то вдаль: — ТО-О-О-ОЛЯ-Я-Я-Я! Толя в это время преспокойно восседал в кабинете Финягина в компании сотрудников ОБХСС и уныло рылся в его документах, что валялись в хаотичном порядке на столе и под ним, дабы создать иллюзию бурной деятельности и поддержать легенду, что он, дескать, не знает, куда же Иеремий Афанасьевич пропал, и стремится изо всех сил найти хоть малейшую зацепку, кою милиция упустила. Кот-ищейка же всей своей гигантской тушей восседал на коленях сотрудника ОБХСС, что был в сером штатском костюме, и тот нещадно этого кота тискал, гладил, чесал за ушами и при этом приговаривал: — Барсик, Ба-а-арсик, Ба-а-арсик... Хороший кот... БА-А-А-АРСИК! Толя всё это время в документах ковырялся и постоянно отвлекался ненароком на этого товарища в сером костюме, пока ему это наконец не надоело, и он не рявкнул на весь финягинский кабинет: — БАРСИК, ОТВЕТЬ ЕМУ УЖЕ! — Мряу, — громко сказал Барсик. Правда, это больше походило на «блять», но на это никто не обратил внимания. — Какой умница! — восхитился товарищ в сером костюме. Чему он восхищался, было совершенно неясно. Вот если бы кот по-человечески сказал, это было бы другое дело, а это вообще что такое — «мряу»! И все другие милиционеры смотрели на Барсика, как на невиданное чудо природы. Видно, у них вообще не принято было хвалить животных. Тут, позвольте заметить, явно крылся какой-то подвох! Толя махнул рукой, вздохнул и снова уткнулся в бумаги. Ему очень хотелось, чтобы какая-нибудь гадость случилась. Он даже представить себе не мог, что будет делать, если что-то такое всё-таки произойдёт. Видимо, тогда и выбирать не придётся. Тем временем тот сотрудник, который был в милицейский форме, бесцельно слонялся по кабинету и рассматривал стены, где висели картины. На одной картине был яблоневый сад. Оперативник долго его разглядывал, опять подошёл к Барсику и наклонился над ним, погладил, почесал за ухом. Барсик хрипло зашипел, ощетинился, мявкнул что-то, полез было на подоконник, хотел царапнуть, но милиционер испуганно отдёрнул руку. Толя, с ненавистью глядя на него, думал, какой сволочью надо было быть, чтоб опять полезть к коту. Вдруг милиционер, снова проглядывая картины, что-то такое заметил, резко расхохотался, обратился к Толе: — Вы посмотрите, товарищ комиссар, какая тут пакость намалёвана! — и раскрытой ладонью указал куда-то на стену. Толя взглянул туда, куда ему сотрудник в форме показывал, присмотрелся получше и невольно прыснул в кулак. На стене висело зеркало в красивой оправе, и на зеркале этом было написано большими печатными буквами не то кровью, не то помадой: ФИНЯГИН ТРУПОТРАХ ВАРЬЕТЕ ОТСТОЙ После слова «отстой» был ещё вроде бы восклицательный знак, но Толя присмотрелся и понял, что это было небольшое и весьма схематичное изображение мужского репродуктивного органа. Конечно, подумал Толя со злобным весельем, в этом весь Илья, весь товарищ Селигеров! И он с отвращением отвернулся от зеркала, потому что оно сразу напомнило о том прошедшем гадком занятии магией. А милиционер между тем словно позабыл о зеркале, сплюнул, отряхнул руки и снова переходил от картины к картине и восторгался. При этом он так странно смеялся, буквально давился от хохота, так искренне хохотал, глядя по сторонам и тыча пальцем, показывая на что угодно, кроме себя, да так заразительно, будто смеялся сам художник. — Вот это похабщина, — сказал Толя, глянув опять на помадно-кровавые художества, и снова не удержался от смеха, хотя понимал, до какой степени это нехорошо и стыдно. Но он ничего не смог с собой поделать — еле удержался, скрючившись в кресле и пряча лицо в ладонях. В этот самый момент дверь в кабинет распахнулась с неимоверным грохотом, словно её с петель сорвало порывом ветра, и на пороге возникло нечто