Бал у Берии

      Бал упал на них сразу в виде света, вместе с ним — звука и воздуха. Борис увидел себя, Ховрина и Барсика посреди огромного зала, крытого керамической плиткой. К потолку стремились знакомые чёрные колонны, а в нишах прятались стены, причудливо расписанные серебристыми узорами. От высоты потолка кружилась голова, а от общих размеров зала перехватывало дыхание. Оглушительно гремел оркестр, и Борис не мог понять, откуда исходит звук. Огляделся, стараясь поворачиваться всем телом, лишь бы не перекрыть себе кровь воротником, и прямо впереди себя, в конце зала увидел белые пятна фрачников. Так вот откуда шёл бальный звук! На него обрушился рёв труб, а вырвавшийся из-под него взмыв скрипок окатил его тело, как кровью. Оркестр человек в полтораста играл полонез. Возвышавшийся перед оркестром человек во фраке, увидев Бориса, побледнел, заулыбался и вдруг взмахом рук поднял весь оркестр. Ни на мгновение не прерывая музыки, оркестр, стоя, окатывал звуками. Человек над оркестром отвернулся от него и поклонился низко, широко разбросив руки, и Борис, улыбаясь, помахал ему рукой. — Кто дирижёр? — спросил он у Барсика. — Никколо Паганини, — закричал кот, — и пусть меня повесят на Монфоконе, если на каком-нибудь балу когда-либо играл такой оркестр! Здесь только мировые знаменитости! Я приглашал его! И, заметьте, ни один не заболел и ни один не отказался! — Приветствую вас, скрипач дьявола! — крикнул Борис и поразился тому, что его голос, полный как колокол, покрыл вой оркестра. Человек от счастья вздрогнул и левую руку приложил к груди, правой продолжая махать оркестру белым жезлом. Ховрин рассказал, что после встречи гостей здесь по мановению руки появятся фонтаны, где шампанское вскипит пузырями в трёх бассейнах, из которых будет первый — прозрачно-фиолетовый, второй — рубиновый, третий — хрустальный. Ну и роскошь же! Поддерживаемый для пущего величия за обе руки Ховриным и Барсиком, Борис прошёл в другой конец зала, остановился по знаку Ховрина, и под правой рукой у него оказалась низкая чёрная колонна. Барсик между тем подставил под правую ногу вышитую подушку, и Борис поставил на неё каблук, согнув ногу в колене. Оглядываться уже без толку: прикинул, что Ховрин наверняка стоит возле него в парадной позе, а Барсик — это что-то тёплое и мохнатое у левого бедра. Борис был в высоте, и из-под ног его вниз уходила грандиозная лестница, крытая ковром. Внизу, так далеко, как будто бы смотрел обратным способом в бинокль, он видел громаднейшую швейцарскую с совершенно необъятным камином, в холодную и чёрную пасть которого мог свободно въехать пятитонный грузовик. Швейцарская и лестница, до боли в глазах залитая светом, были пусты. Трубы теперь доносились до Бориса издалека. Так простояли неподвижно около минуты. — Где же гости? — спросил он у Ховрина. — Будут, милорд, сейчас будут. В них недостатка не будет, — Ховрин сверкнул болотными глазами, и на этот раз Борис не уходил от его взгляда, а достойно его выдержал. — Всё должно быть готово заранее. Ничего не может быть хуже, чем когда приехавший первым гость мыкается, не зная, что ему предпринять, а его законная мегера шёпотом пилит его за то, что они приехали раньше всех. Такие балы надо выбрасывать на помойку, милорд. — Определённо, — подтвердил Барсик. — До полуночи не более десяти секунд, — добавил Толя, — сейчас начнётся... Эти десять секунд показались чрезвычайно длинными. По-видимому, они истекли уже, и ровно ничего не произошло. Но тут вдруг что-то грохнуло внизу в громадном камине, и из него выскочил ящик, в котором угадывался расчленённый скелет. Скелет выскочил из ящика и сложился в нагую изящную женщину с греческим лицом и косами. Женщина тут же поспешила наверх. — Первая! — воскликнул Толя. — Госпожа Гипатия. Рекомендую её, милорд, она чрезвычайно умна и образованна! Прославилась тем, что сконструировала астролябию! Как жаль, что её растерзали фанатики... А между тем, как хороша! Борис, чувствуя, как кровь отливает от щёк, глядел вниз и видел, как исчезает в каком-то боковом ходу швейцарской ящик. — Я в восхищении, — заорал прямо в лицо поднявшейся по лестнице госпоже Гипатии кот. В это время внизу из камина появился связанный, безногий скелет, ударился оземь и превратился в мужчину во фраке. Госпожа Гипатия уже становилась перед Борисом на одно колено и, бледная от волнения, целовала ему клеймёную кисть, отчего её опалило болью. — Король, — бормотала она, и её греческие косы чуть растрепались. — Король в восхищении, — ответил Толя. — Мы в восхищении, — подмяукнул Барсик. По лестнице уже поднимался вверх бегом одинокий фрачник. Вблизи уже немолодой, очень бородатый, с умными глазами, он подошёл совсем близко, прокашлялся и отделался только не очень глубоким поклоном. Борис согласился: человек уже старый, пожалеть бы... Вместо положенных поцелуев предложил ему просто пожать руку. — Господин Ян Гус, — пояснил