Бал у Берии

      Следовало бы объяснить происхождение этого жуткого шума, что слышен был даже в бальном зале, но всеми был проигнорирован в разгаре веселья. А дело всё было в том, что бедняжка Илья, которого порядком рассердила и приключившаяся с ним на балу история, и нападки Берии, дорвался наконец до кокаина. Проигнорировав наказ мессира первым долгом привести себя в порядок, он зато услышал из его уст позволение дословно «обнюхаться своим кокаином хоть до инфаркта» и решил этим позволением руководствоваться. Так что, проследовав в небольшую кладовку, где хранилось всё подготовленное для бала — наряды, хрустальная посуда, бутылки вина, коньяка и шампанского, — Илья в первую очередь по щелчку пальцев добыл все имеющиеся у себя запасы белого порошка. Высыпав их все на столик, он быстро оценил количество таковых и решил, что именно сейчас ему надлежит уничтожить их практически до последней крошки, хотя горка на столе была порядочного размера. Какое-то время Илья уделил на раздумья, как бы ему для удобства разделить такое количество кокаина, однако эти мысли вытеснялись другими, при чём гораздо менее приятными, и решение пришло как-то само собой. Буквально окунувшись лицом в кучу белого порошка и учуяв распалёнными ноздрями тонкий запах кокаина, Илья блаженно подумал на один момент, что жизнь не такая уж и поганая штука. Методично аннигилируя наркотик, он чувствовал, как его постепенно охватывает прилив бешеной силы и даже некоторой ярости, что расползается по скользким холодным венам. Из правой ноздри, в которую чаще всего поступали, выжигая, новые дозы кокаина, сгустками полилась тёмная кровь, однако это обстоятельство казалось абсолютно незначительным по сравнению с прочими. Таким образом Илья уничтожил порядочное количество порошка, от которого, будь он человеком, у него мгновенно сделалась бы передозировка, выпрямился в полный рост, утёр из-под носа кровь и зловеще оскалился. Теперь он чувствовал в себе столько сил и злобы, что способен был абсолютно на всё, даже, пожалуй, на то, чтобы плюнуть в лицо самому мессиру и послать его ко всем чертям. — Вот же суки! — сказал Илья, сам до конца не понимая, кого имеет в виду, зло расхохотался и повторил. — Вот же суки! Потом он крепко призадумался, кого же сейчас всё-таки назвал суками. Вывод пришёл мгновенно — и первой кандидаткой в суки в его намарафеченном сознании сделалась эта проклятая баба, что шантажировала его — подумать только! — своей мёртвой кровью и таким образом заставила её ублажить. Да ещё каким образом… Унизительно! Какая-то мёртвая и даже после смерти полоумная шлюха пытается управлять им?! Да и он сам, признаться, хорош… Что, так уж испугался от мысли о том, что придётся пить трупную кровь? Можно подумать, с ним что-то случилось бы… Разве что тошнило бы порядочно, но ведь в целом-то… Да нет, дело в другом! Эта шалава наверняка владеет гипнозом или даром убеждения… Подумать только, как она обошлась с ним, чтоб ей сдохнуть второй раз! Да как она посмела, эта чёртова баба… Тварь! Мразь! Сука! — Сука! — грозно зашипел Илья и повторил ещё несколько раз, срываясь уже на крик. — Сука!! Сука!!! СУКА!!!!! Под руку ему подвернулся поднос с хрустальными фужерами, и Илья, смерив их нескрываемо злобным взглядом, словно это именно фужеры были виноваты во всех его бедствиях, с наслаждением смахнул поднос со стола. Поднос пролетел до противоположной стены, жалобно звякнул хрусталь, и вся конструкция со звоном и грохотом приземлилась на пол. — Ненавижу, — с ехидной злостью в голосе сообщил Илья груде битого стекла. Следующим на пол полетел наполненный коньяком большой хрустальный графин. Крышку с него Илья предварительно снял и уже после расправы над графином отдельно