Бал у Берии

«...а остальное всё дребедень! А остальное всё дребеде-день!»       Именно с этим дурацким напевом в голове из электрички, пришедшей в Москву из Серпухова, в числе других вышел приличный пассажир с маленьким чемоданчиком в руке. Пассажир этот звался товарищ Бедный, трудился на тернистой дороге развенчания религии и приходился приятелем покойному Хомякову ещё со школьной скамьи. Причиной приезда товарища Бедного в Москву была полученная им позавчера поздним вечером телеграмма следующего содержания: «Меня только что зарезало трамваем на Патриарших. Похороны пятницу, три часа дня. Приезжай. Хомяков». Товарищ Бедный был, вне всяких сомнений, весьма умён. Но и самого умного человека подобная телеграмма может поставить в тупик. Раз человек телеграфирует, что его зарезало, то совершенно очевидно, что его зарезало не насмерть. Но при чём же тогда похороны? Или он очень плох и предвидит, что умрёт? Это возможно, но в высшей степени странна эта точность — откуда ж он так-таки и знает, что хоронить его будут в пятницу в три часа дня? Право, удивительная телеграмма! Однако умные люди на то и умны, чтобы разбираться в запутанных вещах. Очень просто. Произошла ошибка, и депешу передали исковерканной. Слово «меня», без сомнения, попало сюда из другой телеграммы, вместо слова «ХомяковА», которое приняло вид «Хомяков» и попало в конец телеграммы. С такой поправкой смысл телеграммы становился ясен, но, конечно, всё ещё крайне трагичен. Когда утих взрыв горя, товарищ Бедный немедленно стал собираться в Москву. Телеграмма потрясла его до глубины души, и он решил наведаться к старому приятелю и убедиться, до какой степени его зарезало трамваем и вообще является ли правдивой присланная телеграмма. В пятницу днем товарищ Бедный вошел в дверь комнаты, в которой помещалось домоуправление дома № 302-бис по Садовой улице в Москве. В узенькой комнате, где на стене висел старый плакат, изображавший в нескольких картинках способы оживления утонувших в реке, за деревянным столом в полном одиночестве сидел средних лет небритый человек с встревоженными глазами. — Могу ли я видеть председателя правления? — вежливо осведомился товарищ Бедный, снимая шляпу и ставя свой чемоданчик на порожний стул. Этот, казалось бы, простенький вопрос почему-то расстроил сидящего, так что он даже изменился в лице. Кося в тревоге глазами, он пробормотал невнятно, что председателя нету. — Он на квартире у себя? — спросил товарищ Бедный. — У меня срочнейшее дело. Сидящий ответил опять-таки очень несвязно. Но всё-таки можно было догадаться, что председателя на квартире нету. — А когда он будет? Сидящий ничего не ответил на это и с какою-то тоской поглядел в окно. «Ага!» — сказал сам себе умный товарищ Бедный и осведомился о секретаре. Странный человек за столом даже побагровел от напряжения и сказал невнятно опять-таки, что секретаря тоже нету... когда он придет, неизвестно и... что секретарь болен... «Ага!..» — сказал себе товарищ Бедный. — Но кто-нибудь же есть в правлении? — Я, — слабым голосом отозвался человек. — Видите ли, — начал товарищ Бедный, — меня интересует один жилец в вверенном вам доме… — Не в курсе я, товарищ... — тоскливо перебил человек. — Я тут без году неделя, так что вы лучше уходите и сами разыскивайте вашего жильца. — Но позвольте, — возмутился товарищ Бедный, — вы член правления и обязаны... И тут в комнату вошел какой-то гражданин. При виде вошедшего сидящий за столом побледнел. — Член правления Пятнажко? — спросил у сидящего вошедший. — Я, — чуть слышно ответил тот. Вошедший что-то пошептал сидящему, и тот, совершенно расстроенный, поднялся со стула, и через несколько секунд товарищ Бедный остался один как перст в пустой комнате правления. «Ну и ладно! Квартиру я помню, так что и сам разберусь!» — подумал деловитый товарищ Бедный, пересекая асфальтовый двор и спеша в квартиру № 50. Лишь только он позвонил, дверь открыли, и товарищ Бедный вошел в полутёмную переднюю. Удивило его несколько то обстоятельство, что непонятно было, кто ему открыл: в передней никого не было, кроме громаднейшего чёрного кота, с гордым видом восседающего на стуле. Товарищ Бедный вежливо покашлял, потопал ногами, и тогда дверь кабинета открылась, и в переднюю вышел очень высокий жилистый мужчина лет сорока. Он обладал зачёсанной назад тёмно-каштановой шевелюрой, болотно-зеленоватыми глазами, жёсткой щетиной на впалых щеках и костлявыми длинными пальцами, на которых изображались непонятные наколки. На мужчине была очень помятая и полурасстёгнутая белая рубашка, синие галифе с красным кантом образца Наркомиссариата внутренних дел и больше ничего. Выглядел он не то сонным, не то пьяным, не то похмельным. Это был, конечно же, не кто иной, как комиссар НКВД Ховрин. Товарищ Бедный улыбнулся ему вежливо, но с достоинством и сказал: — Моя фамилия Бедный. Я приятель... Но не успел он договорить, как Ховрин вдруг натурально зарыдал и принялся утирать слёзы рукавом мятой рубашки. — ...