Толя. — по-прежнему интересен, милорд. Если будете любопытны, он вас заинтересует чтением своих трактатов... — Мы рады, сударь! — мяукнул Барсик. Из камина вышла очередная нагая женщина, рыжеволосая и несколько мужеподобная, в бумажном колпаке на голове. Едва она приблизилась, как Борис разглядел надпись «ЕРЕТИЧКА». — Неотразимая Орлеанская дева! — провозгласил Толя. — Представляете, милорд, на костре вызвала епископа на божий суд! Даже не представляю, кто выиграл... Девушка склонилась и обожгла руку поцелуем. Теперь уже на каждой ступеньке оказались, издали казавшиеся совершенно одинаковыми, фрачники и нагие женщины с ними, отличавшиеся друг от друга только цветом перьев на головах и туфель. Теперь к Борису приближался, чуть ковыляя, юный фрачник с длинными чёрными волосами. — Очаровательнейший господин Басманов, — мяукнул Барсик. — Не правда ли, что вы с самим царём были связаны... Представляете, милорд, он танцевал в бабьем летнике! Мы в восхищении, князь! — крикнул он ещё кому-то. — А ведь служил верой и правдою... — Как я счастлив, чёрный король, что выпала мне такая честь... — монашески бормотал Басманов, прикладываясь к колену Бориса. — Я рад, — отвечал Борис, подставляя другим горящую руку. Он перестал видеть то, что делается в швейцарской. Механически поднимал и опускал руку и, однообразно скалясь, улыбался гостям. В воздухе в зале уже стоял гул, а за спиной, как море, слышалась музыка. Теперь снизу уже стеною шел народ, как бы штурмуя площадку, на которой стоял Борис. Голые женские тела поднимались между фрачными мужчинами. На него наплывали их смуглые, и белые, и цвета кофейного зерна, и вовсе чёрные тела. В волосах рыжих, чёрных, каштановых, светлых, как лён, — в ливне света играли и плясали, рассыпали искры драгоценные камни. И как будто кто-то окропил штурмующую колонну мужчин капельками света, — с грудей брызгали светом бриллиантовые запонки. Теперь Борис ежесекундно ощущал прикосновение губ к колену, ежесекундно вытягивал вперёд пылающую руку для поцелуя, лицо его стянуло в неподвижную маску привета. — Я в восхищении, — монотонно бормотал Толя, — мы в восхищении, король в восхищении. — Я восхищён, — вскрикивал Барсик. — Московский дворянин! — представлял Толя. — Посажен в монастырскую тюрьму за чтение Библии... Король в восхищении! Господин Галилей... — Пусть пожмёт руку, — прервал его Борис, видя, как тяжело пожилому астроному. — Его вынудили отречься от теории Коперника... — всхлипнул Барсик. — Бесчинственные люди! — просипел Галилей. — Собрат по несчастью — несчастный Бруно... Ах, Бруно! А ведь он пытался доказать, что существуют иные планеты! Мы в восхищении! Идиотский довод, скажите, Мюльгаут: нет на Марсе жизни, иначе кто бы их крестил! — Идиотский... — вздохнул Борис, наблюдая, как Джордано Бруно еле ковыляет по плитке. — Милорд, секунду внимания... Графиня Батори! — Борис увидел перед собой солидную рыжеволосую женщину в алых туфлях и с алыми перьями в причёске. Но не это её выделяло: на теле вместо наготы прилеплены сшитые куски мяса. Едва сдержался, но всё же замутило. — Немного нервозна. Зачем нужно было обмазывать служанку мёдом! Вслед за Батори и ещё несколькими гостями, среди которых был и самосожжённый из-за церковной реформы старик, показались девушки в одинаковых пуританских чепчиках. Борис почувствовал, как по виску стекает испарина, но поймал на себе странный, словно сочувствующий взгляд Барсика. — Салемские ведьмы! — пафосно мяукнул он. — Гостьи из-за океана! Всё отрицают вину, говорят, девочки спорыньи объелись... Но нам не суть. Сам факт! Дальше, с каждым гостем и гостьей, Борис чувствовал, как испарина на висках прибавляется. Теперь ловил на себе странный взгляд Толи, но ответить уже ничего не мог — так устал. Руку целовала теперь убийственная компания из восемнадцатого века — фрачник-алхимик Калиостро в напудренном парике, бледная черноволосая дама Аннетт Кампредон, её подруга в теле — тёмно-русая Софи. Причём обе в корсетах на нагие тела. Якобы обе увлеклись либертинажем, и понеслось... После следовал Радищев, написавший такой разгром о Москве и Питере, что его критиковала церковь даже век спустя. А река снизу всё текла. Конца этой реке не было видно. Источник её, громадный камин, продолжал её питать. Так прошел час и пошел второй час. Тут Борис стал замечать, что цепь на плечах его сделалась тяжелее, чем была. Что-то странное произошло и с рукой. Теперь перед тем, как поднять её, приходилось морщиться. Интересные замечания Толи перестали занимать. Острая боль, как от иглы, вдруг пронзила правую руку Бориса, и, стиснув зубы, он положил локоть на колонну. Какой-то шорох, как бы крыльев по стенам, доносился теперь сзади из залы, и было понятно, что там танцуют неслыханные полчища гостей, и казалось, что даже массивные мраморные, мозаичные и хрустальные полы в этом диковинном зале ритмично пульсируют. Уже ни Лев Толстой, ни