и с особым садистским удовольствием расколотил её о край стола, а потом осколком от этой крышки совершенно вдумчиво располосовал себе руку чуть ли не до мяса. Приложившись к кровоточащей ране, вцепившись клыками в собственную вену и судорожно глотая отравленную кокаином кровь, он подумал, что было бы очень славно, если бы сейчас вдруг явился сюда Толя и сидел бы с ним в этой проклятой кладовке, успокаивал, прижимал к себе и целовал. Однако проклятый Толя совершенно очевидно приходить не собирался. Боковым зрением Илья заметил висящую на стуле его рубашку и, поддавшись приступу внезапного сентиментализма, оторвался от поглощения собственной крови, взял эту самую рубашку, перепачкал нечаянно кровью белую ткань и накинул её себе на плечи. Запах этого чёртова крепкого одеколона, въевшийся в проклятую рубашку вместе с тонким запахом самой любимой крови… Именно из-за этого запаха Илью снова обуяла невиданная ярость. Если подумать, рассудил он, вся эта ужасная история началась именно с Толи. Нагло воспользовался и тут же свинтил неизвестно куда, оставив его одного сидеть на этом проклятом столе! А ведь если бы не он, этой сумасшедшей бабе не пришло бы и в голову приставать! Да ещё и обвинила, видите ли, в распутности… Чёртова шлюха! Убить второй раз, сжечь труп на костре и развеять пепел! Нет, пепел лучше выкинуть на помойку! А Толя… А чем, собственно, лучше этот Толя? Фальшивой заботой и лаской, тогда как на деле относится как… Да вообще как неизвестно к кому! Где он был, спрашивается, когда эта поганая тварь заставляла… Даже вспоминать тошно! И пусть только попробует этот Толя ещё раз к нему подойти и тем более прикоснуться! Жаль, что убить его невозможно, а то с удовольствием показал бы ему небо в алмазах… Всю кровь бы до капли высосал! Чудесным образом в ящике стола обнаружился заряженный браунинг, и Илья мысленно своего — нет, увольте, уж теперь бывшего! — любовника поблагодарил, что он всегда оставляет оружие в самых доступных и предсказуемых местах. Илья закатал слишком для него длинные рукава рубашки, поднял руку с браунингом, прицелился, снял с предохранителя, нажал наконец на курок и обрадованно проследил, как простреленная бутылка вина осыпается осколками на пол. Зрелище это ему несказанно понравилось, и потому Илья, довольно скалясь, принялся обстреливать из браунинга бутылки. В воздухе запахло вином, кровью, порохом, ещё чёрт знает чем, звуки выстрелов мешались со звоном битого стекла, и на фоне этого безобразия Илья приговаривал: — К чёрту тебя! К чёрту! Чтоб ты шею себе свернул, паскуда! Пошёл ты нахуй! Левия Матвея к тебе в собутыльники! Сволочь! Гнус! Падаль! Ненавижу! Естественно, все эти чудесные дифирамбы были обращены к Толе. Потом подумалось ещё, что вообще-то мессир тоже та ещё сволочь. Можно подумать, сделал из него прислугу! Да как он посмел вообще так обращаться с ним! Служить ему годами верой и правдой, а получать вместо почтения и уважения такое ужасное отношение к себе?! Ну уж нет, такое простить невозможно! Катись ко всем чертям мессир со своими приказами и неуважением! Пропади он пропадом! Как жаль, как жаль, что его тоже невозможно убить! Уничтожить всех к чертям собачьим, взорвать всю эту чёртову Лубянку, разнести в клочья! Уничтожить весь этот проклятый мир, всех этих никчёмных тварей — и особенно женщин! Сначала, конечно, ту мёртвую суку… Рвать плоть мелкими кусками, терзать, поддерживать жизнь в разорванных телах ради того, чтобы они мучились и молили о смерти, медленно угасали на глазах… — Ненавижу! — отбросил в сторону браунинг, схватил какое-то кресло и швырнул через всю кладовку в большое зеркало, задевая попутно посуду и разбивая вдребезги. — БЛЯДИ! СУКИ! НЕНАВИЖУ! ЧТОБ ВЫ ВСЕ ПОДОХЛИ НАХУЙ! НЕНАВИЖУ! МРАЗИ! ТВАРИ! СДОХНИТЕ ВСЕ! В глаза бросились остатки кокаина на столе. Илья снова уткнулся в стол, судорожно втягивая ноздрями крупицы порошка. Как там говорил однажды он Толе? «Я хочу, чтобы в этом мире осталось всего две вещи — это ты и кокаин…». К чёрту Толю! К чёрту! Он больше не нужен… Остался кокаин. Прекрасный дурманящий порошок, единственное, пожалуй, спасение от скуки в этой поганой вечной жизни… Илья запрокинул голову, провёл трясущейся рукой по ноздрям. Ненависть закипала с новой силой. Нет, убить их всех невозможно, зато… Можно ведь просто сделать что-то назло им, оттолкнуть одним видом этих поганых паучих, довести до белого каления даже беспристрастного мессира и наслаждаться их бессильной злобой, ловить их убийственные взгляды! И Илья знал, как это сделать, знал наверняка. Он ещё раз вытер нос от остатков кокаина, посмотрел на своё размытое отражение в осколке зеркала, продекламировал этому отражению: — Меня одного сквозь горящие здания проститутки, как святыню, на руках понесут и покажут богу в своё оправдание! — и дьявольски расхохотался, зачитав эти строки. В его замутнённом кокаином рассудке созрел настолько непревзойдённый и гениальный план, что любой нобелевский лауреат от такого расплакался бы.       Между тем Борис, да и не только он, а и все присутствующие, про оргию с ним в главных ролях уже чуть подзабыли и занимали умы уже более насущными вопросами. Борис по-прежнему сидел в обществе несколько хмурой жены, Толи, неизменного своего сегодняшнего спутника, и самого Берии, и разговор у них шёл, по обыкновению, о том, как же прекрасно, что сделалась в России революция, и о поганых церковниках. — Да, в Москве теперь дышать даже легче стало, — говорил Берия. И как раз в тот момент, когда он это говорил, в зале и показался Илья. Точнее, Борис сразу даже его и не признал бы, если бы не ярко-рыжие волосы и характерный наглый взгляд, а когда признал, так и вовсе обомлел. Вампир теперь был облачён в чёрное бархатное платье с открытыми плечами и длиною значительно выше колена, обтянутые чёрными капроновыми чулками ноги скрывала прозрачная газовая юбка, практически достающая до пола, на стройных, почти как у девушки, ногах ловко сидели блестящие остроносые женские туфли на неприлично высоком каблуке, тонкие руки скрывали до локтя чёрные полупрозрачные перчатки, и поверх одной из них на палец надето было огромное золотое кольцо с рубиновым камнем. Шрам на шее был прикрыт многослойным и высоким жемчужным колье, с которого также свисала обрамлённая золотом рубиновая капля, за ярко-рыжие волосы была зацеплена золотая же с рубинами диадема с прикреплённой к ней чёрной вуалью, больше напоминающей фату, и завершением этого всего абсурда был, безусловно, крайне вульгарный и броский макияж, какой даже самая смелая проститутка не рискнула бы нанести — жирно подведённые снизу карандашом глаза, дымчато-чёрные с крупными блёстками тени на веках, густо намазанные тушью длинные ресницы и ярко-алая помада в качестве финального штриха. Из-под чёрной вуали и слоёв косметики крайне вызывающе и провокационно блестели яркие зелёные глаза с расширенными бездонными зрачками, что весьма наглядно свидетельствовало о том, что Илья совершенно собою доволен. Выглядело это, конечно, ужасно. — Твою мать, — выдохнул где-то сбоку Толя. — Что он вообще такое творит?.. — Когда я велел тебе привести себя в порядок, — угрожающе сказал Берия, — я не это имел в виду… — А плевать! — вызывающе сверкнув глазами, отозвался Илья, запрокинул голову, рассмеялся и принялся кружиться вокруг Берии на своих высоченных каблуках. — Плевать я на вас всех хотел! Все вы мне уже надоели! Право, надоели! — Сколько кокаина ты