взъерошенное, рыжее, запыхавшееся, в сбитом в складках франтовском костюмчике, с комком свёрнутой в трубку газетной бумаги в руках. Зыркнули яростные зелёные глаза, и нечто вдруг запнулось о край ковра, резко обрушилось на пол с высоты своего небольшого роста и проскользило ещё по этому ковру носом. Селигеров, лёгок на помине!.. Весь он был взлохмаченный, ещё бледнее обычного, огромные зелёные глазища горели, а на подбородке засохла кровавая капелька. Видок у майора был, словно за ним гналось стадо злобных чертей со сковородками. — Если человек просыпается в пять утра, он медленно превращается в упыря, — с мудрым видом изрёк Толя. Илья посмотрел на него с пола настолько сурово, что его даже стало чуточку жалко. Толя встал из кресла, приблизился, осторожно потянул Илью за руку, помогая встать. Тот смотрел всё ещё злобно, но крепко вцепился в протянутую ему ладонь, медленно встал с пола, отряхнулся. Брюки у него на коленях были безнадёжно изорваны, словно их терзала стая злобных собак. Толя глубоко вздохнул, увидев этакое ужасно потрёпанное обличье, осторожно подхватил Илью за талию и усадил в то самое кресло, в котором сам вот только что сидел. Селигеров трясся, тяжело дышал, волосы липли к его мокрому бледному лицу. — Водички? — участливо спросил Толя, и Илья молча кивнул. Его совершенно явно бил озноб. Толя взял со стола графин с водой, налил полный стакан, хотел сначала дать его Илье, но потом понял, что идея эта имела существенные минусы, а осколки из ковра выбирать ему совершенно не хотелось, поэтому он, наплевав на наличие ещё трёх сотрудников ОБХСС в кабинете, присел рядом с ним на колени и осторожно напоил из своих рук, как котёнка. Сотрудники ОБХСС в это время усердно делали вид, что дрожащий до зубовного скрежета начальник их вовсе не интересует. — Где ты пропадал? — строго, но довольно ласково спросил у него Толя. — С тобой что? — Блевал, — лаконично отозвался Илья. — А, — понимающе кивнул Толя, мгновенно вспомнив зрелище в коридоре. — Оно и понятно. Знаешь ли, не из приятных картина. — Я скорую вызвал, — еле слышно прошелестел Илья и откинулся на спинку кресла. — Их необходимо сдать в дом скорби. Как на самом деле он вызывал скорую, он тактично умолчал. — Илья, — внезапно спросил Толя, что было совершенно не к месту, — ты сегодня в день или в ночь? — Я В УТРО! — скорбным тоном рявкнул Илья. — Скорая приехала, — вдруг доложил сотрудник в сером штатском костюме, отвернувшись от окна. Действительно, по Садовой к Варьете подкатилась карета «Скорой помощи», остановилась у главного входа и выпустила из своих недр двух санитаров с чемоданчиками и солидную немолодую докторшу. Встречать прибывшую бригаду вышли собственно комиссар Ховрин и майор Селигеров на правах ответственных за происходящее и старших по званию и с ними за компанию Барсик, гордо шествующий на шлейке. — Кому тут плохо, товарищи? — сразу же спросила деловитая докторша. — Проводите! — Конечно, гражданка, пройдёмте! — умильно запел Илья и очень интеллигентно подхватил её под локоть. — Сейчас мы вам всё покажем! И вся процессия двинулась снова на второй этаж — Илья под ручку с докторшей, угрюмый Толя с Барсиком на поводке и два санитара с чемоданчиками. Когда процессия эта достигла своей цели, ей предстала картина, пожалуй, даже ещё более препротивная, ужасная и крамольная, нежели в предыдущий раз, ежели такое, конечно, вообще было возможно. Сотрудники Варьете до сих пор, конечно же, изображали свой жуткий канкан с элементами ещё чёрт знает чего такого, но при этом вместо песенки про блондинку и шар голубой они хором теперь голосили:Боже, Царя храни! Сильный, державный, Царствуй на славу нам, Царствуй на страх врагам, Царь православный; Боже, Царя храни!