Максим Горький не занимали его, как не интересовала больше прочая толпа сожжённых инквизицией, забитых камнями и повешенных. Все их имена спутались в голове, лица слепились в одну громадную массу. Ноги подгибались, каждую минуту Борис боялся всхлипнуть. Наихудшие страдания ему причиняло правое колено, которое целовали. Оно наверняка распухло под брючиной, кожа на нём посинела... А рука... Лучше на неё не смотреть. Горела без остановки... В конце третьего часа Борис глянул вниз совершенно безнадёжными глазами и радостно дрогнул: поток гостей редел. — Законы бального съезда одинаковы, милорд, — шептал Толя, — сейчас волна начнет спадать. Клянусь, что мы терпим последние минуты. Вот группа Брокенских гуляк... Они всегда приезжают последними. Ну да, это они. Два пьяных вампира... Все? Ах нет, вот ещё одна! Борис вдруг заметил, как из камина выходит странного вида женщина, очень выделяющаяся среди прочих нагих дам своей закрытостью наряда — в чёрном платье с подбивкой из алого шёлка, расшитом золотом и серебром. Волосы и лицо скрыты алой накидкой, расшитой всё тем же дивным узором. На руках она держала — о ужас! — ребёнка без рук и ног, с чёрными, будто ночь, глазами. — О, это наша Иродиана, Чертородица, или по-простому ведьма Мария, — пропел Толя. — Повешена церковниками за коммунистические взгляды. Милорд, не поверите — она улыбалась на виселице! Женщина между тем подошла совсем близко, поудобнее уложила жуткого ребёнка на левый локоть и почтительно склонилась, целуя Борису руку. — Мы в восхищении! Король в восхищении! — пробасил Толя в последний раз. Лестница опустела. Из осторожности подождали ещё немного. Но из камина более никто не выходил. Через секунду Борис снова очутился в середине зала и уже позволил себе еле слышно всхлипнуть от боли в колене и кисти, но не позволил себе упасть на колени. Сразу подбежал заботливый Мишка Гоцман, заглянул в глаза, ужаснулся: — Борьк, ты весь в крови! Борис провёл пальцами по мокрым вискам. Алые отпечатки вымазали ногти. Гоцман быстро умыл ему кровью лицо и руки, чуть сполоснул водой из графина, и стало чуть полегче.       В зале уже появились обещанные Толей фонтаны с шампанским. Оркестр чуть утих, но продоожал играть какой-то мажор. Кто-то из гостей нашёл наглость в шампанском купаться, а кто-то разливал его в золотые чаши. Гигантский чёрный нептун выбрасывал из пасти широкую розовую струю. Одуряющий запах шампанского подымался из бассейнов. Здесь господствовало непринуждённое веселье. Дамы, смеясь, сбрасывали туфли, отдавали сумочки своим кавалерам, и с криком ласточкой бросались в бассейн. Пенные столбы взбрасывало вверх. Хрустальное дно бассейна горело нижним светом, пробивавшим толщу вина, и в нём видны были серебристые плавающие тела. Выскакивали из бассейна совершенно пьяными. Хохот звенел под колоннами и гремел, как в бане. Борис позволил себе немного глотнуть, зачерпнув на дне чаши, и стало куда легче. Особенно смешны были старики: те же Галилей или Ян Гус, которые тоже бесновались в шампанском так, что и не скажешь, что они лет весьма преклонных. Они выпрыгивали совершенно бодрые и носились даже пуще молодых. Где-то рядом вокруг удивлённых Салемских ведьм крутился на полу в бабьем летнике Федора Басманов... Колдуны и ведьмы с Ваганьковского кладбища, среди которых был и Мишка Гоцман, тоже отрывались как могли. Ведьм можно было узнать по венкам и ожерельям из роз и гвоздик, колдунов по чекистским фуражкам. Барсик, ходивший за Борисом хвостом, мяукнул: — Как говорится, милорд... Если ваша вечеринка не похожа на эту, не пытайтесь меня на неё приглашать. Борис только потрепал его за ухом. Даже страшно подумать, что перенесла королева предыдущего бала... Носила ли она такие же цепи? Болели ли у неё колено и рука? Разумеется... А что, если на неё, несчастную, ещё и надели железные туфли, похожие на испанские сапоги? Несчастная женщина! Отдал Барсику тяжёлый плащ, после чего пристроился на краю одного из фонтанов, хоть и побаивался, что брызги испортят ему фрак. А с другой стороны — сесть-то больше некуда... Уже почти дремал, когда ощутил на коленях что-то огромное и пушистое. Приподнялся, лязгнув цепями на плечах — Барсик! Огромный котище бесцеремонно нежился, ловя языком брызги и помяукивая. Борис решил незаметно почесать ему брюшко, и Барсик тут же довольно зафыркал. — Вот кто бы хоть раз так приласкал кота! — забормотал он, роняя с усов золотые блёстки. — Ещё... Ещё... Я в восхищении... — Я не думал, что коты такие умные бывают. Я думал, они только на деревьях кричать умеют... — Подумаешь... Я ещё и стрелять могу, и машину водить тоже... Мр-р-р... А отчего вы, герр Мюльгаут, котов дома не держите? Боитесь, что рыбку в банке съедят? — Вы шерсти много где оставляете, — Борис всё не убирал руки, погружал пальцы в мягкое брюшко. — Обижаете, милорд... — насупился Барсик, насколько это можно было распознать на его морде. — А