Бал у Берии

      Какое-то время Давыдовы и Берия с семьёй и свитой находились в стороне от гостей, продолжали вести разговоры. Дети быстро нашли между собой общий язык, и Серго уже успел пообещать Анне научить изготовлять хлопушки и показать свою коллекцию ядов, а Анна ему — пострелять из арбалета. С ними же беседовал и Барсик, желая тоже принять участие в грядущем веселье, и оба были от этого в восторге. Ещё бы! Наверное, почти все любят кошек, а Барсик был и вовсе такой котик, о каком можно разве что мечтать, пушистый, большой, добрый и разумный! У взрослых, конечно, темы для разговоров были более серьёзные. Да, в силу присутствия Ангелины мужчины не обсуждали работу, зато вели речь об иных, казалось бы, совершенно бытовых вопросах. Особенно, конечно, о детях. Нина и Берия чуть ли не наперебой жаловались на весёлый и буйный нрав Серго, Толя, напротив, всячески хвалил крестника и утверждал, что он «принесёт аду великую пользу, когда повзрослеет», Ангелина рассказывала про Анну и про то, как она росла по ту сторону жизни, в посмертии, Илья же вовсе сбежал танцевать подальше от серьёзных разговоров, в которых не смыслил. Разговор этот очень быстро перерос в дебаты о должном воспитании. Выяснилось таким образом, что Толя своего крестника совершенно разбаловал, и именно он позволяет Серго пропускать уроки ради увлечения практической химией и учит давать сдачи сверстникам, из-за чего Берия-младший постоянно со сверстниками дерётся, а также учит его провожать до дома одноклассниц и носить им портфели, что является причиной постоянных опозданий к обеду. В конечном итоге при активном участии четы Давыдовых пришли к выводу, что в целом крёстный Серго — отменный воспитатель, разве что школу прогуливать всё-таки не следует. После этого вывода Толя, что при этом пил кровь из стакана с выражением объевшегося сметаной кота и немного этой кровью перепачкал себе руки, спохватился, что время идёт, а Ангелину гостям так и не представили, поэтому с разрешения Берии взял дело под свой контроль. — О, а вот и наша Саломея и её дочь! — объявил Толя, смахивая с лица волосы кровавой рукою. — И плевать, что у неё было трое сыновей! — Да у неё ещё и муж есть! — сказал откуда-то сбоку Илья — он натанцевался и сидел теперь в сторонке в совершенно неприличной позе. — Так он и был! — громко отпарировал Толя. — Так он и есть! — не унимался рыжий развратный нахал. — Да иди нахуй! — совершенно неподобающим для бала образом оскорбился Толя. Илья по этому адресу, видимо, решил не отправляться, устроился поудобнее и чуть подвинулся лишь тогда, когда рядом с ним присел Ховрин, чуть приобнимая его и привлекая к себе. Борис с Ангелиной тоже расположились недалеко от них, Анна же с Барсиком и Серго мигом достали откуда-то арбалет и умчались. До слуха донёсся отрывок милейший беседы: — Дай папиросочку, — дразнился Барсик, — у тебя чулки в полосочку... — Дай сигареточку, — парировала Анна, — у тебя шерсть в клеточку! Бориса эти забавные фразы растрогали до глубины души. Наконец, наконец он воссоединился с Ангелиной и с их уже выросшей дочкой! Даже сердце защемило… Не обманул, не обманул его Толя! Он повернулся к Ховрину и сказал ему негромко: — Спасибо, Анатолий… Не знаю, что бы я делал без вас. — Не за что, — откликнулся Толя, поглаживая в это время по плечам прижавшегося к нему Илью. — Одного попрошу — говорите лучше нам «благодарю»… Ведь «спасибо» обозначает сами знаете, что! Нет, герр Мюльгаут, никакого бога в этом доме! Борис согласился, что слово это действительно так себе, и снова перевёл взгляд на бальный зал, где подрастающее поколение веселилось в компании Барсика. У детишек появились уже верёвки и яблоко, Анна приматывала Серго к стулу и