товарища Хомякова... — Как же, как же, — перебил Ховрин, убирая рукав от лица. — Я как только глянул на вас, догадался, что это вы! — Тут он аж весь затрясся от слез и воскликнул трагически: — Горе-то, а? Ведь это что же такое делается? А? — И впрямь трамваем задавило? — напуганным шёпотом спросил товарищ Бедный. — Начисто! — крикнул Ховрин, воздел руки к потолку, и слёзы побежали по его впалым щекам потоками. — Начисто! Я был свидетелем. Верите — раз! Голова — прочь! Правая нога — хрусть, пополам! Левая — хрусть, пополам! Вот до чего эти трамваи доводят! — И, будучи, видимо, не в силах сдержать себя, Ховрин клюнул носом в стену рядом с зеркалом и стал натурально содрогаться в рыданиях. Товарищ Бедный был искренне поражён поведением неизвестного. «Вот, а говорят, не бывает в наш век сердечных людей!» — подумал он, чувствуя, что у него самого начинают чесаться глаза. — Простите, вы были другом моего покойного приятеля? — спросил он, тоже утирая рукавом левый глаз, а правым изучая потрясаемого печалью Ховрина. Но тот до того разрыдался, что ничего нельзя было понять, кроме повторяющихся слов «хрусть — и пополам!». Нарыдавшись вдоволь, Ховрин отлепился наконец от стенки и драматически вымолвил: — Ах, право, не могу больше! Я убит наповал! Какое горе, вы только представьте!.. Сердце не выдерживает! Пойду приму триста капель эфирной валерьянки!.. — И, повернув к товарищу Бедному совершенно заплаканное лицо, добавил: — Вот они, трамваи-то! Неслыханное злодейство! — Я извиняюсь, товарищ… Это вы мне дали телеграмму? — спросил товарищ Бедный, мучительно думая о том, кто бы мог быть этот сердечный мужчина, и означенного товарища искренне жалея. Ведь и впрямь — какое горе! — Он! — ответил Ховрин и указал пальцем на кота. Товарищ Бедный вытаращил глаза, полагая, что ослышался. — Нет, это ужасно! Представьте, — шмыгая носом, продолжал свой театр одного актёра Ховрин, — как вспомню: колесо по ноге... Знаете, одно же колесо пудов десять весит... Хрусть!.. Ах, я так утомился! Такое горе! Прошу меня извинить, товарищ Бедный, пойду прилягу… И тут же исчез из передней. Кот же шевельнулся, спрыгнул со стула, стал на задние лапы, подбоченился, раскрыл пасть и сказал: — Ну я дал телеграмму. Дальше что? У несчастного товарища Бедного сразу пошла кругом голова, руки и ноги отнялись, он уронил чемодан и плюхнулся на стул против кота. — Я, кажется, русским языком спрашиваю, — сурово сказал кот, — дальше что? Но товарищ Бедный, само собой, не дал никакого ответа. Он был слишком потрясён всем происходящим, и ему, пожалуй, начало казаться, что от потрясения рассудок уходит в небытие. — Паспорт! — тявкнул кот и протянул пухлую лапу. Ничего не соображая и ничего не видя, кроме двух искр, горящих в кошачьих глазах, товарищ Бедный выхватил из кармана паспорт, как кинжал, надеясь в случае чего оборониться им от престранного кота. Кот снял с подзеркального стола очки в толстой чёрной оправе, нацепил их на морду, от этого сделался еще внушительнее и вынул из прыгающей руки товарища Бедного паспорт. «Вот интересно: упаду я сегодня в обморок или нет?» — подумал товарищ Бедный. Издалека доносились рыдания непревзойдённого актёра Ховрина, вся передняя наполнилась запахом эфира, валерьянки и ещё какой-то тошной мерзости, судя по всему, алкогольного происхождения. От последнего риск лишиться сознания для товарища Бедного увеличился в геометрической прогрессии. — Каким отделением выдан документ? — сурово спросил кот, всматриваясь в страницу. Ответа не последовало. — Четыреста двенадцатым, — сам себе сказал кот, водя лапой по паспорту, который он держал кверху ногами, — ну да, конечно! Мне это отделение известно! Там кому попало выдают паспорта! А я б, например, не выдал такому, как вы! Нипочем не выдал бы! Глянул бы только раз в лицо и моментально отказал бы! — Кот до того рассердился, что швырнул паспорт на пол. — Ваше присутствие на похоронах отменяется, — продолжал кот в официальном тоне, — потрудитесь немедленно уехать к месту жительства. — И рявкнул в дверь: — Толя! На его зов в переднюю снова вышел тот высокий мужчина, и товарищ Бедный искренне поразился его метаморфозам. Тот более не сокрушался над безвременною кончиной Хомякова, болотные глаза его сверкали чем-то недобрым, да и одет он был несколько иным образом: на нём была форма НКВД с комиссарскими погонами и чёрные начищенные сапоги. На пояс крепилась явно не пустая кобура, а из голенища высовывалась рукоять финки. Ховрин выглядел по-прежнему жутко пьяным, но уже совершенно свирепым. — Будет мне покой