ты как будто не линяешь, ушастый прохвост? — Борис отпустил кота, и тот с важным видом ушёл куда-то в гущу гостей, которые вокруг него увивались, пили и громко хохотали. Снова устроился поудобнее на бортике фонтана, прикрыл глаза. Хорошо, что нет этой залихватской парочки — Ховрина и рыжика... Особенно радует, что этот бледный кондом больше не будет доставать... Шум в зале становился всё громче, народ танцевал, делился впечатлениями, где-то рядом слышался запах духов. За звоном бокалов и пением вина почти не было слышно плеска шампанского. Сердце отчего-то билось чаще, и боль становилась всё нестерпимее. Заглушил её ещё глотком шампанского, чтобы снять напряжение. Гости между тем всё кружились, мелькали среди перьев и драгоценностей белые в чёрных тенях лица, звенели бокалы, весело вопили ведьмы, шутили колдуны. Особенно живописно получалось у колдуний из-за океана — их руки в разноцветных переливах магии сверкали, словно перья, в брызгах шампанского и огнях факелов. Безумие, исходившее от них и ослепительное в отблесках огня, придавало всему происходящему романтический и опасный вид, больше всего похожий на чью-то страшную оргию. И даже словно что-то похожее в самом воздухе носилось, разлитое в воздухе, какая-то отрава, от которой кружилась голова и хотелось кого-нибудь убить. А гости между тем веселья не прекращали: мимо Бориса прошла, на ходу поедая свой мясной прикид, графиня Батори. На его недоумённый взгляд в ответ зашипела: «А что делать, милорд? Я голодная!». И ушла куда-то прочь. Наверняка ванны из крови принимать, пока никто не видит... Где-то рядом ожесточённо спорили Галилей, Бруно и Ян Гус, а Гипатия с греческими косами только молча пила около них. — Так вот, господин Галилей... Земля однозначно в мире не одна! Мы не одиноки! — горячо говорил Бруно, и его итальянские кудри так и пружинили. — Почему вы так думаете? Вдруг она — лишь одна из планет? И вообще, откуда вы это знаете, юноша? Мы живём среди многих миров и знаем о них так мало! Думайте, о чём говорите, Бруно! — Галилей, несколько уже раскрасневшийся от выпитого, морщился от докучных вопросов. «Или, наоборот, только начинает наливаться», — подумал Борис. Ян Гус же, усевшийся рядом, утверждал, мол, Библия ясно говорит: Земля и небо — одно и то же. Но Гипатия только рукой махала, мол, заткнись со своей Библией... Оно и ясно: жаль женщину... Она при этом не сводила глаз с Бориса, впрочем, один раз, мельком, даже хлопнула ресницами. — Не упоминай Бруно-но-но! — резко прикрикнула она на Галилея. — Не упоминай Бруно! Его до сих пор не реабилитировали! Бруно нарочито громко откашлялся: — Как бы я здесь сижу... К нему подлетел Басманов в летнике и пьяно подпел: — Два метра рост, крысы на спине... Бруно хлопнул его по плечу: — Не придуривайся! То, что я сидел в застенках инквизиции, не значит, что я с крысами породнился! Ты перед царём своим вообще в бабьей юбке пляшешь! — А что с того, ежели и пляшу? Да и где ему найти краше меня, а? — Басманов задорно подмигнул и, танцуя, умчался куда-то в другой конец зала.       Между тем Борис разглядел, как среди гостей движутся две знакомые фигуры: уже конкретно двухметровый Ховрин и его рыжий упырь, уже порядком то ли пьяный, то ли обкуренный. И не разберёшь же... Похоже, с шампанским пора завязывать! Толя чинно придерживал своего кавалера под руку, при этом в другой руке держал бокальчик шампанского, то и дело кивал гостям или перебрасывался с ними парой слов. Илью же порядком штормило, и когда бы не Толя, он бы уже давно наверняка упал. Парочка направлялась в сторону Бориса, и он невольно поёжился, ибо обоих находил довольно пугающими субъектами даже по отдельности, а уж если говорить про них вместе… Они поравнялись с Борисом, остановились, Толя вопросительно посмотрел на него, и во взгляде его прочитался вопрос: «Всё хорошо?» — «Да», ответил ему Борис также взглядом. Оба остались молчаливо стоять рядом с ним, поглядывая на веселье бала, и Борис вроде бы даже начал привыкать к их безмолвному обществу. — Как тебе бал? — вдруг спросил у Ильи Толя, пригубил шампанское и приобнял вампира за талию одной рукой. — Как оркестр, как украшение зала? Нравится тебе это, прелесть моя? — Всё в ажуре, хуй на абажуре, — лаконично отозвалась «прелесть» и потянулась тонкими пальцами Толе в карман, который был оттопырен пачкой папирос. — Некрасиво, Илья, и очень неприлично, — заметил Борис иронически, будучи не в силах удержаться и думая, какие же у вампира отвратительные манеры. — Разве же можно так выражаться! И не стыдно же тебе? — Ну знаете, милорд, — обиженно протянул Илья, и его хорошенькая физиономия от злости пошла красными пятнами. — Вы, между прочим, сами вон какие заклятия кастуете! Пиздопрохуёбина, понимаете ли, у вас ебамудоблядская, а меня при этом за слово «хуй» попрекаете! Не пойдёт, герр Мюльгаут! — И что же ты предлагаешь? — спросил Борис больше забавы ради. Ему