устанавливала с помощью Барсика фрукт у него на голове. — Сыграем в игру! — серьёзно сказала она. — Какую? — полюбопытствовал Серго и завертел головой, отчего яблоко свалилось, и Барсику пришлось возвращать его обратно. — «Есть ли бог», — ещё более строго резюмировала Анна. — Так ведь и ежу понятно, что нет! — рассмеялся Серго. — Папа и крёстный Толя говорили, что он умер! — А вот сейчас мы проверим! — зловеще пообещала она. — А если не умер, так мы его тотчас добьём! Барсик, дай, пожалуйста, яблоко, но только поменьше! Барсик мигом притащил со стола небольшое яблоко, и вместе они засунули его в рот Берии-младшему наподобие кляпа. Затем Анна отошла от него и прицелилась из арбалета. Наверное, Серго испугался, но она строго сказала: — Не будь ребёнком. Я знаю, что делаю. И выстрелила из арбалета, попав прямо в самую сердцевину яблока и таким образом разломав его пополам. Борис усмехнулся — а ведь дочь характером в обоих родителей пошла! Устроить на балу русскую рулетку своего рода! Нет, право же, какая прелестная у них выросла девочка! Барсик тут же восторженно заверещал: — Браво! Браво! О прекрасная леди! Донна Анна! Донна Анна! Какое совершенство! Милорд, ваша дочь прекрасно владеет арбалетом! Толя осторожно пихнул Илью в бок и тихонько, хотя Борис это и услышал, сказал: — Был бы ты бабой, такую же орлицу мне бы родил… — Да пошёл ты! — Илья аж вспыхнул от негодования, но быстро смягчился и добавил язвительно: — Орлиц рожают от орлов, Толя… А ты кто? Дай бог, если какой-нибудь общипанный ястреб… — Нет, Илья, — угрожающе зашипел тот, — я тебя точно рано или поздно выпорю… Ответ на вопрос, чем же Толя собрался пороть, Борис слушать не стал и решил лучше поговорить с Ангелиной.       Оркестр играл определённо известное, но забытое уже танго. Естественно, что в это время находился в зале и Илья, развратный этот рыжий упырь, вертелся всё подле Толи, ластился к нему, норовил утащить его танцевать, как будто бы до этого не смог вдоволь набеситься. На этот раз на него была хотя бы даже накинута белая рубашка не по размеру, наверняка умыкнул у Толи и совершенно явно был горд этим. — Толечка, — уговаривал он и всё лип, лип к комиссарскому плечу и вообще вёл себя так, как подобало бы скорее Барсику, — Толечка, ну потанцуй со мной, милый, ну пожалуйста… Ховрин в это время вообще пил что-то из бутылки от «Киндзмараули», что у него по подбородку текло и заливалось за воротник, и Борису сначала подумалось, что это было обыкновенное красное вино, однако он пригляделся от нечего делать и заметил, что это совершенно натуральная кровь. Илья лип как раз больше всего к кровавой его шее, норовил облизнуть красные струйки, но всякий раз встречал сопротивление. Комиссар, кажется, совершенно не настроен был на ласки и тем более танцы, пытался оборониться всеми силами от своего настырного любовника, но тот не сдавался, нудил: — Толечка, ну пойдём! Ну один разочек! — и всё нацеливался лизнуть в шею. — Успокойся и присядь, — вежливо попросил его Толя. — Позже потанцуем, а пока дай мне покоя. — А я не хочу позже, — этот всё не унимался. — Сейчас хочу, Толечка, сейчас! — После, — сказал Толя и скривил такую рожу, что кто бы угодно от такой умер. — Ну и ладно! — обиженно надулся упырь-развратник и сделал в следующую минуту такое, что всю публику поразило: потянул свою цепкую вампирскую руку к столику, на котором стояла голова товарища Троцкого в золотом блюде, ухватил это великолепие и провозгласил на весь зал, демонстрируя гостям эту голову: — Он будет моим кавалером, товарищи! — Прекрати это немедленно, — сказал Толя и лениво шлёпнул его чуть ниже спины. Это никакого эффекта не произвело, и Илья звонко и совершенно по-колдовски рассмеялся, сбросил