Да-да, ополоумевшие капельдинеры, машинистки, курьеры и все прочие сотрудники распевали теперь не что иное, как гимн Российской Империи! Нет, не подобает советскому человеку видеть и слышать такое безобразие, и поэтому Толя звучно рявкнул, да так, что с потолка по всему коридору посыпалась штукатурка: — В ПСИХУШКУ ИХ! ИНАЧЕ РАССТРЕЛ БЕЗ СУДА И СЛЕДСТВИЯ! — Так их и впрямь следует в психушку, товарищ комиссар, — уважительно подметила докторша. — Это вопиющий кошмар! — Гражданка, извините, — просипел Илья, прикрывая рот ладошкой, — а у вас не будет чего-нибудь от тошноты? Докторша внимательно посмотрела на него, заметила зеленоватый, прямо в тон глазам, цвет лица и дала ему какой-то порошок. Впрочем, пока санитары ловили и грузили сотрудников Варьете, а те на ходу извивались, дрыгались, вопили «Боже, царя храни» и не давали застегнуть им штаны, Илье сделалось совсем дурно от этого безобразия, и он чуть в обморок не свалился, так что Толе пришлось его из коридора утащить, оставив товарищей из ОБХСС и бдительного кота-ищейку товарища Барсика контролировать процесс отправки взбесившегося персонала в дурдом. — Не знал бы я анатомии, — ворчал на несчастного майора Толя, — так подумал бы, что ты беременный или хотя бы умираешь. Через четверть часа к Варьете подъехал грузовик, и на него погрузился весь состав театра: капельдинеры, курьеры, машинистки, уборщицы, кассирши и счетоводы. Лишь только грузовик, качнувшись в воротах, выехал в переулок, служащие, стоящие на платформе и держащие друг друга за плечи, раскрыли рты, и весь переулок огласился громогласным: — БОЖЕ, ЦАРЯ-Я-Я ХРАНИ! Так и поехали. Прохожие, бегущие по своим делам, бросали на грузовик лишь беглый взгляд, ничуть не удивляясь и полагая, что это экскурсия едет за город. Так и говорили: — Это из Варьете? — Ага. Видать, за город… На экскурсию! — А чего это они поют? — Чудеса! Так неужели власть снова сменилась? — Не знаю… Пошли «Комсомолку» купим? Может, там что пишут… Ехали действительно за город, но только не на экскурсию, а в клинику профессора Стравинского. В это самое время администратор Васнецов, конечно же, не ведал, что вообще случилось в Варьете, и преспокойно сидел в своей одиночной камере в подвале на Петровке. Нет, конечно, слово «преспокойно» здесь всё же неуместно — сидеть он, конечно, натурально сидел, но вот мысли у него при этом совершенно ничего общего со смирением ягнёнка не имели. Он бунтовал, бесился, проклинал рыжего проклятого содомита и поганых монашек, которые наглым образом его спровоцировали, и даже пытался объявить голодовку. Однако на охрану его бессмысленный и беспощадный бунт не произвёл абсолютно никакого впечатления. Когда охранник Васнецову принёс кашу, и он от этой каши отказался, глядя на неё при том, как Ленин на буржуазию, ответ на этот финт был совершенно философский: — Ну, не хошь кулеш — ничего не ешь. Меньше тратить на тебя. Не ты, так другие поедят. Наберутся сил для исправления... Кормим всяких тунеядцев! Да тебя по закону надо расстрелять! Мы женщин бережём, даже таких, как те, над которыми ты надругался! Женщина — прекраснейшее существо, она даёт жизнь, а ты... Тьфу, отбить тебе всё кованым сапогом! О погибели Финягина и его исчезновении Васнецов, конечно же, не знал, как не знал и того, что сам не столь давно его посещал с мистическим рассказом о паскудствах директора Слуцкого. И именно по причине этого незнания он принял решение, что ему непременно следует прямо сегодня позвонить финдиректору и узнать, что вообще теперь происходит в Варьете. Было это проще простого — попроситься в комнату свиданий и оттуда уже позвонить, а Васнецова будто бы что-то ещё и подбивало это сделать. Зудящее желание Финягину позвонить совершенно не утихало и даже, напротив, становилось всё сильнее, поэтому Васнецов постучал кулаком в запертую