в этом доме? — зарычал он на кота. — Сию минуту я выпил валерьянки и водки, а уже снова тебе понадобился! Товарищ Бедный почувствовал, что ему не хватает воздуху, поднялся со стула и попятился, держась за сердце. — Нам тут этого гражданина не надо! Толя, проводи! — приказал кот и вышел из передней. — Товарищ Бедный, — устало закатив к потолку злые болотные глаза, сказал названный Толей мужчина, — надеюсь, уже все понятно? Товарищ Бедный лишь кивнул головой. — Возвращайтесь немедленно в свой Серпухов, — продолжал Ховрин, — и сидите там тише воды и ниже травы, ясно? Нечего вам делать на тех похоронах… Этот мужчина, доводящий до смертного страха товарища Бедного своим жутким взглядом, финкой в голенище и совершенно явным актёрским талантом, не только нависал над ним с высоты своего огромного роста (а такового в нём наверняка было метра два!), но и действовал энергично, складно и организованно. Прежде всего он поднял с пола паспорт и подал его напуганному товарищу Бедному. Тот принял книжечку мёртвой рукой. Затем именуемый Толей одной рукой подхватил чемодан, словно тот весил не более пушинки, другой распахнул дверь и, учтиво взяв под локоток приятеля Хомякова, вывел его на площадку лестницы. Товарищ Бедный обречённо прислонился к стене и вопросил: — Отчего же я не могу проводить в последний путь своего приятеля? О, бедный товарищ Бедный! Он не знал, какую роковую ошибку совершил, высказав эту мысль! Ведь именно она, эта невинная мысль, привела этого темноволосого и мертвецки пьяного Толю в комиссарских погонах в несказанное бешенство! — Ты ещё и спрашиваешь?! — грозно зашипел он и, казалось, готов был на товарища Бедного кинуться. Без всякого ключа Толя открыл чемодан, вынул из него громадную жареную курицу без одной ноги, завернутую в промаслившуюся газету, и положил её на площадке. Затем вытащил две пары белья, бритвенный ремень, какую-то книжку и футляр и всё это спихнул ногой в пролет лестницы, кроме курицы. Туда же полетел и опустевший чемодан. Слышно было, как он грохнулся внизу, и, судя по звуку, от него отлетела крышка. Затем разбойник в форме комиссара ухватил за ногу курицу и всей этой курицей плашмя, крепко и страшно так ударил по шее товарища Бедного, что туловище курицы отскочило и покатилось вниз по лестнице, а нога осталась в руках Толи. Всё смешалось в доме Облонских, как справедливо выразился знаменитый писатель Лев Толстой. Именно так и сказал бы он в данном случае. Да! Всё смешалось в глазах у товарища Бедного. Длинная искра пронеслась у него перед глазами, затем сменилась какой-то траурной змеёю, погасившей на мгновенье яркий майский день, — и товарищ Бедный кубарем полетел вслед за курицей вниз по лестнице, держа в руке паспорт. Долетев до поворота, он выбил на следующей площадке ногою стекло в окне и сел на ступеньке. Мимо него пропрыгала безногая курица и свалилась в пролёт. Оставшийся наверху Толя вмиг обглодал куриную ногу, кость швырнул вниз и угодил ею прямо в лоб товарищу Бедному. Затем комиссар вернулся в квартиру и с грохотом закрылся. В это время снизу послышались осторожные шаги подымающегося человека. Пробежав еще один пролёт, товарищ Бедный сел на деревянный диванчик на площадке и перевёл дух. Какой-то малюсенький человечек с необыкновенно печальным лицом, в потрёпанном коричневом костюме и твёрдой соломенной шляпе с зелёной лентой, подымаясь вверх по лестнице, остановился возле товарища Бедного. — Позвольте вас спросить, гражданин, — озадаченно осведомился человечек, — где тут квартира номер пятьдесят? — Выше! — отрывисто ответил товарищ Бедный. — Покорнейше вас благодарю, гражданин, — вежливо сказал человечек и пошёл вверх, а товарищ Бедный поднялся и побежал наоборот вниз. Возникает вопрос, уж не в милицию ли спешил товарищ Бедный жаловаться на разбойников, учинивших над ним дикое насилие среди бела дня? Нет, ни в коем случае, это можно сказать уверенно. Войти в милицию и сказать, что вот, мол, сейчас чёрный кот в очках читал мой паспорт, а потом комиссар НКВД избил меня жареной курицей по шее... Нет уж, увольте, товарищ Бедный был действительно умным человеком! Он был уже внизу и увидел у самой выходной двери дверь, ведущую в какую-то каморку. Стекло в этой двери было выбито. Товарищ Бедный спрятал паспорт в карман, оглянулся, надеясь увидеть выброшенные вещи. Но их не было и следа. Товарищ Бедный и сам подивился, насколько мало это его огорчило. Его занимала другая интересная и соблазнительная мысль — проверить на этом человечке ещё раз проклятую квартиру. В самом деле, раз он справлялся о том, где она находится, значит, шёл в неё впервые. Стало быть, он сейчас направлялся непосредственно в лапы к той компании, что засела в квартире №50. Что-то подсказывало товарищу Бедному, что человечек