с плеч рубашку, кинул её прямиком Толе в лицо и закружился по залу с проклятой головою в руках в таком непотребном танце, что Борису аж захотелось закрыть глаза, лишь бы этакого разврата не видеть. В конце концов, в этом же зале его жена и дочь, нельзя при них любоваться кем-то другим, и неважно даже, кем…       А этот рыжеволосый наглец между тем будто специально внимание к себе приковывал, изящно изгибал своё стройное тело, то и дело скользил в танце свободной рукой по ключицам, бёдрам, что хуже было для Бориса — по плоскому белому животу, поводил веснушчатыми плечами и стрелял зелёными своими глазищами, особенно на Толю. Да, хуже всего было именно это скольжение бледных тонких пальцев вниз по острым рёбрам на живот, когда он выгибался ещё при этом в спине, в талии, и рука скользили по белой коже везде, куда разве что могла дотянуться. Безупречная пластика, подумалось Борису, и безупречная эмоциональность безудержной страсти! Его бы взяли хоть сию секунду танцевать в Большой театр! Толя пил себе из винной бутылки густую кровь с каменным лицом, вообще от этого полного безобразия был не в восторге и в один момент сказал Борису: — Вопиющий кошмар, милорд. — Пусть себе танцует, — великодушно ответил Борис. — И всё равно безобразие, — заявил Толя и предложил ещё выпить с ним крови, но Борис отказался. Да, крови ему не хотелось, но вот чего высокоградусного — пожалуй! Иначе смотреть было невозможно на изгибы стройного, словно бы мраморного тела, непотребные прикосновения к нему, изящные движения рук и, конечно, участие головы Троцкого в таком деянии. Нет, это было далеко от танца Саломеи, это было другое, более развращённое и откровенное, но всё же от этого не теряющее прелести. Илья устал, видать, от своего танца, решил напоследок произвести ещё больший фурор и поэтому остановился, поднял повыше голову товарища Троцкого и впился в её губы с такой страстью, словно это был самый желанный для него поцелуй, скользя при этом другой рукой по собственному телу и словно приковывая к себе взгляды. — Безобразие, — снова сказал Толя. — Просто полное. Вы как хотите, а я этого засранца непременно выпорю, милорд. — Не следует, — отметил Борис. — Мы же ведь не в царской России. Тут вернулся и Илья, на чей счёт Толя уже наверняка прикидывал, как и чем всё же удобнее будет пороть. Немного покрутился рядом с любовником, увернулся от попытки накинуть на него рубашку и снова сбежал куда-то к столикам с закусками и шампанским. Издалека было видно, что он прицелился к стопке абсента и расчертил на столе пару довольно толстых дорог. Ну да, кокаинист, так и думалось… — Эй, танцор канкана! — крикнул вдруг Толя на весь зал! — Не забывай, кто тут звезда бала! Борис же наблюдал за развернувшейся сценой из толпы гостей. Ангелина, кокетливо отмахнувшись со словами: «Товарищи, сейчас вернусь!» вовсе вышла из зала. Пробыла за пределами не больше минуты, как появилась снова, ещё более блистающая и манящая. Чёрное платье с бахромой и мехом на плечах сменилось фантастическим нарядом Саломеи — юбка и топ отделаны золотом и перьями, а на голове блистала диадема с крупными бриллиантами. Всё предельно скромно, но это только на первый взгляд, ведь ткань тонкая, больше открывает, нежели скрывает... Семь вуалей скрывают всё, но недостаточно... Борис не мог оторвать взора от этого наряда и от той грации, которую он придавал Ангелине — та неслась в воздушном танце, и ореол волос играл вокруг её головы, словно наэлектризованный. Время от времени её полунагое тело вспыхивало в волнах тех самых семи вуалей и тут же за ними скрывалось. Яркие воспоминания о том вечере в кабаре горели и пламенели в памяти, явственно и чётко вставал тот день, когда исчезло