видок злобного Ильи доставлял невероятное удовольствие. — Вызываю вас на дуэль, милорд! — запальчиво сказал Илья. — Отказы не принимаются. — Нет, ну перестанешь ты наконец? — зашипел на него Толя. — Тебе напомнить, что ты учинил на прошлом балу? Тоже вызывал королеву на дуэль, но что это была за дуэль, мне… — Подождите, Анатолий, — перебил его Борис. — Я согласен. Ничего не вижу в этой дуэли дурного, поэтому вызов принимаю. — Съел? — съехидничал Илья по отношению к комиссару, что смог в ответ лишь устало вздохнуть. — Всё, милый, ты будешь моим секундантом. — Нет, ты уж избавь меня от этой участи, — попытался воспротивиться Толя. — Лучше позови Барсика… Однако рыжий хитрец повис у него на шее, шепнул на ушко пару слов, и комиссар, хотя и закатил глаза с величайшим раздражением, покорно сдался на волю своего неадекватного любовника. — Выбирайте и вы себе секунданта, милорд, — довольно мурлыкнул Илья. — Я бы порекомендовал вам того занятного юношу, который давеча прилетел на свинье, но выбор всё же за вами. «Первая его умная мысль за всё время!» — мельком подумал Борис. Мишка ошивался где-то поблизости, поэтому позвать его труда не составило, но всем троим участникам дуэли долго пришлось объяснять несчастному Гоцману, что он вообще должен делать и зачем его сюда позвали. — Ну что ж, — провозгласил Толя, когда Мишке с горем пополам удалось растолковать, что же от него хотят, — время бросить жребий, кто по праву будет первым! Для этого по правилам нужно из самого конца зала, — он показал пальцем в неопределённом направлении, — попасть из браунинга Барсику, — теперь он указал совершенно в другом направлении, где находился кот, — в самый кончик хвоста! — Помилуйте, — воспротивился Борис, — это же полное издевательство над несчастным котом! Нельзя ли нам использовать иной способ? — Уверяю вас, — успокоил его Толя, — Барсик совершенно ничего не почувствует! Тут же в руках у дуэлянтов оказались блестящие сталью браунинги, Илья коварно сощурился, а Толя сухо сказал: — На счёт три стреляйте. Борис без лишних фокусов принял удобную стойку, Илья же прокрутил сначала браунинг между пальцами, изобразил некий пафосный жест и лишь потом не менее пафосно прицелился и снял с предохранителя. При этом он прислонился спиной к Ховрину, прижался к его груди, запрокинулся ему на плечо. Толя лениво положил свободную от фужера руку ему на талию, расстроенно сплюнул себе под ноги и лениво начал отсчёт: — Раз… Два… Барсик при этом пошёл по залу, как раз гордо подняв хвост. — Три! — скомандовал Толя, и два выстрела слились в один. Боковым зрением Борис заметил, что при выстреле рука у его соперника дёрнулась, но значения этому не придал. Барсик же от неожиданности подскочил, дёрнул хвостом, душераздирающе завопил и сиганул на капитель колонны. Мишка же шокированно наблюдал за жеребьёвкой и, похоже, хотел уже сбежать. — Слезай! — крикнул Барсику Толя. — Слезай сей же час! — Опять на мне проводите вашу дурацкую жеребьёвку! — сокрушился Барсик и спрыгнул с колонны. — Вот, смотрите! Толя взял его двумя пальцами за хвост, внимательно пригляделся и сказал наконец: — Поздравляю вас, герр Мюльгаут! Вы первым начинаете дуэль. Ваша пуля попала Барсику ровно в кончик хвоста! — Подожди-ка! — воспротивился Илья. — По моим расчётам, я… — Ты попал в середину, — развёл руками Толя — мол, и что я тут сделаю. — Это, извини меня, чистой воды проигрыш. Тебе придётся уступить нашему королю. — Это нечестно! — запротестовал вампир и шлёпнул его по руке. — А виноват, между прочим, ты! Всего меня облапал, отвлекал, а я... — Хватит демагогии, великий косой, — хмыкнул Ховрин. — Начинайте, герр Мюльгаут! Я засекаю три минуты. Борис несколько растерялся, не зная, что ему и говорить, и не слишком уверенно сказал: — Ну, держись, не надейся на победу, рыжая ты блядёшка! — А вы, судя по всему, тот ещё архипиздрит, герр, — парировал Илья. — Но хотя бы не защекан вроде тебя! — Лучше так, чем как вы… Вы ведь с ранних лет тот ещё пиздорванец! — Ну не всем же быть такими хуежопыми! — Ну не скажи, милорд, вы же натуральная хуёвина с морковиной! — Тебе это откуда известно, мозгоёб ты веселоебучий? — Совсем нужно быть ебанарием, чтобы этого не понимать! — Ну это уже слишком, ёбаногандонный ты хуепедераст! — вскипел Борис. — А вы… Вы… — Илья тоже захлебнулся яростью. — Шестикрылый пятихуй! Вот вы кто! — Хватит, — перебил их Толя. — Время вышло. Ничья. Михаил, верно я говорю? — Верно, — промямлил растерянный Мишка. — Вроде…       Едва только утихла эта дуэль с использованием местных идиоматических выражений, как в зале показался Берия, медленно ступавший из конца зала, противоположного камину, откуда выходили гости. На нём по-прежнему был фрак, только украсился он расшитым серебром плащом на одно плечо. На голове поблёскивал матово цилиндр, а круглые очки его были с затемнёнными стёклами. Берия был со шпагой, но этой обнажённой шпагой