этот очень скоро выйдет из препоганой квартиры. Ни о каких похоронах никакого Хомякова речи уже, конечно, не шло, до электрички в Серпухов времени было ещё предостаточно, так что товарищ Бедный оглянулся, шмыгнул в кладовку и там притаился. В это время далеко наверху стукнула дверь. «Это он вошёл…» — с замиранием сердца подумал товарищ Бедный, и праздный интерес охватил его с головою. В каморке было прохладно, пахло мышами, керосином и ещё чёрт знает чем. Товарищ Бедный уселся на каком-то деревянном обрубке и принялся упорно ждать. Позиция была удобная, из каморки прямо была видна выходная дверь шестого парадного. Однако ждать пришлось дольше, чем полагал товарищ Бедный. Лестница всё время была почему-то пустынна. Слышно было хорошо, и наконец на пятом этаже стукнула дверь. Товарищ Бедный прислушался и замер. Да, его шажки. «Идёт вниз». Открылась дверь этажом пониже. Шажки стихли. Женский голос. Голос человечка... Да, это его голос... Произнёс что-то вроде «оставь, Христа ради...» Ухо товарища Бедного торчало в разбитом стекле. Это ухо уловило женский смех. Быстрые и бойкие шаги вниз — и вот мелькнула спина женщины. Эта женщина с клеёнчатой зелёной сумкой в руках вышла из подъезда во двор. А шажки того человечка возобновились. «Странно! Он назад возвращается в квартиру! Уж не из этой ли шайки он сам? Да, возвращается. Вон опять наверху открыли дверь. Ну что ж, подождём ещё!» На этот раз пришлось ждать недолго. Звуки двери. Шажки. Шажки стихли. Отчаянный крик. Мяуканье кошки. Шажки быстрые, дробные, вниз, вниз, вниз! И наконец товарищ Бедный дождался. Крестясь и что-то бормоча, пролетел тот человечек, без шляпы, с совершенно безумным лицом, исцарапанной лысиной и в совершенно мокрых штанах. Он начал рвать за ручку выходную дверь, в страхе не соображая, куда она открывается — наружу или внутрь, — наконец совладал с нею и вылетел на солнце во двор. Проверка квартиры была произведена. Не думая больше о покойном Хомякове, содрогаясь при мысли о той опасности, которой он подвергался, товарищ Бедный, шепча только два слова: «Всё понятно! Всё понятно!» — выбежал во двор. Через несколько минут троллейбус уже уносил его на станцию.       С маленьким же человечком, пока товарищ Бедный таился в каморке внизу, приключилась пренеприятнейшая история. Человечек был буфетчиком в Варьете и назывался Василий Кандинский. Пока шло следствие в Варьете, Кандинский держался в сторонке от всего происходящего, и замечено было только одно: что он стал грустнее, чем был всегда вообще, и, кроме того, что он справлялся у курьера о том, где остановился приезжий маг по фамилии Берия. Итак, расставшись на площадке с товарищем Бедным, буфетчик добрался до пятого этажа и позвонил в квартиру № 50. Ему открыли немедленно, но буфетчик вздрогнул, попятился и вошел не сразу. Это было понятно. Открыл дверь рыжеволосый миниатюрный юноша, на котором практически ничего не было, кроме небольшого кружевного фартучка, какие обыкновенно носят горничные. Прехорошеньким своим личиком он напоминал прелестную фарфоровую куклу, разве что выражение лица имел чересчур распутное, да и сложен был безукоризненно, хотя и явно для своего пола чрезмерно худощав. Единственным дефектом в его внешности можно было признать лишь огромный лиловый синяк или даже шрам на половину шеи, в остальном же юноша был, можно сказать, идеален. — Ну что ж, входите, раз звонили! — сказал юноша, уставил на буфетчика зелёные блудливые глаза и — о ужас! — облизнул розовым кошачьим язычком белоснежные ровные зубы, явив при том слишком острые для человека клыки. Василий невнятно пискнул, проморгался и шагнул в переднюю, снимая шляпу. В это время как раз в передней зазвенел телефон. Рыжий бесстыдник изящно поставил одну ногу на стул, снял трубку с рычажка и муркнул: — Алло! Буфетчик не знал, куда девать глаза, переминался с ноги на ногу и думал: «Это, наверное, у грузина вместо горничной… Ай да «горничная»! Тьфу ты, пакость какая!» И, чтобы спастись от лицезрения данной пакости, стал коситься по сторонам. Вся большая и полутёмная передняя была загромождена необычными предметами и одеянием. Так, на спинку стула наброшена была самая настоящая шинель образца НКВД с комиссарскими погонами, на подзеркальном столике совершенно контрастировала с нею длинная шпага с поблёскивающей золотом рукоятью, и рядом же с нею лежало удостоверение Московского уголовного розыска. Три шпаги с рукоятями серебряными стояли в углу так же просто, как какие-нибудь зонтики или трости. А на оленьих рогах висела фуражка с кокардой, похожая на ту, что носил сам товарищ Сталин, и по соседству с нею прицеплен был совсем непотребный атласный халатик с кружевом. Всё это было вообще очень странно и даже дико. — Да, — мурлыкал в то время юноша в