вынюхал, паршивец? — О, много, очень много, мессир! А ещё я перебил к чертям все эти проклятые фужеры и бутылки! И не смейте, не смейте называть меня паршивцем! — Толя, — раздражённо вздохнул Берия, — сделай что-нибудь со своей бестией… Иначе я не знаю, что сейчас будет. — Слушаюсь, мессир, — с достоинством сказал Толя и обратился уже к неугомонному вампиру: — Иди сюда… — А пошёл бы ты нахуй! — беззаботно отозвался Илья и направился к фонтану с кровью, цокая острыми каблучками по полу и показывая на прощание Толе средний палец. Берия хмыкнул и развёл руками, Толя огорошенно пялился вампиру вслед, а Борис подумал, что тот и впрямь слишком борзый для прислуги. — Мессир, помнится, вы зарекомендовали мне его как исключительно покорного и исполнительного, — заметил Борис с оттенком иронии. — Не может быть, — невозмутимо отвечал Берия. — Вы что-то перепутали. Я лично признаю его совершенно циничной, дикой, неуправляемой, наглой, необузданной, коварной и распущенной бестией. Он будет жеманничать и притворяться, но только ради того, чтобы в самый удобный момент вонзить вам клыки в шею, потому что он ко всему абсолютно кровожаден. Это уже проверено, к примеру, Толей, — он кивнул в сторону Ховрина, который как раз потирал на шее глубокие следы от клыков. — А под кокаином это адское создание так и вовсе становится совершенно бешеным, и пропади пропадом тот, кто первым дал ему на пробу эту дрянь… Да вы и сами видели, что из себя представляет это маленькое похотливое исчадие! Засим я натурально не мог вам его так представить. Это была бы абсолютно наглая ложь! Борис только усмехнулся, наблюдая настороженный вид Берии. Перевёл взгляд на Толю — вид его не предвещал ничего хорошего. Один из сильнейших адских князей злится — вот что действительно страшно… Остаётся надеяться, что он не соберётся тоже устраивать взрывы!       Уже сидя у фонтана с кровью и свесив ноги вниз, Илья пил её целыми бокалами, грозя свалиться туда целиком. Довести всех на этом блядском балу! Да! Непременно! Этого проклятущего Мюльгаута, чтоб он провалился со своим стальным домостроем! Толю, который бросил его на растерзание этой кровавой суке! Мессира, не сделавшего ничего, чтобы её остановить... Он уже готов был взорвать всю Лубянку к чёртовой матери, так всё ему надоело. Кипящая в венах ненависть уже переполняла, грозя выплеснуться в виде самых ужаснейших последствий. Хотелось убивать, медленно, мучительно и каждого, кто разве что попадётся на пути, рвать чужую плоть в клочья руками и зубами, ощущать на руках брызги горячей крови. Однако долго думать ему не пришлось. Тяжёлая, испещрённая контурами татуировок рука резко легла на плечо, сильно сжимая. Илья дёрнулся от неожиданности и чуть не свалился в фонтан. Оборачиваясь, он уже заранее знал, кого увидит перед собой, и предчувствие его не обмануло. Опять этот чёртов Толя… Илья грубо скинул его руку со своего плеча, поднялся, едва при этом снова не поскользнувшись, и быстрым шагом направился к выходу из зала. Однако далеко сбежать ему не удалось, и он снова почувствовал хватку сильных рук, из которой выбраться уже не представлялось возможным. — А ну стой, — зашипел Толя, лишая его всякой возможности вырваться и сбежать. — Позволь поинтересоваться, что у тебя за вид? И что ты, блять, такое опять устроил, маленькая ты дрянь? — Я устроил? — пытаясь освободиться, Илья со всей вцепился в его руку ногтями, но тщетно. — А по-моему, ты… Убери от меня свои руки и убирайся прочь, подонок! «Он пытается меня обвинить! — была единственная мысль в его голове. — Сам виноват, сам начал это всё, из-за него все беды… Вот я ему сейчас вдолблю это в голову!» — Каким образом ты приплетаешь меня к тому, что учинил на балу? — иронически спросил