он пользовался как тростью, опираясь на неё. Пересекая зал гордой походкой, он остановился посередине, и сейчас же Толя оказался перед ним с блюдом в руках, и на этом блюде Борис увидел отрезанную голову человека с выбитыми передними зубами. Продолжала стоять полнейшая тишина, и её прервал только один раз далеко послышавшийся, непонятный в этих условиях звонок, как бывает с парадного хода. — Да-с, Христофор Херимонович, — негромко обратился Берия к голове, и тогда веки убитого приподнялись, и на мёртвом лице Борис, содрогнувшись, увидел живые, полные мысли и страдания глаза. — Всё сбылось, не правда ли? — продолжал Берия, глядя в глаза головы. — Ваша светлая голова отрезана женщиной, заседание не состоялось, и живу я в вашей квартире. Это — факт. А факт — самая упрямая в мире вещь. Но теперь нас интересует дальнейшее, а не этот уже свершившийся факт. Вы всегда были горячим проповедником той теории, что искусство якобы делится на буржуазное и социалистическое. Мол, всё, что было сотворено до светлой эпохи строительства коммунизма, совсем уже не актуально и должно в наше время кануть в Лету, уступив полностью место новым произведениям, забыться. Мне крайне приятно сообщить вам, а точнее — тому, что осталось от вас, о том, что ваша теория и солидна, и остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Однако вы забыли ту теорию, достопочтеннейший гражданин Хомяков, что искусство бессмертно и забыться не может, — но не вы. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за искусство, за чувство прекрасного, что будет жить среди людей на протяжении всей истории и отзываться в их душах. Терпсихора не умирает, товарищи! Берия поднял шпагу. Тут же покровы головы потемнели и съёжились, потом отвалились кусками, глаза исчезли, и вскоре Борис увидел на блюде желтоватый, с изумрудными глазами и жемчужными зубами, на золотой ноге, череп. Крышка черепа откинулась на шарнире. Вмиг исчезли фонтаны, вместо них возникли пышно накрытые столы с креслами, за которые гостей уже вовсю рассаживали бледные официанты-декаденты с чёрными накрашенными веками. Что ж... На таком мероприятии лучше упиться вусмерть, чем наесться до неё же... За возникший совсем рядом стол, на кресла сел Берия со своей свитой. Борис огляделся: места ему не могло не достаться! Тут явился Барсик, приволок невесть откуда огромное кресло с золочёными ножками, обитое бархатистой красной тканью, с важным видом опустил его на паркет. Борис недоумённо посмотрел в сторону Толи, и тот лишь кивнул, указывая сесть. Ладно... Придётся исполнять... Разве что устроиться в кресле поудобнее, приняв такую позу, которую, наверное, можно считать царственной — то есть обеими руками на подлокотники и прямая спина — и выдерживать строгое и торжественное лицо. С последним пунктом проблем никаких... — Налейте крови! Бокалы пусты! — звучно крикнул Берия, голос его, казалось, разнёсся по всей Лубянке, и он первым протянул руку с синим стеклянным бокалом. — Давайте выпьем! — За обаяние борьбы, — первым поднял тост Борис на правах короля бала. — За идеалы! — торжественно изъявил Толя — он, впрочем, стоял без бокала, но с бутылкой. — Мы их ковали на огне! Тут и Илья, настырный рыжий упырь, сверкнул своими светящимися зелёными глазами и пропел вкрадчиво и свой жутко неподобающий тост: — За ваших дочек, которых я возьму себе… — Да ты скорее деда чьего-нибудь возьмёшь, — резонно заметил кот, чем испортил весь тост. — Барсик, ты опять придираешься! — обиженно надулся упырь. — Я это для тоста сказал, чтобы красиво! Ах, Барсик, ты опять всё испортил! — Ваше здоровье, товарищ Мюльгаут! — провозгласил на весь зал Берия и первым поднял руку с наполненным кровью бокалом. — Ваше здоровье, — повторил Толя и тоже поднял руку с бутылкой вина, но тут же кот эту бутылку подхватил, и у Толи в руках очутился такой же чудный синий бокал. — Да здравствует герр Мюльгаут! — проорал кот, и сотни голосов из зала подхватили за ним. — Ура! Ура великому Мюльгауту! Прославим же Короля этого славного бала! — от этих слов Бориса так покоробило, что он готов был лечь в гроб сию же минуту. Теперь начал жалеть, что вообще выбрал для себя этот псевдоним... Блять, да при таком пафосе от любого подставленного имени захочется закопаться заживо! Неведомо откуда взялся снова Илья и стоял теперь у трона с золочёным кубком в руках. Работа ювелирная, только кубок в виде... Черепа. Человеческого. Отделанного золотом и камнями. Хотя, чему тут удивляться, если сам факт бала у князя Тьмы уже совсем не удивляет... Внезапно Борис обнаружил, что на коленях у него оказался тот рыжий вампир, совсем прижавшийся к нему и холодивший всем своим тощим телом. Что? Не успел задуматься, осмыслить происходящее, как сразу что-то происходит... Борис наклонился прямиком к уху проклятого развратника и внятно прошипел: — Не много ли ты на себя берёшь? На вид тонкий, как кусок фанеры… — Прошу