железную дверь, дабы привлечь к себе внимание конвойного, и попросил того срочно отвести его в комнату для свиданий, к телефону. К его счастью, конвойный был не тот, в чью смену приключилась неладная история с кашей, поэтому согласился он достаточно быстро. Таким образом, оказавшись в комнате для свиданий, Васнецов, бубня себе под нос, тотчас набрал номер, звоня на тот самый телефон, что располагался на столе финдиректора Варьете. Трубка отозвалась протяжными гудками, однако никто по ту сторону к телефону не подходил, и трубка всё урчала и урчала, подобно пчелиному улью. Васнецов раздосадованно шлёпнул трубку на рычажок, однако ему практически тут же пришла в голову гениальная мысль: отчего бы ему не позвонить, например, бухгалтеру Огневу? Однако трубка снова издавала протяжные гудки, и брать её совершенно явно никто не собирался. Тогда ещё более раздосадованный Васнецов пару раз набрал номер кассы Варьете, затем на всякий случай Слуцкого и даже собственного кабинета. Но никто, как назло, не отвечал, и Аркадий Викторович зачем-то снова накрутил номер бухгалтерии. На его удивление, трубку взяли достаточно скоро и сквозь помехи спросили в весьма бесцеремонном тоне: — Алло. Варьете. Кто? — Администратор Варьете Васнецов, — пребывая в некотором недоумении, представился Аркадий Викторович. — Позвольте, а вы кто? — А я, — сказала трубка, — сотрудник милиции, лейтенант Михеев. Вы ведь из МУРа звоните? Это вас задержали? — Ну, натурально, меня, — неуверенно подтвердил Васнецов. — А вы не подскажете, товарищ милиционер, как мне с товарищем Финягиным связаться? — А никак, — безапелляционно отозвалась трубка. — Нету его. — Это как так — нету? — совершенно опешил Васнецов. — А где же он? — Пропал, — ответила трубка и хмыкнула. — Исчез, и при том совершенно бесследно. И наверняка, прошу заметить, помер! — Так-таки бесследно? — изумился Васнецов. — А отчего же никто другой трубку не берёт? — Огнев арестован давеча за спекуляцию, — скептически молвила трубка. — А прочих сотрудников вот буквально только что увезли в дом скорби… Чёрт знает что творится в вашем Варьете! — Дела, — задумчиво сказал Васнецов и повесил трубку. И тут приключилось нечто совершенно неожиданное: стоило Аркадию Викторовичу разве что опустить трубку на рычаг, как нежданно-негаданно телефон разразился переливчатой трелью звонка! Васнецов автоматически поднял трубку и поднёс её к уху. И каково же было его изумление, когда он услышал в ней сквозь какое-то потрескивание знакомый голос, принадлежавший, несомненно, Иеремию Афанасьевичу Финягину! — Я на связи, жду ответ, — шипела его голосом трубка, — говори скорее, времени нет! — Что тебе надобно, милый мой? — напуганно залепетал Васнецов, от страха даже начиная отчего-то изъясняться в рифмованной форме. — Ты же ведь умер, бог с тобой! Я не понимаю, ничего не знаю! — Я рулю делами, я всем помогаю! — непонятно, с какой стати, но тоже вполне попав в рифму, шуршала финягинским голосом трубка. — Что такое, наконец, происходит? — уже несколько из рифмованного лада выбиваясь, пискнул Аркадий Викторович. Финягинский голос в трубке его словно не слышал: — Связь плохая, это, может… — Мёртвый говорить не может! — выпалил напуганный Васнецов, искренне отказываясь во всё происходящее верить. Однако всё это и в самом деле было. Трубка продолжала скрежетать, и сквозь скрежет этот явственно слышался хрип Финягина, сменившийся в конце на застывший в близкой к ультразвуку ноте истошный вой: — Говори скорее, ВРЕМЕНИ НЕ-Е-Е-ЕТ! После этого душераздирающего вопля трубка треснула, скрипнула и умолкла. Васнецов тотчас положил её на рычаг, а затем развернулся и чуть ли не бегом припустил к выходу из проклятой комнаты свиданий, чтобы более никакие звонки с того света не могли его донимать.