Толя, однако в воздухе повисло ощущение, что этой иронией можно убить. — Не меня же пустили по кругу на столе посреди зала! Не я же потом припёрся в… Вот в этом! В обличии дешёвой шлюхи! — он распалялся всё сильнее. — И вообще… Стоило мне ненадолго отойти, как ты уже пошёл по рукам! — Ах, я ещё тебя приплетаю! — Илью тоже начинала захлёстывать ярость, но при этом перемешанная с горечью и обидой. — Понятно! Где же ты видел, чтобы дешёвые шлюхи носили золото? А по поводу первого твоего обвинения… Оно вообще возмутительно! Так не ты ли начал это всё? Какого чёрта виноват я? Каким образом ты сделал вдруг такой вывод, что я этого хотел? — Да конечно, сука, не хотел! — холодно усмехнулся Толя. — Сам же сказал мне, что тебе недостаточно! «Он сам виноват, — снова услышал Илья в собственном отравленном кокаином сознании. — Он оставил меня, он позволил какой-то швали меня унизить, он… Не было бы его — было бы лучше. Уничтожить его — идея неплохая, но это невозможно… Значит, он будет орудием моей мести этой старой шалаве. Таким образом, за всё, что произойдёт дальше, отвественность нести будет он». Этот план Илья счёл непревзойдённо гениальным. — Это тебя мне недостаточно было, придурок! — начал он, напустив в голос побольше эмоций и даже добавив некоторой слезливости. — На кой ляд ты вообще ушёл и оставил меня? — и ещё более драматично добавил: — А хотя, знаешь ли, это уже неважно! Раз ушёл — так значит, ушёл насовсем! Ты мне больше не нужен, так что соизволь меня покинуть и больше никогда ко мне не подходить! А я, пожалуй, пойду и попрошу кого-нибудь из тех учтивых мертвецов пустить меня по кругу ещё раз! — Шлюха… — прошипел Толя и сплюнул сквозь зубы. — Подлец! — заламывая руки, трагически воскликнул Илья, мысленно при этом крайне собой довольный. — Ты творишь неизвестно что, а я подлец? — тотчас же возмутился Толя. — Интересно выдумано! Необыкновенно интересно! — Да, ты подлец! Ты, ты, ты! — тут Илья изобразил такой томный вид, словно сию минуту упадёт в обморок. — И оставь меня уже в покое! Я не собираюсь тебе отчитываться! Проваливай, иначе я сейчас же врежу тебе каблуком по причинному месту! — Нет уж, — упорно воспротивился Толя, — изволь мне объяснить, на каких основаниях я подлец и должен проваливать! Решающий аргумент Илья решил сделать следующим: — Пошёл ты нахуй! Ненавижу тебя и видеть больше не желаю! — Объясняй, чёртов истерик! — у Толи при этом прямо на лице было написано, как он хочет как минимум влепить ему пощёчину. — Это я должен тебя ненавидеть за то, что ты докатился до такого! — Ах, тебе объяснить? — томно закатывая глаза, протянул Илья. — Что ж, так и быть! Сначала меня изнасиловала какая-то старая мёртвая шалава, не то графиня, не то герцогиня, не то хуй знает кто! — Что?! — и так достаточно бледный Толя побледнел ещё сильнее и схватил его за руку. — Быстро рассказывай! Кто такая? Как она посмела? Именно этого Илья и ожидал и именно это ему было надо. Бросившись Толе в объятия и прижимаясь к нему, он умильным тоном запричитал: — Милый, ну откуда я помню, кто такая! Такая старая, которая ещё давно жила, она ещё сказала, что от крови заводится… Ах, знал бы ты, что она со мною творила! Даже рассказывать это унизительно и противно! Она шантажом заставила меня делать такие вещи, какие я никак не мог бы ей позволить! Представь, она хотела даже меня связать, хотя ты знаешь, что так можешь ты один! А что она всё же смогла заставить… — тут он шмыгнул носом, мол, вот я сейчас заплачу. — Толечка, я даже не могу об этом говорить! Меня сразу тошнит! Прошу тебя, милый мой, любовь моя, сделай с ней что-нибудь! — Тише, тише, — ошарашенно выдавил из себя Толя, поглаживая его по плечам в попытке успокоить. — Мессир не