телефон, — как-как? Ещё раз… Барон Майгель? Слушаю… Да, товарищ князь сегодня дома. Да, будет рад вас видеть. Да, гости... Фрак или черный пиджак. Что? К двенадцати ночи! Закончив этот малопонятный разговор, юноша положил трубку и вкрадчиво обратился к буфетчику, соблазнительно стреляя глазами: — Вам что угодно? — Мне необходимо видеть гражданина артиста. — Как? — миловидная мордашка юноши выразила натуральное удивление. — Так-таки его самого? — Его, — ответил буфетчик печально. — Спрошу, — пообещал юноша и, приоткрыв дверь в гостиную покойного Хомякова, снова замурчал: — Толечка, милый, тут явился некий человечек и просит аудиенции с мессиром… — А пусть войдет, — раздался из гостиной хриплый и явно пьяный голос того, кто был ласково именован «Толечкой». — Пройдите в гостиную, — сказал юноша так просто, как будто был одет по-человечески, приоткрыл дверь и сначала пропустил Кандинского, а потом и сам юркнул в комнату и приютился в углу в огромном кресле, непотребно задрав на подлокотник голые ноги. Войдя туда, куда его пригласили, буфетчик даже про дело своё позабыл, до того его поразило убранство комнаты. Сквозь красные стёкла больших окон лился необыкновенный, похожий на церковный свет. В старинном громадном камине, несмотря на жаркий весенний день, пылали дрова. А жарко между тем нисколько не было в комнате, и даже наоборот, входящего охватывала какая-то погребная или скорее даже могильная сырость. Перед камином на тигровой шкуре сидел, благодушно жмурясь на огонь, чёрный котище. Был ещё стол, при взгляде на который богобоязненный буфетчик аж вздрогнул: стол был покрыт алой церковной парчой! На этой самой парче находилась целая батарея бутылок — пузатых, заплесневевших и пыльных. Между бутылками помещалось блюдо, и сразу было видно, что это блюдо из чистого золота. У камина высокий темноволосый мужчина, лет сорока на вид, с пренеприятными болотными глазами, в синих с красным кантом галифе и до конца расстёгнутом мундире со знаками отличия комиссара НКВД, на длинной стальной шпаге жарил огромные куски мяса. Крепкая грудь этого мужчины была покрыта сизыми наколками, одна из которых представляла почему-то перевёрнутое распятие, а костлявые пальцы, напоминающие чем-то паучьи лапы, также были покрыты татуировками, но совершенно уже непонятного значения. Мужчина то и дело откидывал с лица тёмные пряди, ещё держал папиросу свободной рукою и курил, сок с мяса капал в огонь, и в дымоход уходил дым. Пахло не только табаком и жареным, но ещё какими-то крепчайшими духами и серой, отчего у буфетчика, уже знавшего из газет о гибели Хомякова и о месте его проживания, мелькнула мысль о том, что уж не служили ли тут, чего доброго, по покойнику какую-нибудь чёрную мессу, каковую мысль, впрочем, он тут же отогнал от себя как заведомо нелепую. Ошеломлённый буфетчик неожиданно услышал низкий мужской голос с лёгким восточным акцентом. — Чего вам угодно? Тут буфетчик и обнаружил в тени того, кто был ему нужен. Чёрный маг помещался на необъятном диване, облачённый в льняную рубашку с изысканным национальным орнаментом, традиционную грузинскую куртку — хинкали с золотыми вышивками и вставками из настоящего бархата и широкие брюки на ремне с золотою пряжкой, расшитые всё теми же грузинскими орнаментами и украшенные ещё золотыми пуговицами. На ногах его красовались тёмные высокие сапоги из кожи, также обильно украшенные различными золотыми элементами. В общем, облик князя был весьма вычурным. — Я, — горько заговорил буфетчик, — являюсь заведующим буфетом театра Варьете... Грузинский князь вытянул вперёд руку, на пальцах которой сверкали золотые перстни с огромными драгоценными камнями, как бы заграждая уста буфетчику, и заговорил с возмущением: — Нет, нет, нет! Ни слова больше! Ни в каком случае и никогда! В рот более ничего не возьму в вашем буфете! Я, почтеннейший, проходил вчера мимо вашей стойки и до сих пор не могу забыть ни осетрины, ни брынзы. Драгоценный мой! Брынза не бывает зелёного цвета, это вас кто-то обманул. Ей полагается быть белой. Да, а чай? Ведь это же не чай, это форменные помои! Я своими глазами видел, как какая-то неопрятная девушка подливала из ведра в ваш громадный самовар сырую воду, а чай между тем продолжали разливать. А между тем что за вода находилась в том ведре и для чего оно само предназначалось? Неизвестно! Нет, милейший, так невозможно! — Я извиняюсь, — заговорил ошеломлённый этим внезапным нападением Василий, — я не по этому делу, и осетрина здесь не при чём! — То есть как это не при чём, — возмутился грузинский князь, — если она испорчена! — Да-да, натурально испорчена! — подпел из своего кресла рыжий бесстыдник. — Я и сам давеча ужасно ею отравился! Ах, впрочем, да что это я! Наш несчастный Барсик, — тут он сделал