прощения, мой господин, — тихонько мурлыкнул упырь, — но это ведь часть церемонии… — Вон на подлокотник сядь, — гаркнул Борис хрипло. — И не прижимайся ради всего, от тебя холодно... Илья, может, и обиделся, да виду не подал и покорно перебрался на подлокотник, разве что ноги свои закинул на другой, противоположный. Как он эти все махинации проделывал и не выронил ещё кубок — оставалось величайшей тайной. — Вам придётся сейчас выпить крови, герр, — шепнул несносный упырь и милейшим образом улыбнулся. — Какой?.. — на всякий случай спросил Борис. — Дорогие гости! — провозгласил в то время Берия. — Сейчас по древнейшей традиции нашего бала Король выпьет свежайшей крови из свежайшего черепа! Этот череп принадлежал при жизни славному товарищу Хомякову, что был великим и непревзойдённым борцом с мраком религии, но был злодейски разрезан треклятым трамваем! Да упокоится его прекрасная и чистая душа! Толя на этом моменте совершенно натурально сделал вид, будто утирает слёзы. — Какой, какой… — снова зашипел Илья, прижимаясь всё же к Борису, и даже коснулся нечаянно худой щеки ледяными губами, отчего по телу мороз прошёл. — Ну не свиной же, господин… Разве же мы стали бы поить Короля свиной кровью! Человеческой, конечно же… А теперь запрокиньте голову, герр… Что ж... Очередное испытание, от которого уже не страшно, только от самой мысли о распивании крови горло схватил спазм. Запрокинул голову чуть назад, упырь же с невиданной ловкостью поднёс к губам золочёный кубок. Так, дело нужно брать в свои руки, иначе подумают, что... К чёрту! Борис резким движением выхватил череп у него из рук, что тот аж чуть с подлокотника не свалился, и отпил уже как полагается. Послышались бурные овации гостей, а ему совсем свело горло от жуткого свинцового привкуса. Им недостаточно, им недостаточно, да?! Чуть перевёл дух, сглатывая. Больших усилий это стоило — расслабить сведённую спазмом шею. Ещё глотнуть... Просто не обращать внимания, словно это гранатовая, блять, вытяжка... Кажется, спазм отходит... Ещё... Эта самая «вытяжка» чувствовалась солоноватой, чуть горчила, одуряюще пахла металлом и теперь согревала изнутри лучше всякого коньяка или иной какой гадости. Ещё приятнее этот жар становился оттого, что совсем рядом находился холодный, как ледышка, Илья, от которого этим холодом так и веяло. Теперь к вкусу начал привыкать и пил так, словно то было красное полусладкое. Глоток за глотком, взгляд колдовских зелёных глаз напротив. Как смеет искры пускать, если у короля бала ровно такие, а? Надо же... Не всё в этой жизни иначе не бывает, как к худшему. И всё это, что казалось таким диким, что он не мог вообразить, прекрасно, прекрасно! «Я чего-то нажрусь, может быть, не очнусь, но от тебя я никогда не откажусь!» — пронеслось в голове у Бориса, и он осушил остатки залпом. Окинул зал пронзительным взглядом — и гости снова взорвались бурными овациями. — Это всё ради вас и только вас, герр Мюльгаут, — чарующе пропел сбоку Илья. Борис посмотрел на него злым взглядом, толком не придумал, как бы поскорее избавиться от такого близкого его нахождения, поэтому приказал ему: — В таком случае, принеси мне винограду. Он вовсе не хотел виноград. — Сей же час! — приторно улыбнулся упырь. — Лучший, лучший виноград! На землю в тех виноградниках пала кровь Христова… — Прекрасно, — одобрил Борис, прерывая пустой пафос, и даже потрепал Илью по мягким рыжим локонам, лишь бы тот побыстрее смылся. Тот быстро исчез в вязком тумане.       Признаться, такой приём определённо того стоил. Хоть от выпитой крови горло под воротником-отцеубийцей всё равно подрагивало. Если честно, лучше ещё раз выпить гранатовой вытяжки без воды и сахара, чем... Интересно, гематоген в качестве закуски будет? Шутка-шутка... — Товарищи, SHOW MUST GO ON! —прокричал вдруг со стола напротив уже в стельку пьяный от крови Бруно, выкинув вверх правую руку с бокалом. — Ещё как должно продолжаться, — улыбнулся Берия, поднимаясь. Взмахнул руками в дирижёрском жесте, и столики исчезли. — Слышите меня? Шоу должно продолжаться! Гости склонились в величественном поклоне с возгласом «AVE SATANAS!». — Открывают танец дамы из-за океана! — скомандовал Барсик, и обнажённые ведьмы в белых чепчиках откололи нечто вроде экспозиции, выгибаясь своими стройными телами в причудливые позы и покачиваясь. Причём танец они сопроводили гробовым бодрым пением: — Вельзе-вельзе-вельзевул, хорошо у нас в аду! Вельзе-вельзе-вельзевул, хорошо у нас в аду! Вельзе-вельзе-вельзевул, хорошо у нас в аду! Хэй! — на своём наречии высокими голосами вскрикнули они и унеслись под потолок, да там и растаяли. Берия снова взмахнул рукой, и громче прежнего заиграл оркестр что-то громогласное, латинское, с мощным хоровым напевом. На полу, меж плит зажглось пламя, гости встали на них, размялись, и под эту зловещую латынь принялись неистово танцевать друг с другом, грациозно изгибаясь, и при этом перья