оценит конфликтов, ты же знаешь. — Неужели ты не сделаешь этого ради меня? — снова изобразив из себя умирающего лебедя, с полным драматизмом вздохнул Илья. — Ради моего прощения? Ответ он знал заранее и в мыслях уже зло торжествовал — его план был во всём идеален! Верно всё просчитал и продумал, совершенно верно. — Ради тебя я сделаю всё, ты же знаешь. Она ещё не знает, что бывает с теми, кто посягнёт на моё. — Да, я ей говорил, что ты её испепелишь, — принялся подначивать Илья, довольный таким исходом, — но она не послушала, не послушала! А какие ужасные вещи она говорила, Толечка! Как она обвиняла меня чёрт знает в чём! — и смахнул воображаемую слезу. — Покажи мне эту женщину, — твёрдо сказал Толя. — Хочу видеть того смельчака, что позволил себе сотворить с моим большее, чем я сам. Продолжая зловеще торжествовать, но не показывая этого, Илья вцепился в его руку и потащил мимо брызжущих алкоголем и кровью фонтанов, чёрных колонн и веселящихся гостей. Наконец-то час расправы близок, а от того, что расправу эту совершит не он, и ответственность будет на другом его обидчике, ещё слаще, думалось Илье. Батори, потенциальная жертва, обнаружилась как раз неподалёку от кресел, в которых восседали супруги Давыдовы и Берии. Толя же, наслушавшись всех этих жалоб от любовника и превратившись натурально в жалобную книгу, направился в сторону Батори чеканным шагом. — О, это вы, — крайне угрожающим тоном начал Толя. — Так и думал. Не ожидал от вас, леди Батори, что вы падки на молоденьких мальчиков… Да ещё и на чужих… Да ещё и на моих. Нехорошо как-то получается, а? — Неужели он вам и впрямь так нужен? — поднимая на него нетрезвый взгляд, удивлённо спросила Батори. — Мне казалось, что у вас за всю жизнь было множество таких игрушек, и я не причиню вам ущерб… У вас ведь были прелестные девочки, и вы даже ими делились. — Эти пустоголовые девки не в счёт, — Толя говорил спокойно, негромко, но с ещё большей угрозой в голосе. — Но вот он моя полноправная собственность, и я не допущу с ним такого обращения, как вы себе позволили. Вам ведь хорошо известно, что бывает с теми, кто посягнул на моё… — О, конечно, знаю, лорд! — иронически, но с нотками страха отвечала Батори. — Но я посоветовала бы вам сначала спросить у ВАШЕЙ собственности, как она ублажала меня своим хорошеньким язычком всего лишь за солонку кокаина! — Милый, ты же знаешь, что это неправда! — жарко зашептал Илья, касаясь губами шеи любовника и наверняка зная, что это сработает. — Эта женщина пытается меня оклеветать! — Вы совершенная мерзавка, леди! — с презрением, но крайне зло бросил Толя. — Совершили насилие над юношей и обвиняете его чёрт знает в чём! О, я не посмотрю, что вы женщина! — Отвечу вам честностью на честность, лорд, — наглея от ужаса, заявила Батори. — Причина не во мне, а в том, что вы слишком плохо держите на поводке свою шлюху. — Что? — голос Толи отразился в сводах потолка громовым раскатом, глаза метали огни, гости притихли, желая видеть развязку. — Как вы смеете обвинять меня в чём-то? — Вы сами виноваты, князь, — она испугалась и оттого стала вести себя ещё более нагло. — В определённых, скажем, кругах он известен именно как ваша подстилка. Полная, конечно, мерзость, но меня это не касается, пока ваш любовник не соблазняет меня своим развратным поведением. Почему вы не следите за ним? Разве самому вам приятно осознавать, что вы не единственный? Вы оба сами виноваты в том, что я якобы совершила над ним насилие. Толя процедил леденящим душу тоном: — Не советую вам так со мною разговаривать и так отзываться о моём любовнике, леди. Это наше с ним личное дело. — Это ваше личное дело, — промямлила Батори, — пока ваша личная шлюха не соблазняет меня своим