драматическое лицо и плавным жестом показал на лежащего у камина кота, — вчера откушал вашей осетрины и сделался на вечер прямо-таки натуральной кошкой-блевошкой! Ах, на вашей совести едва не оказалась гибель несчастного беззащитного животного! А всё, между прочим, ваша проклятая осетрина! — Осетрину прислали второй свежести, — понуро сообщил буфетчик. — Голубчик, да такого не может быть! — душевно воскликнул князь. — Чего не может быть? — не понял Кандинский. — Вторая свежесть — вот чего не может быть! — разъяснил князь. — Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, так это означает, что она тухлая! — Я извиняюсь... — начал было опять буфетчик, не зная, как отделаться от придирок жутко привередливого князя. — Извинить не могу, — твёрдо сказал тот. — Совершенно непростительно! — снова подпел рыжий и окинул Кандинского таким томным взглядом, что ему захотелось вовсе провалиться. — Я не по этому делу пришёл, — совсем расстраиваясь, проговорил буфетчик. — Не по этому? — неподдельно удивился грузинский князь. — А какое же ещё дело могло вас привести ко мне? Если память не изменяет мне, из лиц, близких вам по профессии, я знался только с одною маркитанткой, но и то давно, когда вас ещё не было на свете… Впрочем, как бы то ни было, я крайне рад. Толя, подай-ка господину заведующему буфетом табурет! Тот, что жарил мясо, повернулся, недобро зыркнул на буфетчика и ловко подал ему невысокий деревянный табурет. Других сидений в комнате не было. Буфетчик вымолвил: — Покорнейше благодарю, — и опустился на скамеечку. Задняя её ножка тотчас с треском подломилась, и буфетчик, охнув, пребольно ударился задом об пол. Падая, он поддел ногой другую скамеечку, стоявшую перед ним, и с неё опрокинул себе на брюки полную чашу красного вина. Рыжий распутник негромко захихикал в своём кресле, а князь посмотрел на него сурово и обратился уже к буфетчику: — Почтенный, не ушиблись ли вы? Высокий темноволосый Толя помог буфетчику подняться, подал другое сиденье. Полным горя голосом буфетчик отказался от предложения хозяина снять штаны и просушить их перед огнем и, чувствуя себя невыносимо неудобно в мокром белье и платье, сел на другую скамеечку уже с опаской. — Да, итак, мы остановились на осетрине? — невозмутимо заявил князь. — Голубчик мой! Свежесть, свежесть и свежесть, вот что должно быть девизом всякого буфетчика. Да вот, не угодно ли отведать... Тут в багровом свете от камина блеснула перед буфетчиком шпага, и тот даже испугаться не успел, как Толя выложил на золотую тарелку шипящий кусок мяса, обильно полил его лимонным соком и подал буфетчику золотую двузубую вилку. — Покорнейше… — залепетал буфетчик. — Я… — Нет, нет, попробуйте! — начал убеждать его Толя с ядом в голосе. — Это уж вам не то, что ваша тухлая осетрина, чёрт бы её побрал совсем! Буфетчик из вежливости положил кусочек в рот и сразу понял, что жуёт что-то действительно очень свежее и, главное, необыкновенно вкусное. Впрочем, недолго сумев спокойно наслаждаться душистым и сочным мясом, буфетчик едва не подавился и не упал вторично. Из соседней комнаты влетела большая тёмная птица и тихонько задела крылом лысину буфетчика. Усевшись Толе на плечо и крепко зацепившись лапами за комиссарские погоны, птица оказалась совой. Толя любовно щёлкнул сову по клюву и принялся кормить с рук кусочком жареного мяса. «Господи боже мой! — подумал нервный, как и подобает буфетчику, Кандинский. — Вот это квартирка!» — Чашу вина? — засуетился тем временем князь. — Сухое или полусладкое? Белое, красное? Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня? — Покорнейше... — забормотал буфетчик. — Я не пью... — И зря, — заявил Толя и отвлёкся на секунду от своей совы, так что та цапнула его клювом за палец. — У нас есть превосходные вина на любой вкус! Особенно рекомендую грузинские — «Хванчкара», «Цинандали», «Саперави»… — Анатолий, помолчи, — строго сказал ему князь и обратился уже к Кандинскому: — Да, он безусловно прав! Напрасно!.. Так не прикажете ли в таком случае партию в кости? Или вы любите другие какие-нибудь игры? Шахматы, карты? Ежели вы желаете, можем даже сыграть партию в покер на интерес! — Не играю, — уже утомлённый, отозвался буфетчик. — Право, и как вы на свете живёте! — встрял рыжеволосый юноша из кресла, изобразив трагическое выражение лица. — Это совсем худо, — заключил хозяин. — Что-то, знаете ли, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих. Правда, возможны исключения. Так, среди лиц, садившихся со мною за пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы! Итак, я слушаю ваше дело. — Вчера вы изволили фокусы делать... — Я? — воскликнул в изумлении князь. — Это весьма оскорбительно! Мне это даже как-то не к лицу! — Виноват, — сказал опешивший буфетчик, — да