всё, осталась лишь Ангелина и её гибкий живот. Уж эта часть тела в танце была бесподобна! Борис сглотнул подступивший к горлу ком, а ненаглядная всё плясала и порхала, выгибаясь и взмётывая вокруг дым тканей. Внезапно в её руке блеснул клинок шпаги, и Борис догадался: у Берии взяла! Теперь она совершенно разожгла в нём кровь: она словно была вызовом всем сложностям его жизни, вызовом любовным, азартным и бесконечным. Опасно водила клинком по своему телу, не полосуя до крови, играла им, превращая его в изысканную игрушку, дразнила, манила, наносила уколы, касалась острой грани рёбер кончиком клинка, наводила остриё на впадинку пупка, изящно выгнувшись, водила по ней холодной сталью. От этого зрелища у Бориса едва не темнело в глазах, но он продолжал смотреть. А музыка тем временем становилась всё более страстной, более порывистой — казалось, музыка бьёт в такт этому танцу, который завораживал, добивал, лишал воли и сил. Ангелина вращалась всё быстрей и быстрей, звук клинка нарастал, в зале заволновались, но она быстро сбавила их напряжение, подбросив клинок и резко увернувшись от разящего острия. — Ах, повезло же вам с женой, герр! — сказал сидевший рядом Берия. — И ведь как хороша! — и посмотрел ещё зачем-то на Толю, что вальяжно расселся в кресле, закинув ноги на подлокотник, курил и смотрел всё на своего Илью, что закусывал абсент виноградом. — Сию секунду, мессир, — сказал Ховрин, заметив вопросительный взгляд Берии, — он предстанет перед вами. Я слышу в этой гробовой тишине, как скрипят его лакированные туфли и как звенит бокал, который он поставил на стол, последний раз в этой жизни выпив шампанское. Да вот и он.       Направляясь к Берии, вступал в зал новый одинокий гость. Внешне он ничем не отличался от многочисленных остальных гостей-мужчин, кроме одного: вид имел крайне высокомерный, гордо вздымалась белая фрачная грудь, мерно ступали те самые лакированные туфли. Борис, как человек зоркий, сразу уловил его внешность, отдававшую лишь тенью этого декадентского пиршества. Волосы неопределённого русого оттенка достигали плеч и были крепко залачены в завитки, а сама линия их роста располагалась несколько далековато, отчего лицо казалось овальным. Глаза полыхали серым огнём, словно гость хотел избавиться ото всех на этом вечере независимо от того, насладится ли он пиром или нет. Брови равномерной толщины, нос прямой, чуть красноватые губы презрительно искривлены. Пытается вписаться в стиль бала, да получается у него не слишком, ничего не скажешь... Гость шёл гордой походкой, чеканя шаг, однако встречен был отменно ласково. — А, милейший барон Майгель, — приветливо улыбаясь, обратился Берия к гостю, у которого глаза по-прежнему яростно полыхали, после чего повернулся к гостям: — Я счастлив рекомендовать вам почтеннейшего барона Майгеля, служащего зрелищной комиссии в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы. Тут Борис замер, потому что вспомнил, что Ангелина ему рассказывала, как этот самый Майгель приходил в бордель и был наипервейшим её клиентом. Ах, эта буржуазная сволочь! Настойчиво запульсировала мысль: убивать, убивать, убивать! Убить! Уничтожить! — Милый барон, — продолжал Берия, радостно улыбаясь, — был так очарователен, что, узнав о моём приезде в Москву, тотчас позвонил ко мне, предлагая свои услуги по своей специальности, то есть по ознакомлению с достопримечательностями. Само собою разумеется, что я был счастлив пригласить его к себе. Борис заметил, как Толя в это время демонстративно плюнул под ножки кресла, швырнул на пол докуренную папиросу и пристально на неё посмотрел. Окурок тотчас исчез с пола. — Да, кстати, барон, — вдруг интимно понизив голос, проговорил