развратом. Как там была эта пословица, подумалось Илье… Язык мой — враг мой? Это было применимо к данной ситуации. — Мне кажется, вы несколько забылись, — подметил Толя. — Я правая рука Лаврентия Павловича… — В смысле дрочишь ему? — съязвила Батори. Толя от ярости принял какой-то серый оттенок, Илья же аж дёрнулся от возмущения в его объятиях, отчего-то взволновавшись теперь уже за его честь. — Обоссы меня господь, да что ты такое себе позволяешь, гадюка! — воскликнул он. — Грубо, Батори, слишком грубо, — скривившись, сказал наконец Толя. — Я жду ваших пламенных извинений. Даю вам пять минут или же обращаю вас в кучу праха и пепла. Я владею жизнью и смертью, помните? — и обратился к Берии: — Мессир, вам тоже не помешало бы потребовать извинений! — Иногда я позволяю себе такой сорт юмора, — задумчиво сказал Берия, — и ничуть не обижаюсь. Однако в данном случае я и впрямь нахожу его несколько неуместным. — Что делать, мессир? — сурово спросил Толя. — Её поведение уже оскорбило всех нас, кроме разве что Барсика… — Делать мне нечего, как оскорблять ещё вашего паршивого кота! — ляпнула Батори, и стало предельно ясно, что сделала она это зря. Над ней вихрем закружился Серго, но уже не на фейерверке, а на метле, оборудованной по подобию самолёта. Рядом с ним сидела Анна, держа его сзади за плечи. — Как ты посмела обидеть Барсика, мерзкая дура! — завопил Серго, и тут они с Анной слезли с метлы и зависли в воздухе, послав к чёрту все законы гравитации. Метла вдруг раздвоилась, и по одной её копии оказалось у Анны и Серго. Оба принялись охаживать Батори мётлами с двух сторон. — Это тебе за папу! — кричал при этом Серго. — Это тебе за крёстного Толю! — Это тебе за Барсика! — подхватывала Анна, и так они лупили её с двух сторон. Наконец Толе наскучило это светопреставление, в его руках материализовалась третья метла, и он подошёл к Батори сзади, сказал: — А это тебе за Илью, мертвечина! — и со всей силы опустил веник ей на голову. Батори тотчас исчезла, дети побросали мётлы, радостно завизжали и захлопали в ладоши. — Считай, что я тебя простил, — с милейшей улыбкой сказал Илья и потянулся за поцелуем, думая при этом, что его план сработал более чем идеально.       Борис наблюдал за этой, без преувеличения, дикой сценой и не мог сдвинуться с места от шока. Такая вампирская драма достойна постановки в театре, честное слово... Отчего-то цепи под фраком чувствовались совсем тяжело, но он твёрдо решил: держаться до конца. Под украшением на голове по вискам снова стекала кровь, но ему было уже всё равно. Раны заживут, и вновь розы расцветут... Засияют дни тайными знаками... И милая молода, и смерти больше нет... Вдруг к ним подошла ведьма Мария и сипло осведомилась о произошедшем. Берия сухо объяснил, что Илья опять вытворяет свои вампирские штучки, а расплачиваются за это гости. Попросил её передать графине Батори свои глубочайшие извинения. — Вампиры, вампиры... — усмехнулась она будто бы прокуренно, только Борис и не думал предполагать, что она курит. — Такие интересные существа... Помню этот дикий кровавый август тысяча девятьсот семнадцатого... Борис напряг память: ничего вроде бы значимого, кроме приезда Ленина, тогда не произошло. Сам носился по улицам Москвы с другими пролетарскими детьми, выискивая оружие и пропитание. По Москве стремительно шагала анархия, повсюду толпы разъярённого народа... Спросил: — Отчего ему быть кровавым, товарищ ведьма? Никаких происшествий с массовой гибелью людей не вспомню... Ведьма Мария хищно усмехнулась: — Всё вам расскажи, милорд... Это история долгая, тут несколько бокалов нужно. Но если так интересно, присаживайтесь у фонтана с кровью поудобнее да слушайте, что вам подпольщица Машка расскажет...