ведь это… Сеанс чёрной магии... — Ах, ну да, ну да! Дорогой мой! Я открою вам тайну: я вовсе не артист, а просто мне хотелось повидать москвичей в массе, а удобнее всего это было сделать в театре. Ну вот моя свита, — он кивнул в сторону кота, — и устроила этот сеанс, я же лишь сидел и смотрел на москвичей. Но не меняйтесь в лице, а скажите, что же в связи с этим сеансом привело вас ко мне? — Изволите ли видеть, в числе прочего бумажки слетели с потолка, — буфетчик понизил голос и конфузливо оглянулся, — ну, их все и похватали. И вот заходит ко мне в буфет молодой человек, дает червонец, я сдачи ему восемь с полтиной... Потом другой... — Тоже молодой человек? — уточнил князь. В то время Толя за спиною Кандинского закончил кормить сову, переместился к креслу, в котором развалился наглый рыжий юноша, бесцеремонно сдвинул в сторону его ноги, уселся рядом и принялся сам поедать мясо; рыжий тут же прижался щекою к его плечу, и так Толя и сидел — с одной стороны этот бессовестный развратник, с другой сова. — Нет, в этот раз пожилой. Третий, четвёртый… Я всё даю сдачи. А сегодня стал проверять кассу, глядь, а вместо денег — резаная бумага. На сто девять рублей наказали буфет. — Кошмар! — воскликнул грузинский князь. — Да неужели же они думали, что это настоящие бумажки? Я не допускаю мысли, чтобы они это сделали сознательно. Буфетчик как-то криво и тоскливо оглянулся, но ничего не сказал. — Неужели мошенники? — тревожно спросил у гостя князь. — Неужели среди москвичей есть мошенники? В ответ буфетчик так горько улыбнулся, что отпали всякие сомнения: да, среди москвичей есть мошенники. — Это просто вопиющее безобразие! — возмутился Берия. — Просто какой-то чистейший грабёж! Вы человек бедный... Ведь вы — человек бедный? Буфетчик втянул голову в плечи, так что сразу стало видно, что он человек бедный. — У вас сколько имеется сбережений? Вопрос был задан участливым тоном, но всё-таки такой вопрос нельзя было не признать неделикатным, отчего Кандинский замялся. — Триста тридцать шесть с половиною тысяч рублей в семи сберкассах, — проглотив кусок мяса, неожиданно сообщил Толя. — И дома под полом штук двести золотых десяток. Кандинский побледнел, словно полотно, и как будто прилип к своему табурету. Его занимал было один насущный вопрос, откуда этому самому вплоть до сегодняшнего дня неизвестному Толе, что вальяжно сидел теперь в кресле в окружении совы и рыжего блудливого мальчишки, при том ещё и совершенно похабным образом приобнимая второго за талию, доподлинно известно, сколько у него имеется сбережений, но ради того, чтобы вмиг не отдать богу душу от ужаса, он сей факт решил списать на то, что Толя этот работает, судя по всему, в НКВД и именно оттуда это всё знает. — Ну конечно, это не сумма, — снисходительно сказал Берия своему гостю. — Хотя, впрочем, и она, собственно, вам не слишком нужна. Когда вы умрёте? — Это никому неизвестно и никого не касается! — возмутился буфетчик. — Ну да, неизвестно! — фыркнул сбоку от него Толя. — Подумаешь, задачка! Умрёт он через девять месяцев, в феврале будущего года, тринадцатого числа в тринадцать часов дня, в подвале на Лубянке… От пыток, да, от пыток… Не выдержит… — Девять месяцев, — задумчиво сказал Берия, — триста тридцать шесть тысяч... — С половиной, — напомнил Толя. — Точно, с половиной… Да ещё эти десятки... — Десятки реализовать не удастся, — невозмутимо отозвался Толя, — в доме будет происходить обыск, и эти десятки будут изъяты и отправлены в Госбанк. — Не стал бы я ждать, покуда сгнию в застенках, — задумчиво сказал Берия. — Не лучше ли устроить пир на эти триста тридцать шесть тысяч, принять яд и переселиться под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями? — Триста тридцать шесть с половиной, — снова поправил Толя. — Да, уж пожалуй, пир выйдет что надо! — Да и принять яд — это так красиво, — томно протянул рыжеволосый юноша, снова бесцеремонно встревая в разговор. Буфетчик сидел неподвижно и был невероятно напуган всем происходящим. Окружающая обстановка, странные разговоры, чёрный кот у камина, огромная сова, вычурный князь, покрытый наколками комиссар НКВД, полуобнажённый рыжий красавец в его объятиях — всё это навевало навязчивое ощущение, что Кандинский попал в некую пугающую фантасмагорию. — Впрочем, мы замечтались! — воскликнул хозяин. — К делу. Покажите вашу резаную бумагу. Буфетчик, волнуясь, вытащил из кармана пачку, развернул её и остолбенел: в обрывке газеты лежали червонцы. — Дорогой мой, вы, кажется, нездоровы, — участливо сказал Берия. Буфетчик, дико улыбаясь, поднялся с табурета. — А, — заикаясь, проговорил он, — а если они опять того... — Ну, тогда приходите к нам опять, — подытожил Берия. — Милости просим! Крайне рад нашему знакомству. Плохо что-либо