Берия, — разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности. Говорят, что она в соединении с вашей не менее развитой разговорчивостью стала привлекать общее внимание. Более того, злые языки уже уронили слово — наушник и шпион. И ещё, более того, есть предположение, что это приведёт вас к печальному концу не далее чем через месяц. Так вот, чтобы избавить вас от этого томительного ожидания, мы решили прийти к вам на помощь, воспользовавшись тем обстоятельством, что вы напросились ко мне в гости именно с целью подсмотреть и подслушать всё, что можно. Однако для начала мы, конечно же, позволим вам отдохнуть и насладиться прекраснейшей атмосферой нашего бала! Барон побледнел похуже Ильи, которому по природе полагалось быть исключительно бледным, однако такой нездоровый цвет лица у барона быстро прошёл, когда он заметил Ангелину. Борис для себя уже решил, что наслаждаться этим балом этому ползучему гаду уж точно не позволит, и принялся наблюдать. Гадливый барон дождался, конечно, того момента, когда танец закончится совсем, и подобрался после к Ангелине, делая масляную физиономию и при этом приговаривая такую пакость: — Аннабелла, кого я вижу! Душа моя, огонь мой! Вы так плавно двигаетесь... В чём ваш секрет? — В безупречной технике исполнения, товарищ Майгель, — с холодом сказала Ангелина и крепче сжала в руке шпагу. — Даже так, — заюлил Майгель. — Я уверен, что дело не только в ней... Мадемуазель... — Мадам! — отрезала она. — Ну хорошо, мадам, — угодливо поправился он, — я уверен, что дело ещё и в личных данных... Личные данные, да... — тут он принялся изображать руками в воздухе некие пируэты, при чём непозволительно близко к телу Ангелины. — К примеру, шея... Нежная и хрупкая... Прелесть... Обхват не очень большой... Следующий замер... — и ухватил её своей белой рукой за живот. Борис начал уже прикидывать, чем бы и как этого паскуду барона убить, Толя сбоку от него презрительно фыркнул и с отвращением сощурился на Майгеля. — Ай! — вскрикнула Ангелина и попыталась попятиться. — Что вы делаете? — Убеждаюсь в достоверно личных данных, мадам, — со скользкой улыбкой заговорил Майгель, нещадно тыкая длинными тонкими пальцами её в пупок и царапая его ногтями. — Не так грубо... — воспротивилась Ангелина. — Ай... Отойди от меня, ты... — Мессир, — негромко обратился к Берии Толя, — позвольте, я убью эту гниду немедленно. Он меня уже очень раздражает. — Спокойствие, князь, — тоже тихо ответил Берия. — Ему и так отведены считанные минуты. Ты ведь это знаешь… Борис уже хотел выйти и свернуть ему шею голыми руками, но его словно что-то привинтило к полу. — Я думал, вам нравится... — говорил в это время Майгель, продолжая мучить несчастную Ангелину. — Мне-то может быть... — огрызнулась она в ответ. — Что же вы, — начал распаляться барон. — Отказываете мне? — Конечно, отказываю! — воскликнула Ангелина. — Я не обязана… Тут подлец Майгель сменил тактику: — Вы такая красивая... Может, выпьем... — Простите, — довольно резко сказала Ангелина, — у меня муж. — Муж не стенка, — не сдавался барон, — подвинется. Ага, щ-щас! Подвинется! Губозакаточных машинок этому Майгелю, да побольше, и выколоть глаза по заветам Иешуа, а после выбросить куда подальше, желательно вместе с руками! А чтобы неповадно было лезть к чужим жёнам мерзавцу! — Это скорее я не подвинусь, — упрямо отвечала Ангелина, и глаза её сверкнули дамасской сталью. — Да что вы... — начал совсем вскипать барон. — Вы шестнадцать лет были одиноки, а теперь уцепились за какого-то чекиста? Неужели вы предпочтёте его? — А вот и не подвинусь! — повторила Ангелина. — А вас никто и не спросит! — обозлился Майгель и её очень крепко схватил. Толя скривился, снова презрительно хмыкнул и вежливо спросил у