дам в свете огня словно превращались в факелы, отбрасывающие жуткие блики на белые с чёрным лица. Картина была зловещей и в то же время притягивала — жутковато сверкавшие глаза, уплывающие в бесконечную ночь глаза; казалось, у каждого имелась своя, тщательно скрываемая и оттого ещё более страшная тайна, которую он теперь хотел показать всем, обнажая душу и весело кружась в неистовстве. Берия тоже встал, поднял над головой ладони, погрозил кому-то пальцем, несколько раз взмахнул ими и, широко раскинув руки, выкрикнул: — Танцуйте, танцуйте, словно это ваш последний раз! Танцуйте, декаденты! И пусть весь мир видит, что вы — живы! У вас впереди целая вечность! Они понеслись в танце ещё быстрее, сами уже начали походить на языки пламени. Их движения становились всё более раскованными и уже приобретали черты разнузданного греческого эротизма, смешанного со средневековым страхом проклятья — все танцовщицы, как на подбор, были очень красивы, но особо выдающейся красотой выделялись некоторые из них — красота их была сочетанием высокого, даже героического и одновременно болезненного ума и опасной порочности, выражавшейся в полной неспособности сдерживать себя и выступавших сквозь улыбку зубов. Борис наблюдал за ними, чувствуя, как цепи под фраком совсем изрезали ему тело, но не смел и словом об этом намекнуть, слушая бешеный танец под стук собственного сердца. Пока гости отрывались, словно этот бал был для них последним, Берия, его свита и Борис деликатно уединились в нише между колонн, где стоял отчего-то зеркальный столик. Барсик налил всем по бокалу крови. Чокнулись и отпили по глотку. Теперь не так противно... — Как вы заметили, наши гости — люди, так или иначе пострадавшие от всемогущества церкви... Вы знаете, Мюльгаут, — задумчиво начал Берия, — верить в существование бога или нет — дело каждого. Я и сам задумываюсь порой, есть ли он… Впрочем, раз есть я, так значит, должен быть и он. Но мне более интересно другое. Вот, например, иудеи поклоняются Яхве — оно и понятно, он у них бог. У мусульман есть Аллах — и он тоже бог, но до кучи отягощён пророком Мухаммедом. А вот христиане… О, вы только в это вдумайтесь! Они поклоняются фактически простому смертному человеку, к тому же, совершенно очевидному сумасшедшему! Объявить себя, подумать только, посланником божьим, а то и вовсе богом! — Нет, Иешуа, вне всяких сомнений, был весьма талантливым колдуном, — сказал Толя с усмешкой, заметил, что Борис слегка удивился его словам, и дополнил: — Да-да, вы не ослышались, милорд. Возможность исцелять, воскрешать и предвидеть — самая обыкновенная магия… Воскрес? Подумаешь! Основы некромантии… Хотя сам момент воскрешения в том виде, как он описан в церковных сказочках, для меня выглядит несколько дико… Но не суть! Да, Христос был колдуном! И между тем — вы только вообразите! — на протяжении всей истории церковники считают, что колдовство есть игрушка дьявола и массово истребляют не только колдунов и ведьм, но и простых людей, что подпадают под выдуманные ими критерии! Да если верить в их двойные стандарты, то из их же логики и выходит, что бог и дьявол едины! — Я вообще не замечаю в церковниках никакой логики, — заметил Борис, отпивая. — Да и искать её не хочу, ибо считаю религию гнусом! Да-да, гнусом! Раковой опухолью! Но должен вам сказать, товарищи, что когда бы мне пришлось жить в то время, я бы лишь завидел нищего бродягу, что именует себя богом — так мигом гнал бы его взашей поганой метлой, покуда не прогнал бы на тот свет и не законопатил бы его там до такой степени, чтобы уж точно не воскрес! Илья, сидевший с ногами на зеркальном столике, встряхнул рыжими локонами, уставил в пустоту дикие, похожие на две чёрные луны зрачки, жутким, выжигающим душу тоном продекламировал: — Радуйся, распятый Иисусе, не слезай с гвоздей своей доски, а вторично явишься — сюда не суйся — всё равно: повесишься с тоски! — и совершенно кощунственно, безумно и всё так же жутко расхохотался, запрокидывая назад голову. Видимо, совсем не в себе… Впрочем, «в себе» его Борис и не видел, но такое поведение уже было действительно пугающим. — Сколько ни знакомился с Библией, что в детстве, что сейчас, меня всегда этот Матвей убивал... — продолжил он, допив бокал почти до середины. Губы горчили, но в целом вкус терпим. — Так яростно обличал сатану, сам являясь непонятно кем... «Дух зла и повелитель теней»... А сам-то кто? — распалился. — Дух вонючего ладана и дохлых костей? Это я про мощи, если что... Ну ты понимаешь, вроде нетленные, а на деле... Так вот! — поставил бокал на столик и воскликнул горячо: — Духом удушающего ладана и дохлых костей — вот кем ему нужно быть, чтобы тягаться с самим сатаной! А до этого даже папа римский не дотягивает, хоть и старается! — Абсолютно с вами согласен, милорд! — мяукнул Барсик. — И как вы только строите такие речи... — Вообще я не оратор, но иногда гнев так в нёбо бьёт...