соображая, буфетчик автоматически тронулся в переднюю. — Передавайте всем приветы, — иронически заметил Толя и обратился к рыжеволосому юноше, оставив предварительно (вот срамота, подумать только!) на его губах крепкий поцелуй: — Илья, проводи! Тот с явным нежеланием выпутался из объятий и плавной походкой пантеры направился в переднюю. Опять-таки этот рыжий наглец! Хоть бы оделся, право, для приличия! Буфетчик протиснулся в дверь, пискнул «до свидания» и пошёл, как пьяный. Пройдя немного вниз, он остановился, сел на ступеньки, вынул пакет, проверил — червонцы были на месте. Тут из квартиры, выходящей на эту площадку, вышла женщина с зелёной сумкой. Увидев человека, сидящего на ступеньке и тупо глядящего на червонцы, улыбнулась и сказала задумчиво: — Что за дом у нас такой... И этот с утра пьяный. Стекло выбили опять на лестнице! — и, всмотревшись повнимательнее в буфетчика, добавила: — Э, да у вас, гражданин, червонцев-то куры не клюют! Ты бы со мной поделился, а? — Оставь ты меня Христа ради, — испугался буфетчик и проворно спрятал деньги. Женщина рассмеялась: — Да ну тебя к лешему, скаред! Я пошутила... И пошла вниз. Буфетчик медленно поднялся, поднял руку, чтобы поправить шляпу, и убедился, что её на голове не имеется. Ужасно ему не хотелось возвращаться в ту жуткую квартиру, но шляпы было жалко. Немного поколебавшись, он всё-таки вернулся и позвонил. Дверь отворилась почти мгновенно. — Что вам ещё? — уже совершенно неучтиво спросил проклятый Илья. Он всё так же был в одном этом чёртовом фартучке. — Я шляпочку забыл, — промямлил буфетчик. — Ну уж если шляпочку, — понимающе протянул Илья и развернулся. Кандинский хотел было не смотреть, но его взгляд словно приковала нежная белая спина с острыми лопатками и выпирающим позвоночником и — подумать только, разве можно так! — та часть тела, что чуть ниже этой спины находилась. Впрочем, к превеликому счастью обалдевшего буфетчика, он не успел ничего такого позорного, грешного и ужасного надумать, как Илья уже протягивал ему его шляпу и зачем-то шпагу с тёмной рукоятью. — Не моё, — шепнул буфетчик, пытаясь отпихнуть навязываемую Ильёй шпагу и быстро надевая шляпу. — Разве вы без шпаги пришли? — натурально удивился Илья. — Так разве можно же без шпаги! Вы берите её, берите! Нам чужого не нужно. Буфетчик что-то буркнул и быстро пошёл вниз. Голове его было почему-то неудобно и слишком тепло в шляпе; он снял её и, подпрыгнув от страха, тихо вскрикнул. В руках у него была огромного размера чёрная кавказская папаха. Буфетчик перепуганно перекрестился. Из двери снова высунулся чёртов этот Илья, развязно отставил на площадку изящную ногу и ласково пообещал, скаля острые клычки: — Руку откушу… В то же мгновение берет мяукнул, превратился в чёрного котёнка и, вскочив обратно на голову Кандинскому, всеми когтями впился в его лысину. Василий хотел было снова подняться и задать рыжему поганцу хорошую взбучку, но дверь сверху уже захлопнулась. Засим буфетчику ничего не оставалось, как, испустив крик отчаяния, ринуться вниз. Котёнок свалился с головы и брызнул вверх по лестнице. Вырвавшись на воздух, буфетчик рысью пробежал к воротам и навсегда покинул чертов дом № 302-бис. Превосходно известно, что с ним было дальше. Вырвавшись из подворотни, буфетчик диковато оглянулся, как будто что-то ища. Через минуту он был на другой стороне улицы в аптеке. Лишь только он произнес слова: «Скажите, пожалуйста...» — как женщина за прилавком воскликнула: — Гражданин! У вас же вся голова изрезана!.. Минут через пять буфетчик был перевязан марлей и после того быстрым шагом направился к себе домой. Там он тщательно перепрятал свои золотые десятки, а затем самым тщательным образом забаррикадировал окна и двери, позвонил на работу, сообщил о своём увольнении, обрезал ножницами телефонный провод, выключил во всём доме свет и забился в самый угол комнаты. Теперь главной его целью было спасение от НКВД и полное отсутствие всех возможностей нарушить закон, очутиться на Лубянке и там бесславно завершить свою жизнь в сыром подвале. Лишь через несколько часов он решил проверить портфель на наличие в нём червонцев, осторожно к нему подобрался и — о ужас! — вместо денег обнаружил там этикетки от «Абрау-Дюрсо». Но что было самое ужасное, так это то, что этикетки вдруг сползлись, собрались в кучу, принялись расти и превратились наконец в того самого маленького чёрного котёнка! Котёнок зевнул, звонко мяукнул и, издевательски подмигнув Кандинскому зелёным глазом, бесследно исчез! И вот тогда несчастный буфетчик уже не выдержал и повалился в глубокий обморок… Возможно, на этом диковинные события этой ночи ещё не закончились, но об этом Кандинский уже не знал, поскольку лежал без сознания в забаррикадированной изнутри своей квартире.