Бориса: — Ему пизда, милорд? Борис лишь сдержанно кивнул и чеканным шагом направился к Майгелю, что лип наглейшим образом к его ненаглядной. — Отпусти её, — грозно заговорил он, — иначе тебе придётся распрощаться с твоей должностью ознакомителя с достопримечательностями столицы. Ты ведь очень дорожишь ей, примерно так же, как и своими командирскими часами. То, что ты первым вторгся в женщину, не делает тебя её хозяином. Женщине никто не хозяин. Пусти её, или тебе придётся познать все прелести сношения в подчинённом положении. — Ты хочешь унизить меня, подлец? — оскорблённо вскричал Майгель. — Ни капли. Воздаю по справедливости. Вот этот, — Борис указал кивком на Илью, который опрокидывал в себя уже неизвестно какой по счёту стакан, — ужасно прилипчив, и я тебе гарантирую, что он либо заездит тебя до остановки сердца, либо выпьет из тебя начисто всю кровь до последней капли! То, что Илья наверняка сам предпочитает «подчинённое положение», было сейчас для него совсем неважно. — Что ты такое вообще говоришь?! — закипятился Майгель. — Да как ты смеешь?! — Илья, ну-ка поди сюда! — крикнул Борис и поманил упыря к себе рукой. Тот мигом материализовался рядом, изобразил обворожительно распутную улыбку и мурлыкнул: — Чего вам угодно, мой господин? — Видишь вот этого червя? — спросил Борис, небрежно кивнул на недоумённого Майгеля. — Так точно, — отрапортовал Илья и многообещающе облизнулся. — Что ты хотел бы с ним сделать? — строго вопросил Борис и посмотрел на упыря очень грозно. — Уничтожить, — отозвался Илья и пожал плечами. — Как ты это будешь делать? — Пересплю с ним и выпью его кровь, герр. — Вот именно так они японцев пиздили! — радостно сказал Борис. — Давай, приступай. — Ради вас, милорд, — прошелестел упырь и подобострастно опустился перед ним на колено, — я готов на всё! Он прижался своими ледяными губами к его руке, и Борис недовольно сказал: — Повремени пока с любезностями. — Вот вам и японцы, блять, — проворчал Илья, вставая с колен. — Тут скорее они нас отпиздили! Илья мигом исчез и объявился где-то чуть в стороне, наблюдая за зрелищем, а Борис иронически посмотрел на Майгеля и спросил: — Ну что, слышал, паскудник? Вдруг услышал лютое мяуканье откуда-то с потолка: — Огонь, донна Анна! За Родину! За Сталина! Пригляделся: на люстре чернели три силуэта — кошачий, мальчишеский и дамский. В третьем явственно угадывалась разъярённая Анна, что целилась в Майгеля из арбалета. — ВЫЗЫВАЮ НА ДУЭЛЬ! — крикнула она своим красивым голосом на весь зал. — УРА ДОННЕ АННЕ! — хором проорали Барсик и Серго — а это были именно они. Покуда Майгель отвлёкся, Ангелина вывернулась из его хватки, встала напротив и с гордым видом провозгласила: — Она не была твоей... барон... Я не была... Но я была нужна тебе, верно? — Борис отчётливо увидел на лице Майгеля жалостливое выражение. Ангелина словно поймала его мысль: — Ничего тебе не жаль... Но сейчас пожалеешь... — проткнула с этими словами Майгеля насквозь шпагой и лишь тогда заметила, что поцарапала стоящего в стороне Илью. — Прости, рыжик, я тебя не заметила... Майгель с хрипом осел на пол и испустил наконец дух. Шпага же как будто случайно прошла под таким углом, что задела вампира именно по животу, оставила тонкую кровоточащую ссадину. Илья тотчас скривил обиженную мордашку и заныл: — Ого-го, как заехала... Кровь течёт?.. Ай... Ай... Не мечтал, даже не думал, что работа — это кайф! После этого рыжий развратник обиженно фыркнул, шарахнулся в сторону, мгновенно очутился рядом с Толей и снова сделал обиженную мордашку, ни дать ни взять вот-вот заплачет, но глаза у него были всё ещё жутко похотливые. — Допрыгался, — беззлобно сказал Толя, тотчас отставил которую уже бутылку крови и притянул к себе за бёдра своего упырёныша ненаглядного, прижался губами к его животу, начал осторожно сцеловывать тонкую струйку крови. Ясно было, что кровь эта — не более, чем очередной фокус Ильи, чтобы заполучить ласку, но комиссару, похоже, до безумия нравилось, что такой вот он ему перепал, падкий на всякие утехи и совершенно бесстыдный. Он ласкал жадно, жарко, страстно, так, словно бы в первый и последний раз на краю пропасти любил. Пальцы Ильи, тонкие, белые, сплетались с тёмными прядями, цеплялись, сжимали, он будто тянулся к ласкам, подставлялся под касания влажного горячего языка, гнул спину. Толя придерживал его за бёдра сильно, но нежно, очевидно умело владел так хорошо изученным телом, знал, как любовнику приятнее всего, изводил приятным мучением. Борису этакая откровенная содомия была непривычна и несколько даже неприятна, но, признаться, он это даже счёл в некоторой степени прекрасным. Столько нежности и страсти в этих цепляющих душу ласках… Похоже, у них, у нечисти этой, вовсе не было никаких рамок, и Ховрин прямо при всех, без всякого стеснения, страстно любил своего упыря ненасытного, то вторгался языком в небольшую впадинку пупка, то вылизывал вокруг, целовал, прикусывал, а тот ещё более бессовестно млел и выглядел теперь почти совершенно довольным. Неплоха, конечно, была его бутафория с кровью для того, чтобы его вот так вот обласкали, и Борис даже позавидовал на миг, что они с Ангелиной такого никогда бы себе не позволили. Настолько открыто показывать чувства… И потом даже, отлюбив рыжую бестию, Толя усадил по обыкновению его себе на колени и гладил всё его живот, играл пальцами и был совершенно очевидно доволен.       Пока парочка в виде Ховрина и его рыжего упыря продолжала тискаться, Ангелина, явно на взводе после приставаний проклятого барона Майгеля, что теперь мешком валялся посреди зала, изъявила, что ей необходимо переодеться. Нина вызвалась проводить её. Анна, Серго и Барсик решили передохнуть и слезли с люстры, и Борис сказал дочери, глядя вслед удаляющейся в гардеробную Ангелине: — Мне кажется, она напряжена. — Раздражена, папа, — отозвалась Анна. — Одно другого не исключает. — Раздражение и напряжение... — с сомнением протянула дочь. — Опасное сочетание, — задумчиво сказал Борис. Потом Анну снова утащили Серго и Барсик, Берия же отошёл к кому-то из гостей, и Борис снова остался наедине с Толей и Ильёй. От скуки снова начали разговоры о религии. Начали с разного рода извращений, осуждаемых церковниками, и особенно бурно против этого осуждения выступал Илья. Именно он первым и сказал, вспылив: — Так эти церковники сами извращенцы, да ещё и натуральные некрофилы! Дрочат на полуголого мужика, висящего на кресте в агонии, подумать только! На Туринской плащанице так и вовсе изображена, простите за выражение, жопа! Чем они занимаются в этих церквях? Онанизмом, блять? На живых нельзя, а на мертвяков что надо? — Да, вы видели, милорд, как они поклоняются трупам, — сразу подхватил Толя. — Прикладываются, целуются чуть ли не взасос! Разве это не почитание смерти? Бьюсь об заклад, из вашей жены сделали бы такую же мумию и поклонялись ей! — Они ненавидели её... — одними губами проговорил Борис. — Своих святых при жизни они тоже ненавидели, — криво усмехнулся комиссар, — а теперь целуются с их высохшими трупами. Вас не подташнивает? — Уж пожалуй. Слегка мутит, Анатолий... — Ну так вот, — с той же ухмылкой сказал Толя. — Какая почва для поклонения! — Я полагал худшее, — честно признался Борис, — после смерти моих милых эти фанатики могли выкачать их кровь и использовать в качестве причастия... — Я вас разозлю, но скажу, — Толя понизил голос. — Они так и сделали. Поэтому ваши жена и дочь так бледны.